Они сидели и смотрели через лобовое стекло. Полумилей вниз по реке зижди- лись остатки Замка Годфри, его желоба и печи придавали кошмарный бурлеск парка аттракционов ужасов.

Я была там однажды, – сказала Кристина, указав на завод. Начала разговор, потому что просто сидеть здесь, не произнося ни слова, казалось миллисекундой, когда, после визга шин, не знаешь последует ли столкновение, и эта миллисекунда все тянулась и тянулась.

Правда? – спросил он.

Мы с друзьями как-то гуляли и просто бродили рядом.

Как там, внутри?

Она протерла влагу с запотевшей бутылки большим пальцем.

Он… такой большой. И очень пустой. Кроме огромной емкости – котла, в которой они делали сталь. Он как большое черное яйцо с отверстием на верху, он до сих пор там, лежит на боку. Наверное, он проклят или типа того. Потому я решила проверить, изнутри. И засунула туда голову.

Засунула голову?! – сказал он.

А, знаешь, – сказала она беззаботно. – Просто собирала материал.

Ты действительно хороший писатель, – восхищенно заявил Тайлер.

Она не стала упоминать, что несколько недель после этого не могла спать без ночника, что она никогда ненавидела или не понимала жестокость близнецов больше, чем тогда, когда они позволили ей это сделать, когда знали, что сделает, потому что этого они от нее хотели.

Тайлер кивнул. Он вспомнил о своем коротком опыте встречи с Летой и о том, что никогда не мог знать точно, букет оторванных кукольных голов, прикрепленных к пластиковому цветочному стеблю в ночь премьеры прошлой весной, был связан с ней или нет.

Эти Годфри, – сказал он. – Тебе повезло, что та девочка слониха не выпрыгнула и не съела тебя.

Шелли нормальная, – ответила Кристина, порицательно. Она была удивлена и обра- дована собственным заключением, пришедшим на защиту другой девушки.

Я не имел в виду ничего такого, – сказал Тайлер.

Все в порядке, – произнесла Кристина. – Я просто не знаю, может мы ее… достали.

Они молчали. Затем, без предупреждения он потянулся и дотронулся до ее белой пряди. Она вздрогнула. Он убрал руку.

Прости, – сказал он. – Я… подумал это круто.

Все хорошо, – ответила она. – Хорошо… прости. Ты… и должен был.

Она нервно дотронулась до волос. Он тронул свои в том же самом месте. Она по-

няла, что он играет в зеркало. Засмеялась, и подыграла ему. Чувствуя себя более спо- койно, она сделала руками так, словно играет джаз, он повторил. Он вытянул губы. Ох, он сделал это! Она вытянула свои. Он приблизился, она тоже. Она ощутила сладкое дыхание и почувствовала неопытные губы мальчика. Мягкую настойчивость его губ.

Влажных, двигающихся губ.

Он издал звук, что-то между выдохом и стоном и не заметил, как растопырились пальцы на обеих ее руках, как она прижала свои руки по обе стороны его лица, и по- лоснула ногтями, вниз, затем отпрянула к дверце, выскочила из машины, упав на тро- туар, кричала, кричала, и кричала.

Тигель

Я чувствую, кода ты это делаешь, – сказала Мари. – Я могу чувствовать это, когда ты просто лежишь тут, волнуешься. Это мешает мне спать. Может, ты спустишься вниз?

Годфри инертно встал и подчинился. На кухне он налили себе скотч, и нацедил равное количество воды назад в бутылку. Он подозревал, что она проверяет. Взглянул на свое отражение в окне, поймав себя в действии, изобразил рукой пистолет.

Бах, – произнес он.

Распад: буквально, потеря целостности. Но если разум может быть описан как одно из субъективных переживаний мозга, тогда я, есть набор флуоресцентных ней- ронных созвездий, где конкретное состояние сознания определяется амплитудой и сочленениями ртутных соединений? И все же: он никогда не был убежден, никогда не был в силах поколебать убеждение: ему есть, что терять… Он пил. Правда ли его

жена следит за ним? Мари управляла Фондом Годфри, семейным благотворительным предприятием, и должно отметить, насколько хороша она была в отделении работы от дома. Но, если быть честным, если она и следила, это не было лишено справедливости, с учетом того, сколько он пил, хоть и по своему собственному врачебному наставле- нию: по его медицинскому мнению, если есть возможность выбирать между физиоло- гическим повреждением, вызванным репрессивным, убивающим нейроны стрессом и интоксикацией, кто выберет первое?

Его глаза уставились на его мобильный телефон, но он отвел их. Нет. Только не

это.

Уничтожать себя алкоголем – одно дело, но трахнуть Оливию дважды за день

впервые за последние тринадцать лет от беспомощной ярости потенции, будет насили- ем над его душой. Опасно даже снова думать о ней. Как они трахались на старых ме- стах, думать о ней так, как он думал раньше. Скучать по ней, как он скучал раньше.

Он налил больше ликера в стакан и еще больше воды в ликер. Входная дверь от- крылась, застав его врасплох, он чуть не выронил бутылку. Но это же абсурд. Считать, что его могут поймать на том, что он думает об Оливии. Это полнейший абсурд.

Лета? – сказал он.

Она вошла на кухню, к его радости. Но теперь у него должна быть причина, почему он ее позвал, не так ли? Имя, лицо. Он мог бы попросить ее о чем-то большем, взамен самого факта ее существования. Например, сделать аборт. Убить это, убить это пока еще есть время. Годфри пытался приучить себя к мысли попытаться увидеть по- тенциальное добро, способное вылиться из ее решения; странные штуки случались во время его профессионального опыта. Но они так и оставались на работе; он ненавидел это, ненавидел существо внутри нее и оно заставляло его живот сворачиваться, как от кислоты, каждый раз, когда он об этом думал, что надо сказать, происходило все время. Постоянно чувствовал себя так. У него появилось знакомое желание осушить одним глотком только что налитый стакан, зажатый в руке.

Мне сказали, что в полдень тебе звонил молодой человек, – произнес он. (На самом

деле, ему сказали, что она ушла гулять с каким-то хулиганом с конским хвостом.)

О, – сказала она. – Питер.

Что за Питер? – спросил он.

Руманчек. Он новенький.

Оборотень, – сказал он.

В любом случае, он очень милый, – ответила Лета. – Мне сказали, ты сегодня был рыцарем в сияющих доспехах для тети Оливии. – Продолжила она, меняя тему.

Он почти разлил свой напиток. Она не знает. Каким-то образом, все еще, никто не знает. Подвиг преднамеренного незнания, настолько же впечатляющий, как пирами- ды.

Кроме Романа. Невысказанная осведомленность четко читалась в глазах пар- ня сегодня днем. Дом Годфри полон секретов, и он знал, как никто другой, их можно раскопать, приложив немного хитрости и креативности. Но в этом деле узнать точно можно лишь спросив напрямую, в этом расследовании он не имел никакого интереса. И, предположив, что мальчик знает, он не распространяется об этом. Преступление,

неоцененность им великодушия сына брата. Но все же услышать имя Оливии от Леты, было пугающе странно. Когда Мари произносила его, слышалась обнадеживающая злоба; то, как произносила его Лета, превращало ее в чью-то милую старую тетушку.

Она упала в обморок, – сказал он.

Кто упал в обморок? – не поняла Лета.

Она поцеловала его, пожелав спокойной ночи, и он обнаружил себя полностью погруженным в сложное и целостное чувство одиночества, для отвлечения которого было лишь одно хорошее средство – современные технологии. Подошел к компьютеру и начал отвлеченно просматривать новости. Нераскрытые преступления, рецензии на книги, с каждым годом он читал их все меньше, вульгаризмы, посмотрел их значения

в словаре. Затем, из любопытства, он набрал в поиске «Лод». Не то чтобы он ожидал увидеть что-то конкретное, но просто решил посмотреть. И к удивлению было не- сколько результатов, и ни один из них не связан с корпоративной сферой. Лод – город в Израиле: место рождения одного из самых почитаемых святых Ортодоксального Хри- стианства, Святого Георга. Он посмотрел на эту бесполезную неуместность на экране