Арну чрезвычайно развязным тоном ответил, что не получил еще долгов и сейчас не может вернуть пятнадцати тысяч франков.
— Они же вам не нужны, я полагаю?
В этот момент Делорье подошел к Фредерику и отвел его в сторону:
— Скажи прямо, есть они у тебя или нет?
— Ну, так нет их! — сказал Фредерик. — Я лишился их!
— А! Каким образом?
— Проиграл!
Делорье ни слова не ответил, поклонился очень низко и отошел. Арну воспользовался случаем, чтобы зайти в табачную лавку и закурить сигару. Воротясь, он спросил, кто этот молодой человек.
— Так, один приятель!
Потом, три минуты спустя, у подъезда Розанетты Арну сказал:
— Зайдите же, она будет рада вас видеть. Какой вы стали дикарь!
Фонарь, у которого они стояли, освещал его лицо; в этой самодовольной физиономии с сигарой в зубах было что-то невыносимое.
— Ах да, кстати: мой нотариус был у вашего сегодня утром для составления закладной. Это жена мне напомнила.
— Деловая женщина! — машинально заметил Фредерик.
— Еще бы!
И Арну опять принялся ее хвалить. Ей не было равных по уму, сердцу, бережливости; он шепотом прибавил, вращая глазами:
— А какое тело!
— Прощайте! — сказал Фредерик.
Арну вздрогнул:
— Позвольте! В чем дело?
И, нерешительно протянув ему руку, взглянул на него; его смутило гневное выражение лица Фредерика.
Тот сухо повторил:
— Прощайте!
Как камень, катящийся с высоты, спустился он по улице Брэда, в отчаянии и тоске, негодуя на Арну, давая себе клятву не видеться с ним больше никогда, да и с ней также. Вместо того чтобы с ней расстаться, как он ожидал, муж, напротив, снова стал обожать ее — всю, от корня волос до глубин души. Вульгарность этого человека выводила Фредерика из себя. Так, значит, все принадлежит ему, все! Он снова столкнулся с ним на пороге дома лоретки, и к ярости собственного бессилия у него примешивалось болезненное чувство, которое вызывала мысль о происшедшем разрыве. К тому же честность Арну, предлагавшего обеспечение, унижала его; Фредерик готов был его задушить; а над горем его, точно туман, реяло сознание собственной подлости по отношению к другу. Слезы душили его.
Делорье шел по улице Мучеников, ругаясь вслух, — так он был возмущен, ибо его проект, подобно низверженному обелиску, казался ему теперь чем-то необычайно высоким. Он считал, что его обокрали, что он потерпел огромный убыток. Приязнь его к Фредерику умерла, и он испытывал от этого радость; это вознаграждало его! Им овладела ненависть к богачам. Он склонился к взглядам Сенекаля и дал себе слово следовать им.
Тем временем Арну, удобно расположившись в глубоком кресле у камина, попивал чай, а Капитанша сидела у него на коленях.
Фредерик к ним больше не пошел, а чтобы отвлечься от своей пагубной страсти, ухватился за первое, что пришло ему в голову, и решил написать «Историю эпохи Возрождения». Он в беспорядке нагромоздил у себя на столе книги гуманистов, философов, поэтов; он ходил в кабинет эстампов смотреть гравюры Марка Антония; он старался уразуметь Макиавелли. Тишина, необходимая для работы, постепенно успокоила его. Погружаясь в изучение других личностей, он забывал о своей — единственное, быть может, средство не страдать от нее.
Однажды, когда он сосредоточенно делал выписки, дверь отворилась, и слуга объявил о приходе г-жи Арну.
Это была она! Одна ли? Да нет! За руку она держала маленького Эжена, следом шла нянька в белом переднике. Г-жа Арну села и, откашлявшись, сказала:
— Давно вы не были у нас!
Фредерик не знал, что сказать в оправдание, и она прибавила:
— Это все ваша деликатность!
Он спросил:
— Почему деликатность?
— А то, что вы сделали для Арну! — сказала она.
Фредерик не удержался от жеста, означавшего: «Какое мне дело до него! Это я для вас!»
Она отослала ребенка с няней поиграть в гостиной. Они обменялись двумя-тремя вопросами о здоровье, потом разговор иссяк.
На ней было коричневое шелковое платье, цветом напоминавшее испанское вино, и черное бархатное пальто, отороченное куньим мехом; так и хотелось потрогать этот мех рукой, а низко собранных гладких волос коснуться губами. Но что-то волновало и беспокоило ее, и, обернувшись в сторону двери, она сказала:
— Здесь немного жарко!
Фредерик по взгляду угадал невысказанную мысль.
— Простите, двери лишь прикрыты!
— Ах да, правда!
И она улыбнулась, как будто хотела сказать: «Я ничего не боюсь».
Он тотчас спросил, что привело ее сюда.
— Мой муж, — проговорила она с усилием над собой, — просил меня к вам зайти, так как не решается на это сам.
— А почему же?
— Вы ведь знакомы с господином Дамбрёзом?
— Да, немного!
— Ах, немного!
Она умолкла.
— Ну так что же?
И она рассказала, что третьего дня Арну не мог уплатить банкиру четырех тысяч франков по векселям, которые заставил ее в свое время подписать. Она раскаивается, что подвергла риску состояние детей. Но все лучше, чем бесчестье, и если г-н Дамбрёз приостановит взыскание, ему, конечно, скоро все уплатят, так как она собирается продать свой домик в Шартре.
— Бедняжка! — пробормотал Фредерик. — Я к нему съезжу! Можете рассчитывать на меня.
— Благодарю!
И она поднялась, уже собираясь идти.
— О! Вам еще некуда спешить!
Сейчас она стоя рассматривала монгольские стрелы, свешивавшиеся с потолка, книжные шкафы, переплеты, письменные принадлежности; она приподняла бронзовую чашечку, в которой лежали перья; ее каблучки двигались по ковру. У Фредерика она несколько раз бывала и прежде, но всегда вместе с Арну. Теперь они были одни — одни в его собственном доме, — событие необычайное, почти что любовная удача.
Она захотела посмотреть его садик; он предложил ей руку и стал показывать свои владения — участок в тридцать футов, окруженный со всех сторон домами, украшенный деревцами по углам и клумбою посредине.
Было начало апреля. Листья сирени зеленели уже, в воздухе веял чистый ветерок, и щебетали птицы, пенье которых чередовалось с ударами кузнечного молота, доносившимися из каретной мастерской.
Фредерик принес каминную лопатку, и, пока они гуляли по саду, ребенок среди аллеи собирал в кучки песок.
Госпожа Арну думала, что он не будет отличаться пылкостью воображения, но нрава он ласкового. Сестре его, напротив, свойственна какая-то прирожденная сухость, порой обидная для матери.
— Это пройдет, — сказал Фредерик. — Не надо отчаиваться.
Она повторила:
— Не надо отчаиваться!
Эти слова, невольно повторенные ею, показались ему как бы попыткой ободрить его; он сорвал розу, единственную в саду.
— Вы помните… букет роз однажды вечером в экипаже?
Она чуть покраснела и тоном насмешливого сожаления ответила:
— Ах! Я тогда была очень молода!
— А с этой, — тихим голосом продолжал Фредерик, — будет то же самое?
Она ответила, вертя стебелек между пальцами, словно нить веретена:
— Нет! Ее я сохраню!
Она знаком подозвала няню, которая взяла ребенка на руки; выходя на улицу, г-жа Арну на самом пороге дома понюхала цветок, склонила голову на плечо и бросила взгляд нежный, как поцелуй.
Вернувшись к себе в кабинет, он глядел на кресло, где она сидела, на вещи, до которых она дотрагивалась. Что-то оставшееся от ее присутствия реяло вокруг него. Ласка, принесенная ею, еще жила.
— Так, значит, она приходила сюда! — говорил он себе.
И на него нахлынула волна беспредельной нежности.
На другой день он в одиннадцать часов явился к г-ну Дамбрёзу. Приняли его в столовой. Банкир завтракал, сидя против жены. Рядом с нею была племянница, по другую руку — гувернантка-англичанка с изрытым оспой лицом.
Господин Дамбрёз пригласил своего молодого друга позавтракать вместе с ними и, когда тот отказался, спросил:
— Чем могу вам быть полезен? Я вас слушаю.
Фредерик с притворным равнодушием сознался, что он приехал просить за некоего Арну.