Я от волнения прокашлялся и уже с меньшим запалом продолжил:

— Мне кажется, что противник применит ту же тактику, что в Польше и во Франции. Будет наносить массированные удары узким фронтом, создав там многократный перевес в силах. И это будет происходить вдоль автомобильных и железных дорог. Многие оборудованные укрепрайоны могут остаться в стороне от основного фронта наступления. А те, что стоят на пути противника, окажутся слишком слабыми перед мощной бронированной армадой. Чтобы этого не допустить, нужно иметь мощные, мобильные противотанковые подразделения, способные в считанные часы занять оборону на угрожающем участке. Это будет служить мощной подпоркой существующим укрепрайонам. Закопавшись в землю и встав в эластичную оборону, они дадут возможность механизированным корпусам развернуться и ударить во фланг противнику. Если допустить, что на узком участке будут наступать 2–3 немецкие танковые дивизии, то, чтобы их приостановить, нужно не менее двух артиллерийских полков, оснащённых противотанковыми орудиями; минно-сапёрного батальона для устройства минных и других видов заграждений и, конечно, подразделений прикрытия — зенитного и пехотного. Одним словом, получается бригада. Неплохо бы в ней иметь небольшое моторизованное подразделение — для проведения контратак и рейдов.

В зале какой-то многозвёздный генерал уверенно и громко произнёс:

— Майор, а зачем огород городить? У нас же имеются механизированные корпуса. Да выдвинуть против наступающего противника пару танковых полков, и всё. Их консервные банки весь лоб расшибут об наши КВ и Т-34. А остальными силами ударить по флангам. И можно эшелонами завозить доски, чтобы делать гробы для захватчиков. А то они своими смердящими тушами нам все поля попортят — негде будет хлеб растить. Да мы этих уродов — шапками закидаем!

Раздались смешки, даже товарищ Сталин и тот усмехнулся. А я из-за нежелания окружающих генералов понять всю серьёзность угрожающей нам опасности, опять вошёл в раж. Уже не обращая внимания на откровенные усмешки и иронические взгляды, я начал буквально выкрикивать фразы:

— Всё правильно, товарищ генерал-полковник. У наших Т-34 и КВ достаточно мощные орудия. Да и броня получше, чем у немецкого T-IV, не говоря уже о T-III и T-II. Но есть одно большое "но" — это моторесурс. Например, у Т-34 по бумагам он составляет 50 часов, а фактически и того меньше. А если взять трансмиссию, то это вообще беда — летит в самый неподходящий момент. А в поле, при нехватке времени и инструментов отремонтировать её совершенно невозможно. Нашим мехкорпусам — смерти подобны частые переброски и рокадные перемещения на длинные расстояния. Только подготовленный и рассчитанный удар по противнику несёт им победу. Зенитное прикрытие у мехкорпусов тоже недостаточное. Одним словом, им нельзя устраивать длинные марши. А немцы могут себе позволить перебрасывать танки на нужные направления — их танки ездовые.

Я на секунду замолчал, потом, глядя на Сталина, уже более тихим голосом, сказал:

— Товарищ Сталин, производителям танков нужно вставить большой фитиль в одно место, чтобы они поскорее довели эти прекрасные машины до ума.

Вождь опять усмехнулся и, глянув на сидевшего невдалеке начальника ГПУ РККА, произнёс:

— Видите, товарищ Мехлис, какая у нас молодёжь — горластая, нахрапистая. Может быть, так и нужно, а то по отчётам всё хорошо, начальство довольно, и никто не чешется. Болото!

Повернувшись ко мне, товарищ Сталин закончил:

— Ладно, товарищ Черкасов, садитесь. Вы, молодец — всколыхнули немного это совещание. Теперь посидите и послушайте, что опытные и грамотные товарищи будут говорить. А мы подумаем над вашими словами.

Я буквально рухнул на свой стул. Ощущение было, как будто я сдулся, словно из меня вытащили пружину, которая заставляла мыслить и действовать. На стуле сидел уже не я, а какой-то манекен, оболочка майора Черкасова. Перед тем, как мозг полностью отключился от окружающей действительности, я расслышал слова человека, одетого в гражданское, по-видимому, это был какой-то нарком:

— Товарищ Сталин, мы всё, что можно делаем для улучшения качества танков. Но всё дело в нужных сплавах. Материаловеды бьются над этим вопросом день и ночь, и уже появились результаты. Я думаю, не пройдёт и нескольких месяцев, как качество трансмиссии, да и двигателей, резко повысится.

После этих последних фраз, которые я осмысленно воспринял, сознание погрузилось в аморфное состояние. Пришёл в себя только тогда, когда совещание уже подходило к концу. Когда всё закончилось, я глянул на то место, где сидел товарищ Сталин, но там его уже не было. Он как-то тихо и незаметно удалился. Может никто даже не заметил, когда и как Сталин покинул этот зал.

Я ощутил некоторое разочарование. Почему-то мне казалось, что после совещания товарищ Сталин меня подзовёт и более подробно захочет узнать о моих предположениях. Но у великих людей свои желания и мысли, и не мне, мелкой сошке, вмешиваться в их действия. Я сделал всё, что мог, чтобы предупредить руководство страны. И теперь мне остаётся только надеяться, что мои усилия не пропали даром, что будут предприняты какие-нибудь превентивные действия, чтобы остановить эту коричневую чуму. А я, что? Я солдат, и моё дело с честью выполнить свой долг.

Вот с такими мыслями я и покинул здание Генштаба. В тот момент во мне боролись два чувства. Одно, восторженная вера в вождя, что он, мудрый и осторожный, всё-таки прислушается к моим словам и сделает всё, чтобы не допустить ужасного развития событий. Второе, более холодное, расчётливое и пессимистическое вторило, что всё это ерунда, никто к тебе не прислушается. Наоборот, посчитают тебя вредоносным субъектом и постараются изолировать такого типа, чтобы не распространял среди окружающих свои гнусные и убогие миазмы. При этом, за пессимистический сценарий выступала оставшаяся сущность моего деда, который слишком хорошо знал окружающую действительность.

Глава 3

После этого, знакового совещания, вся моя жизнь начала резко меняться. Происходящие со мной события сменялись одно за другим как вагоны летящего мимо литерного состава, заставляя и меня крутиться юлой, ускоряя весь темп жизни. Про вечерние прогулки, культурные мероприятия и посиделки с Ниной пришлось забыть. Целую неделю после совещания всё было тихо, и я начал думать, что никому не интересны мои мысли и прожекты. Конечно, зачем дёргаться, что-то менять, нарушать своё уютное существование, если и так всё хорошо. Наверняка, окружение Сталина фильтровало все негативные сведения и противодействовало поступлению их вождю, оберегая его и себя от внешней информации, идущей в разрез с уже принятыми планами. Не зря же, по всем доступным мне источникам шли только положительные материалы о Германии.

Получалось, что путь страны уже выбран, и мы дружными рядами, сплочённо движемся по дороге в ад. Если кто выбивается из этой колонны, или, не дай Бог, мешает её движению, его нужно давить как гниду. Ату его, ату! Вот такими мыслями я мучился всю неделю. И, в принципе, был готов к тому, что меня попытаются арестовать. Ведь я не был наивным мальчиком, по крайней мере, мой дед им не был. Среди слушателей, да и преподавателей академии витали слухи о массированных арестах командного состава армии. Всё было пронизано страхом, не дай Бог, сделать что-нибудь не так. К тому же, история прошлой реальности была жива в моей основной сущности. И я знал о массовых и зачастую несправедливых репрессиях, которые проводил Сталин и его окружение в своей армии, да, в общем, и во всей стране. Эскадронный учитель истории прямо говорил:

— Клика Сталина нанесла огромный вред России. Перед войной командный состав был дезорганизован и запуган. Мало кто решался на самостоятельные действия, без совета с политическим руководством. За малейшие разногласия с выбранной партией линии, следовал немедленный арест. Инициатива в армии умерла. А без этого не бывает победы.