В Париж я приехал, как и любой другой приезжающий, если он конечно не турист, с твердой целью определенной - покорить его. Париж то есть... Так как привез гениальнейший роман всех времен и народов. На совершенно оригинальнейшую тему в совершенно оригинальнейшем изложении, совершенно гениальнейшем написании... Про то, как власть совдеповская хипаря по лагерям и тюрьмам трюмовала и жить не давала, как хотел. И приступил я к покорению.
-Алло! Это издательство «Имка-Пресс»?
-Да...
-Я хотел бы встретиться с вами. Я писатель...
-Понимаете, мы имеем материала вперед на два года... И вообще - в Европе спад интереса к русской литературе.
И гудки, гудки, гудки...
Судорожно листаю толстую телефонную книгу, привязанную цепочкой к телефонной будке, бульвар, темнеет, пронизывающий ветерок гонит цветной мусор и пожухлую листву...
-Алло! Это издательство русской литературы...
-Извините, мы печатаем словари и учебники.
И гудки, гудки, гудки... В трубке сплошные гудки, как над фабричным поселком Гандоновка ранним вонючим утром.
Судорожно листаю телефонную книгу, полдень, сиротливое солнце пытается выглянуть сквозь шторы серых туч, слышится гомон французской толпы за спиной, телефонная карта, одолженная у знакомой представительницы альтернативной молодежи по имени Клеманс, подходит к концу... Все когда-нибудь кончается, деньги кончились давно, и кредит на карте норовит закончится...
Судорожно листаю телефонную книгу, висящую на цепочке, из бистро слышен звон посуды и раздражающий запах. Пахнет горячей едой... Хавкой несет, люди, а я уж полмесяца горячего не жрал, да и холодного не вволю. Одних овощей и фактов хоть продавай... После маленького базарчика, торгующего на углу невдалеке от сквота, остается вдоволь, хватает и мне, и сумасшедшей, одетой в несколько пальто, и тому клошару в разорванных кроссовках с испитым иссиним лицом...
Судорожно листаю телефонную книгу... Все. Больше нет издательств, говорящих и печатающих на русском языке. «Русское слово» оставил напоследок, лично, с глазу на глаз, тогда не решатся нахамить, вежливо послать в жопу, за горизонт, ну сволочи...
Иду пешком, делая огромный крюк, так как не имею плана местности города Париж и боюсь заблудится. И в метро боюсь, сел разок, попался контролерам, засветил свою шведскую ксиву, подарок приятеля ив Стокгольма, данные переписали, но хоть и отпустили, но напряг был, ни их на хер... Иду пешком, ориентируюсь по бульвару, от площади Бастилия по этой широкой улице к площади Революции, и эти туда же, площадь Революции, мало им России, так еще и свои сранные революции увековечили...
Это кто мне машет из автомашины, может не мне, так нет ни кого рядом, может все же мне, я же договаривался...
-Здравствуйте. Садитесь скорей, здесь нельзя останавливаться. А я вас сразу узнал по вашему описанию.
Лысоватый, с красновато-альбиносным лицом, с водянисто-голубыми глазами, одет во что-то изжеванное.
-Меня звать Владимир...
-Меня тоже, значит тезки. Вот здесь можно спокойно встать. Ну, давайте ваш гениальный роман.
Нервничая, достаю из сумки три густо исписанных больших тетради и вижу вытянувшееся лицо.
-Так у вас не машинокопия?. .
-Где же я машинку возьму, я думал вы и поможете перепечатать...
-Ну знаете, -
тезка крутит в замешательстве головой и выдает.
-У вас в таком виде не одно издательство не примет. Ни одно... Я то думал...
-И что мне теперь делать?..
-Я вам дам один телефон, это старая графиня, ну дочка графа-эмигранта, она любит помогать разным молодым писателям. Попробуйте, позвоните, желаю удачи, всего хорошего...
Стою на пустом бульваре имени какого-то мудака, сжимая в руках телефон старой графини, почему-то любящей помогать молодым писателям... Надо же, не спросил -ни где живу, ни на что, ни как эмигрировал... А по телефону был вроде бы доброжелательный, представился журналистом, желающим начать свое дело... Издательское... На него случайно, паскуду, выскочил, дозвонившись до какого-то мудацкого издательства, печатающего только на русском, но только религиозную литературу... А я что, роман о революции написал, что ли... Где же больше бога, как не в советских лагерях, чем же мой роман не Новый завет и не Евангелие от Владимира, об грешниках и мучителях, чудесах и чудотворцах, об грядущем приходе мессии, избавящем от семидесятилетнего плена власти бесовской... Ни чего не было интересно тезке, спасибо за телефон ветреной графини, ишь ты, молодых писателей любит... Надо же...
-Это телефон госпожи Лазвоновой. Сейчас меня нет дома, после третьего гудка вы можете оставить сообщение для меня и свой номер телефона, я вам перезвоню.
-Алло, я молодой писатель, нелегально бежал из СССР, так как легально выехать не получалось, несмотря на перестройку. Я написал роман, но он у меня в рукописях, а надо в машиной копии, не могли бы мы как-то встретится...
Дождь, пустынный бульвар, голые деревья.
-Алло...
-Это телефон госпожи Лазвоновой. Сейчас меня нет дома, после третьего гудка вы можете оставить сообщение для меня и свой номер телефона, я вам перезвоню.
-Алло, я вам звонил и вчера, и позавчера, у меня нет телефона, у меня нет ничего, мне нужна помощь, как писателю, я написал роман, про то, как сидел шесть лет за политику, хотя не занимался ею, я просто хипарь, мне не куда звонить...
Дождь, пустынные улицы, голые деревья.
-Это телефон госпожи Лазвоновой. Сейчас меня нет дома...
-Это телефон госпожи Лазвоновой. Сейчас меня нет дома...
-Это телефон госпожи Лазвоновой. Сейчас меня нет...
-Это телефон...
-Это телефон...
-Это...
-Это...
-..............................
Господи, помоги мне, дай силы...
-Я вам звонил, две недели назад, неделю назад, я звонил вам уже двенадцать раз, вы бываете дома или нет?.. Мне нужна помощь, я писатель, я написал роман, мне нужна помощь, у меня нет телефона...
ДОЖДЬ, голые деревья, голый бульвар, голая площадь, голый мокрый Париж...
-Это телефон...
Каюсь, господи, каюсь, я сказал на последний импульсы телефонной карты все, что думал об старой графине, ее автоответчике, и все в том самом духе, и тем самым языком, на котором говорил долгих шесть лет... За высоким забором, потому что другого там не понимают... И еще добавил кое-что из народного - матом, перечислив ее родственников и те позы в сексе, которыми я хотел бы попользовать ее родственников и ее саму... Я думаю, меня все же можно если не простить, то понять. А автооветчик я с тех самых пор просто ненавижу, как личного врага.
Все же я попал за стеклянные двери. Через два часа... Я поднимаюсь по чистой лестнице, чем-то напоминающую лестницу в приличном доме в Питере, подальше от ВОКзалов... Добротные двери с глазками, резные перила и литой метал, фонари на площадках, сквозь цветные стекла-витражи даже пытается мелькать что-то похожее на солнце. Сзади остаются мокрые следы, с меня капает, чавкаю, того и гляди - раскисну напрочь, расклеюсь и развалюсь. Дверь с аккуратной табличкой на французском и русском. Редакция газеты «Русское слово»... Дверь закрыта на замок, ах да - конспирация, надо же, конспирация, и не найдешь сразу, хотя газета продается на любом вокзале в киоске, я последних пять франков потратил на нее, а в ней адрес, вот черт, раскисла... Звоню.
Дверь открывает настороженная особа неопределенных лет, лицо в паутинке морщин, очки, что-то серое одето, ростом не удалась.
-Вам кого?
-Может быть я могу войти, я промок до нитки под этим ливнем.
-Входите, -
все так же по-русски и с очень и очень большим сомнением тянет из себя особа, я оказываясь в святая святых. Коридор обыкновенной питерской комуналки, только не вытянутый, а квадратный, у стен пачки газет, еще какие-то коробки и бумаги, полуоткрытые двери, запах учреждения, несет канцелярией, здесь-то и клепают на зло КГБ или как их там сейчас зовут, газетенку подрывную...