— Почему ты не пришел ко мне?
— Тебя никогда не было дома. Твой швейцар держал себя как-то таинственно, я не знал, что и подумать, да к тому же мне не хотелось явиться побежденным.
Он стучался в двери демократии, предлагая служить ей пером, речью, своей деятельностью, но повсюду был отвергнут; ему не доверяли, и вот пришлось продать часы, книги, белье.
— Лучше уж околевать на Бель-Ильской каторге вместе с Сенекалем!
Фредерика, завязывавшего в ту минуту галстук, это известие как будто не очень взволновало.
— A-а! Так милейший Сенекаль сослан?
Делорье, с завистью оглядывая стены, ответил:
— Не всем такая удача, как тебе!
— Извини меня, — сказал Фредерик, не замечая намека, — но я нынче обедаю в гостях. Обед тебе приготовят, заказывай все, что хочешь! Спать ложись на моей постели.
Горечь Делорье исчезла, побежденная столь полным радушием.
— На твоей постели? Но… это стеснит тебя.
— Да нет же! У меня не одна!
— Ну, прекрасно! — смеясь, ответил адвокат. — У кого же ты обедаешь?
— У госпожи Дамбрёз.
— Так ты, чего доброго… того и гляди…
— Ты слишком любопытен, — сказал Фредерик, улыбкой подтверждая его предположение. — Затем, поглядев на часы, он снова сел. — Вот какие дела! И не отчаивайся, старый защитник народа!
— Помилуй бог! Пусть теперь этим занимаются другие!
Адвокат ненавидел рабочих, ибо натерпелся от них у себя в провинции, в каменноугольном округе. Каждая шахта избирала свое временное правительство и давала ему наказ.
— Впрочем, они всюду были хороши — и в Лионе, и в Лилле, и в Гавре, и в Париже! Ведь по примеру фабрикантов, которые хотели бы устранить все заграничные товары, и эти господа тоже требовали изгнания всех рабочих — англичан, немцев, бельгийцев, савойцев! А что до их интеллекта, то какую, собственно, роль сыграли во времена Реставрации их знаменитые общества подмастерьев? В тысяча восемьсот тридцатом году они вступили в национальную гвардию и даже не подумали о том, чтобы подчинить ее себе! А в сорок восьмом году разве не на другой же день появились ремесленные цехи, каждый со своим знаменем! Они даже хотели иметь своих депутатов, которые защищали бы только их интересы! Вроде того, как представители свеклосахарной промышленности только и хлопочут о сахарной свекле! Ох, с меня уж хватит этих мерзавцев, которые падают ниц то перед эшафотом Робеспьера, то перед императорским сапогом, то перед зонтиком Луи-Филиппа, — хватит с меня этой сволочи, всегда преданной тому, кто затыкает ей глотку хлебом! Все еще кричат о продажности Талейрана и Мирабо, но ведь посыльный, что стоит там внизу, продал бы отечество за пятьдесят сантимов, если бы ему пообещали платить три франка за каждое поручение! Ах, какую мы сделали ошибку! Нам надо было со всех четырех концов поджечь Европу!
Фредерик возразил ему:
— Не хватало искры! Вы были всего-навсего мелкими буржуа, и лучшие среди вас были педанты! Что касается рабочих, то им есть на что жаловаться: ведь если не считать того миллиона, который удалось выкроить в бюджете и который вы поднесли им с таким подлым подобострастием, да еще ваших фраз, то ведь вы же ничего для них на сделали! Расчетная книжка находится в руках хозяина, и наемный рабочий (даже перед судом) остается подчиненным своего нанимателя, потому что его словам не верят. В сущности, республика, мне кажется, устарела. Кто знает? Пожалуй, только аристократия или даже только отдельная личность может осуществлять прогресс. Инициатива всегда идет сверху! Народ — несовершеннолетний, что бы ни говорили!
— Это, может быть, верно, — сказал Делорье.
По мнению Фредерика, большинство граждан стремится лишь к покою (в доме Дамбрёзов он кое-что усвоил), и все шансы на стороне консерваторов. Но этой партии недостает свежих людей.
— Если бы ты выступил кандидатом, я уверен…
Он не докончил. Делорье понял, провел обеими руками по лбу, потом вдруг сказал:
— А что же ты? Тебе ведь ничто не мешает? Почему тебе не стать депутатом?
В департаменте Обы, где проводятся дополнительные выборы, есть свободная вакансия. Г-н Дамбрёз, избранный в Законодательное собрание, — представитель другого округа.
— Хочешь, я этим займусь?
У него там были знакомства среди кабатчиков, учителей, врачей, клерков и их патронов.
— Впрочем, эти крестьяне поверят всему, чему угодно!
Фредерик чувствовал, как вновь разгорается его честолюбие.
Делорье прибавил:
— Ты приискал бы мне место в Париже.
— О, через господина Дамбрёза это будет нетрудно!
— Кстати, раз уж мы заговорили о каменном угле, — продолжал адвокат, — что сталось теперь с его компанией? Мне бы как раз подошло занятие в этом роде, я бы им был полезен, а сам сохранил бы независимость.
Фредерик обещал зайти с ним к банкиру в один из ближайших дней.
Обед наедине с г-жой Дамбрёз был восхитителен. Она сидела против него, улыбалась, а между ними на столе стояла корзина с цветами; падал свет от висячей лампы, и в открытое окно видны были звезды. Говорили они мало, наверно еще опасаясь друг друга; но как только слуги оказывались к ним спиной, они посылали друг другу воздушные поцелуи. Он поделился с ней планом насчет выдвижения своей кандидатуры. Она его одобрила, даже обещала добиться содействия г-на Дамбрёза.
Вечером кое-кто из друзей зашел поздравить ее и посочувствовать: должно быть, она огорчена, что с ней больше нет ее племянницы? Как-никак молодые очень хорошо сделали, что предприняли это путешествие; потом пойдут дети, начнутся разные заботы! Но Италия не соответствует тому представлению, которое о ней сложилось. Впрочем, они еще не вышли из возраста иллюзий, да и медовый месяц все может скрасить. Последними остались г-н де Гремонвиль и Фредерик. Дипломат все не хотел уходить. Наконец в полночь он поднялся. Г-жа Дамбрёз сделала знак Фредерику, чтобы и он уходил вместе с ним, и за послушание поблагодарила его пожатием руки, более сладостным, чем все остальное.
Капитанша вскрикнула от радости, увидев его. Она уже с пяти часов его ждала. В оправдание он сослался на необходимость предпринять кое-какие шаги ради Делорье. Лицо у него было торжествующее, словно озаренное ореолом, который ослепил Розанетту.
— Может быть, это оттого, что ты в черном фраке, он тебе очень к лицу; но я никогда не видела тебя таким красивым! Какой ты красивый!
В порыве нежности она сама себе дала клятву не отдаваться больше никому другому, что бы ни случилось и хотя бы ей пришлось умирать в нищете!
Ее прелестные влажные глаза искрились такой могучей страстью, что Фредерик привлек ее к себе на колени и подумал: «Какой же я мерзавец!» — в душе восхищаясь своей испорченностью.
Когда Делорье явился к г-ну Дамбрёзу, тот думал о том, как бы вернуть к жизни свое большое каменноугольное предприятие. Но на слияние всех обществ в одно смотрели косо; кричали, что получится монополия, как будто такое дело само по себе не требует огромных капиталов!
Делорье, который только что нарочно прочел книгу Гобе и статьи г-на Шаппа в «Горнозаводском журнале», в совершенстве изучил вопрос. Он пояснил, что закон 1810 года устанавливает незыблемое право концессионера. Впрочем, всему предприятию можно придать демократическую окраску; ведь воспрепятствовать объединению каменноугольных компаний — это значит нарушить самый принцип ассоциации.
Господин Дамбрёз вручил ему свои заметки для составления докладной записки. Что же касается оплаты его трудов, то он надавал кучу обещаний, столь же заманчивых, сколь и неопределенных.
Делорье пришел к Фредерику и сообщил о своем разговоре. Помимо всего, он, уходя, видел в подъезде г-жу Дамбрёз.
— Поздравляю тебя, черт возьми!
Потом поговорили о выборах. Надо было что-нибудь придумать.
Три дня спустя Делорье принес исписанный лист — статью, предназначенную для газеты и представлявшую собой открытое письмо г-на Дамбрёза, в котором тот одобрял кандидатуру их друга. Получив поддержку консерватора и заслужив похвалу со стороны красного, она должна была иметь успех. Каким образом капиталист поставил свое имя под этим сочинением? Адвокат, по собственному почину, ничуть не стесняясь, показал его г-же Дамбрёз, которая нашла его очень удачным и взялась устроить остальное.