Утром 14 ноября у борта „Очакова” вновь появился катер с офицерами. Поднявшийся на палубу флаг- капитан Сапсай пытался еще раз уговорить матросов отдать ударники от орудий и винтовки. Убедившись в полной бесполезности уговоров, он отправился с офицерами обратно на „Ростислав”. Следом покинули крейсер и три кондуктора.

С. П. Частник, еще до отъезда кондукторов сообщивший Гладкову и Чураеву о своем намерении остаться, созвал митинг команды. Он призвал матросов к решительной борьбе за торжество „идеи свободы”, которой он посвятил десять лет своей жизни. С единодушного согласия всей команды он принял на себя командование крейсером [54].

Все еще не имея реальных сил к подавлению восстания и пытаясь добиться перелома в настроениях матросов, начальство согласилось послать в дивизию по два человека депутатов с каждого корабля эскадры. Высадившись на берег, депутаты „Ростислава”, „Пантелеймона” и „Очакова” решили предварительно услышать совет П. П. Шмидта [55].

Как и в своих прежних выступлениях, П. П. Шмидт объяснил депутатам, что, независимо от подачи начальству своих требований, надо всеми силами добиваться созыва Учредительного собрания, основанного на всеобщей, прямой, тайной подаче голосов. В этом — спасение России, только так можно предотвратить кровопролитие. П. П. Шмидт предложил матросам выбрать командиров своих частей и кораблей из тех офицеров, которые примкнут к восстанию, а остальных арестовать. Когда же к восстанию примкнут команды на всех кораблях, он сам выйдет с мятежной эскадрой в море и заставит царя исполнить требования Черноморского флота.

„Какие они умные, энергичные, прекрасные люди. Что это за молодцы! Как жаль, что их сбивают, торопят на такое дело теперь, сейчас, когда не все еще готово… Ах, если бы это сделать позже”, — говорил П. П. Шмидт после ухода депутатов.

В 3 часа дня того же числа 14 ноября Петр Петрович Шмидт прибыл на „Очаков” [56] и объявил восторженно встретившей его команде, что принимает на себя командование восставшим крейсером и всем Черноморским флотом. Дружным „Ура!” ответила команда на речь П. П. Шмидта.

В командирском салоне Шмидт принял приехавшего около 5 часов на корабль капитана 2 ранга А. А. Данилевского, которого Г. П. Чухнин, все еще надеясь на благоразумие команды, назначил временно командовать крейсером. Решено было разговор А. А. Данилевского с командой отложить до утра и капитан 2 ранга уехал.

В тот же вечер, съехав на берег, П. П. Шмидт на совместном заседании депутатов флота и армии произнес страстную речь. Он еще раз подчеркнул, что надо обязательно требовать созыва Учредительного собрания и что путь к этому лежит только через всеобщее и повсеместное восстание армии и флота одновременно с всеобщей политической забастовкой. Только таким путем можно сломить правительство! Чтобы уже поднятое в дивизии восстание не пропало даром, необходимо завладеть и всей эскадрой. А для этого мало примкнувших к восставшей дивизии экипажей „Очакова”, „Пантелеймона” и половины команды „Ростислава”. Это значит, надо усилить агитацию и привлечь на свою сторону весь флот…

Но время было упущено. Не было принято мер по захвату кораблей в момент едва ли не полной растерянности офицерства; вне поля деятельности революционных агитаторов остались крепостные батареи, где отдельные очаги брожения были парализованы офицерами с помощью обмана и клеветы на восставших.

§ 28. Каратели собирают силы

Вечером 13 ноября на большом совещании в морском собрании Г. П. Чухнин, не перестававший сколачивать силы контрреволюции, призвал офицеров, пока не поздно, сплотиться, как один: „Не дадим мужикам топтать нашу честь в грязи, иначе мы все погибли…” — кричал он в исступлении, кончившемся, как говорили, обмороком. Днем 14 ноября адмирал начал объезд кораблей и везде читал телеграмму царя с призывом к матросам образумиться, иначе с ними поступят, „как с клятвопреступниками и изменниками”. Угрозами истребления матросов силами окруживших город войск вперемешку с клеветой на восставших в дивизии, якобы пытающихся „толкнуть русский народ на братоубийственную войну”, призывами сплотиться и проявить „настоящие чувства любви к родине”, „добрыми” советами не возбуждать „недоверия армии”, требующей разоружения и ухода эскадры из Севастополя, адмирал сумел добиться перелома.

„Широкие массы были еще слишком наивны, слишком мирно, слишком благодушно, слишком по- христиански настроены”, — объяснял тот период революции В. И. Ленин. — Они вспыхивали довольно легко …, но не хватало выдержки, отсутствовало ясное сознание задачи: не хватало достаточного понимания того, что только самое энергичное продолжение вооруженной борьбы, только победа над всеми военными и гражданскими властями, только ниспровержение правительства и захват власти во всем государстве является единственной гарантией успеха революции” [57].

Эти четкие и ясные азы революции громадному большинству матросов были неведомы. Вот почему даже на долго сопротивлявшемся разоружению „Пантелеймоне” матросы в конце концов, несмотря на возражения одиночек, с детской доверчивостью поверили вернувшимся офицерам и позволили свезти на берег все винтовки, патроны и приспособления для стрельбы из орудий.

Стойкость проявил один лишь „Очаков”.

Следующим шагом по плану Г. П. Чухнина был вывод эскадры в море, чем окончательно разрывались бы связи взаимной поддержки между матросами эскадры и восставшей на берегу дивизией. „Очаков”, упорно отказывавшийся образумиться, несмотря даже на оглашенную перед выстроенной командой телеграмму царя, решено было потопить торпедами специально подготовленного для этого миноносца.

Задерганные и запуганные Г. П. Чухниным и прибывшим с диктаторскими полномочиями командиром 7-го армейского корпуса генералом А. Н. Меллером-Закомельским флотские офицеры при всей их нерешительности все же нашли в себе силы возражать против замысла утопить восставших в крови. Проявив явную недисциплинированность, они, после экстренного совещания представителей кают-компаний кораблей, днем 14 ноября направили Меллеру-Закомельскому протокол, в первом же пункте которого говорилось: „офицеры флота не желают кровопролития”. Подписавшие протокол не только возражали против намерения увести эскадру в море, но и довольно смело указывали, что доверие команд к офицерам было подорвано вследствие „непоследовательных и нетактичных поступков высшего морского начальства” (т. е. Г. П. Чухнина — Р. М.) и игнорирования им офицерства. Для успокоения команд предлагалось немедленно удовлетворить приемлемые экономические требования матросов, созвать общее собрание офицеров и просить царя судить всех виновных в беспорядках матросов не по законам военного времени и с участием частной адвокатуры.

Очевидно, рассчитывая внести раскол в ряды восставших, Меллер-Закомельский предложил Г. П. Чухнину учесть это предложение — отдать приказ о немедленном выявлении — с помощью офицеров — приемлемых нужд матросов, обсудить необходимые меры в собрании офицеров, немедленно сообщить их команде „Очакова” и в дивизии, а офицерам разрешить собираться по их желанию.

Но уже собравшийся с силами, полный ненависти к бунтовщикам адмирал отверг все компромиссы: „Неужели не понимают, что это постыднее нашего мира с Японией? Это означало бы полную сдачу на милость врага”. Крайний черносотенец и убежденный погромщик, не находивший сочувствия даже среди большинства своих офицеров, — он жаждал крови. Его сдерживали только два обстоятельства. Силы усмирителей еще подходили к городу. По-прежнему он опасался, что флот восстанет, если он отдаст приказ стрелять по „Очакову” или потопить его торпедами. Вот почему главной своей задачей он считал разоружение эскадры и обеспечение, в соответствии с указанием Меллера-Закомельского, тыла усмирителей, уже окруживших казармы дивизии.