... и тут она выхватила из-за пазухи ножницы и бросившись ко мне попыталась воткнуть их мне в голову, но милиционеры помешали ей и стащили с помоста. А я то до этого момента все еще думал, что она затеяла эту сцену для собственной защиты! И я не мог поверить, что она способна настолько люто ненавидеть меня, того, с кем так нежно обнималась в постели...
Цюсян подняла на коромысле Хучжу и Хецзо в своих корзинах и, бросив на Хун Тайюэ игривый взгляд, направилась к выходу усадьбы на рынок. Ее маленькое личико походило на черный цветок древесного пиона.
– Хуан Тун, – сказал Хун Тайюэ, – ты должен держать её под контролем. Должен переучить, чтобы она избавилась от привычек наложницы бывшего землевладельца. Надо, чтобы она трудилась в поле, а не слонялась по базару.
– Ты слышала? – Хуан Тун преградил ей дорогу. – Партийный секретарь о тебе говорит!
– Про меня? А что такое? Если не разрешается ходить на рынок, то почему бы тогда вообще его не закрыть? А если ты боишься, что твоя женщина будет соблазнять других мужчин, то возьми бутылку кислоты и облей её лицо, чтобы оно стало рябым.
Слушая, как Цюсян тарахтит своим маленьким ротиком, Хуан Тайюэ почувствовал себя изрядно смущенным.
– Тебе, негоднице, хочется, чтобы тебя отлупцевали?! – возмущенно воскликнул Хуан Тун.
– Ты что, смеешь меня бить? Если решишься тронуть меня хоть пальцем, я буду защищаться до последней капли крови!
Хуан Тун смачно дал ей пощечину. На одно мгновение все онемели. Я ожидал, что Цюсян поднимет шум и будет кататься по земле, угрожая самоубийством, как она обычно делала, но мое ожидание оказалось напрасным. Она вообще не стала сопротивляться, а просто бросила на землю коромысло с детьми, закрыла лицо ладонями и зарыдала, перепугав Хучжу и Хецзо, которые тоже заревели во весь голос. Издали их лоснящиеся лохматые головки походили на обезьяньи.
Хуан Тайюэ, спровоцировавший семейную войну, моментально превратился в миротворца и попытался уладить отношения между Хуан Туном и его женой. Затем, даже не глядя на них, он направился к центральной части дома, некогда принадлежавший Симэнь Нао. Теперь же деревянная вывеска, прибитая к стене, небрежно написанными иероглифами извещала, что это – «Партийный комитет села Симэнь».
Мой хозяин, обхватив меня за шею, принялся растирать мне уши, а его жена Инчунь соляным раствором промыла рану на ноге и перевязала ее куском белого полотна. В этот печальный и в то же время приятный миг я уже не был Симэнь Нао, а был ослом, который должен был повзрослеть и вместе с хозяином пройти через радости и горести так, как сказано в песне, которую Мо Янь написал для своей новой пьесы «Записки о черном осле»:
Душа человеческая, а тело осла,
Прошлое издали всплывает, как облачко.
Шестикратное перевоплощение всего живого – мученье,
Ибо всем жадность не дает покоя.
А прошлое забыть так хочется,
Чтобы в счастье прожить дни и ночи осла.
Глава 4.
Под громкие звуки гонгов и барабанов народные массы вступают в кооператив.
Подкованный осел с четырьмя белоснежными копытами оставляет следы на снегу.
Первое октября 1954 года, на которое приходится Национальный праздник Китая, было также днем основания сельскохозяйственного кооператива в волости Северо-Восточная Гаоми. В тот же день родился и уже упоминавшийся Мо Янь.
Рано утром отец Мо Яня прибежал в наш двор. Увидев моего хозяина, он остановился, и, ничего не говоря, стал плакать, вытирая слезы рукавом пиджака. В то время мой хозяин с женой завтракали, но с появлением гостя отложили чашки в сторону и спросили: «Что случилось, дядя?». Всхлипывая, отец Мо Яня ответил: «Родился... родился сын». «Говорите, что ваша жена родила сына?» – спросила хозяйка. «Да», – ответил отец Мо Яня. – «Так чего же ты плачешь? – спросил хозяин. – Ты должен бы радоваться». Отец Мо Яня, даже не мигнув глазами, ответил: «А кто сказал, что я не радуюсь? Если бы не радовался, то я бы не плакал». Хозяин, засмеявшись, сказал: «Это правда, ты плачешь от радости. Отчего тебе плакать, как не от радости? Принеси-ка вина, – обратился он к жене, – будем праздновать!». – «Только не сегодня, – отказался отец Мо Яня. – Сначала мне надо разнести людям счастливое известие, а вот через несколько дней пропустим рюмку-две. Инчунь, – отец Мо Яня низко поклонился, – ребенок смог родиться только благодаря вашей мази из оленьей плаценты. Роженица сказала, что через месяц приедет с младенцем к вам, чтобы в знак благодарности поклониться до самой земли. Она также сказала, что хотела бы, чтобы новорожденный сын был вашим названным сыном, потому что вы излучаете вокруг себя счастье, и, даже если откажете, она все равно будет молить вас на коленях». Улыбаясь, хозяйка ответила: «Что и говорить, вы – интересные люди. Ладно, я удовлетворю её просьбу, чтобы ей не пришлось становиться передо мной на колени».
Вот поэтому, Цзефан, Мо Янь является не просто твоим товарищем, а названным братом.
Как только отец твоего приёмного брата Мо Яня ушел, на дворе усадьбы Симэнь Нао, или, правильнее сказать, сельского управления, засуетились. Прежде всего Хун Тайюэ и Хуан Тун приклеили на главных воротах два плаката с иероглифами. Потом пришли музыканты и, усевшись на землю, стали ждать. Некоторые из них показались мне знакомыми с давних времен. Память Симэнь Нао забурлила от воспоминаний, но, на счастье, пришел хозяин с кормом и прервал их. Сквозь приоткрытый тростниковый занавес навеса я мог за едой наблюдать, что происходит вокруг. Чуть позже через какое-то время прибежал подросток с красным бумажным флажком в руке и во все горло закричал:
– Приехал! Приехал! Сельский председатель приказал начинать играть!
Музыканты повскакали на ноги, и моментально застучали барабаны, зазвенели гонги, а за ними затрубили и трубы, приветствуя высокого гостя. Я увидел, как Хуан Тун, забегал вокруг и закричал:
– Дайте дорогу! Дайте дорогу! Председатель округа идёт!
Под руководством Хун Тайюэ, председателя кооператива, председатель округа Чэнь в сопровождении нескольких вооруженных охранников прошел через ворота усадьбы. Начальник был очень худой, со впалыми глазами. Старый военный мундир болтался на нём, как на вешалке. За ним во двор хлынули крестьяне, члены кооператива, ведя за собой украшенный красными шелковыми лентами тягловый скот и неся на плечах сельскохозяйственные орудия. За короткое время двор наполнился шумом, скотиной и суетящимися людьми. Глава округа стоял на табуретке под абрикосовым деревом и приветствовал людей непрерывными взмахами руки, на что они всякий раз отвечали радостными возгласами. Даже животным передалось праздничное настроение: лошади ржали, ослы ревели, коровы мычали, словно доливая масла в пламя всеобщей радости. Именно в эту величественную минуту, но еще перед тем, как глава округа произнес свою речь, мой хозяин потащил меня, или точнее, Лань Лянь потянул своего осла к воротам, через толпу у всех на виду.
Оказавшись за воротами, мы сразу направились на юг, Проходя через спортивную площадку начальной школы, увидели, как сельские классово-чуждые враждебные элементы переносили камни и землю под присмотром двух милиционеров, вооруженных винтовками с красными кисточками. Они расширяли и приподнимали земельную насыпь возле спортивной площадки, на которой происходили театральные представления и проводились массовые собрания, где подвергли суровому осуждению и меня, Симэнь Нао. Глубоко в моей памяти сохранились образы всех тех людей. Вон тот худой старец Ю Уфу, с трудом переставляющий дугой согнутые ноги, в течение трех месяцев был председателем десяти домохозяйств во времена марионеточного правительства. А вон тот человек, который несет на коромысле две корзины земли, Чжан Дачжуан, перешел на сторону врага, взяв с собой винтовку, когда «Корпус возвращения Родины» начал мстить населению освобожденных районов. На протяжении пяти лет он служил кучером в нашем доме. Моя жена, Симэнь Бай, устроила его брак с Бай Сусу, своей племянницей. Когда меня распинали на общем собрании, мне также говорили, что я, якобы, переспал с ней перед тем, как выдать за Чжан Дачжуана. Это была явная ложь и вранье, но когда племянницу вызвали свидетельствовать, она, закрыв лицо воротником кофты, только исступленно рыдала и тем самым, превратив ложь в правду, послала меня на тот свет. А вон тот парень с изможденным вытянутым лицом и косматыми бровями, несущий только что срубленное бревно софоры, У Юань, – один из богатых крестьян и мой близкий друг. Он – хороший музыкант, играет на двухструнной скрипке «цзинху» и на духовом инструменте «сона». Когда горячая пора в селе заканчивалась, он любил вместе с группой музыкантов играть на улицах не ради заработка, а для собственного удовольствия. А вот еще один юнец с жиденькой бородкой, стоящий почти не шевелясь на насыпи с мотыгой в руке и делающий вид, что занят работой; это – Тянь Гуи, бывший владелец очень успешного магазина спиртных напитков, большой скряга. Он хранил в своей кладовой множество мешков пшеницы, а жену и детей кормил отрубями и гнилыми овощами. А кто там еще?.. Вон та женщина с миниатюрными ножками, несущая неполную корзину земли и через несколько шагов останавливающаяся, чтобы передохнуть, – это моя бывшая жена Симэнь Бай. Перед ней стоит с сигаретой во рту и кнутом в руке Ян Ци, начальник сельской службы общественной безопасности. Он строго кричит: «Симэнь Бай, чего это ты бездельничаешь, как госпожа?». Женщина от испуга чуть не падает, и тяжелая корзина с землей сваливается на её хрупкую ножку. Она пронзительно вскрикивает, а затем тихо плачет от боли, всхлипывая, словно маленькая девочка. Когда Ян Ци поднял руку и размахнулся – я вырвал уздечку из рук хозяина и мигом бросился к нему, – кнут со свистом пролетел почти вплотную с носом Симэнь Бай, не причинив ей вреда, а только показав этим сноровку надзирателя. Этот подворовывающий негодяй, мастер жрать-пить, посещать публичный дом и играть в карты, растранжирил все имущество, которое нажил его отец, и довел мать до такой нищеты, что она повесилась на балке чердака, а сам он стал бедным-пребедным крестьянином и передовым революционером. Я собирался заехать ему кулаком в морду, хотя, не имея кулаков, можно бы было просто двинуть его задними ногами или укусить своими большими ослиными зубами. Рано или поздно я, осел из рода Симэнь, укушу тебя, подонок с жиденькой бородкой, сигаретой во рту и кнутом в руке.