Давайте покинем центры принятия решений, будь то агора в каком-нибудь греческом городе-государстве, где собиралась шумная толпа, или современный офис какого-нибудь премьер-министра с кондиционером, разноцветными телефонными аппаратами и линиями правительственной связи. Чем дальше мы будем продвигаться вниз по цепочке подчинения, тем более мы будем удаляться от обыденной жизни. Приближаясь к месту сражения, мы слышим гром пушек и свист пуль. Вскоре мы ловим себя на том, что пытаемся угадать, какая из них предназначена нам. Наши чувства напряжены, обострены, сосредоточены до такой степени, что наступает момент, когда мы становимся невосприимчивыми более ни к чему. В голове становится пусто, во рту пересыхает. И прошлое, и будущее исчезают; в момент разрыва снаряда такие понятия как «потому что» и «для того чтобы» попросту не существуют, тогда как тело и разум стремятся к полной концентрации, без которой человеку в этих обстоятельствах не выжить.
Говоря прямо, в основе битвы никогда не может лежать интерес, потому что у мертвых нет никаких интересов. Человек вполне может отдать жизнь за Бога, короля, страну, семью, или даже за все сразу. Однако утверждать, что он сделал это потому, что у него был некий посмертный «интерес», состоящий хотя бы в выживании самых близких и дорогих ему людей, было бы искажением смысла данного термина и превращением его в собственную карикатуру. С этой точки зрения война — нагляднейшее доказательство того, что человек, не руководствуется личными эгоистическими интересами; как свидетельствует первоначальное значение слова берсеркер («святой воин»), в некотором смысле война является наиболее альтруистическим из всех видов человеческой деятельности, который сродни священнодействию и сливается с ним. Именно отсутствием «интереса» со стороны тех, кто презирает смерть и храбро погибает, объясняется тот факт, что общество часто оказывает им величайшие почести, и даже порой включает их в пантеон и чтит как богов, подобно тому, как это происходило с древнегреческими и древнескандинавскими героями.
Таким образом, мотивы, которые побуждают людей жертвовать жизнью, никоим образом не совпадают с целями сообщества, ради которых оно воюет, и подчас даже конкретный боец совершенно не имеет представления о целях сообщества. Пожалуй, взаимоотношения между ними лучше всего можно проиллюстрировать с помощью аналогии с тяжелым поездом, который взбирается на гору, движимый двумя локомотивами, одним спереди, а другим сзади. Наблюдающий за этим человек вполне может задаться вопросом: «А как же движется поезд, если один из локомотивов растягивает сцепки, тогда как другой ослабляет натяжение в них?» На практике же рабочая нагрузка всегда распределяется между ними. Некоторые вагоны все время толкает задний локомотив, другие — тянет передний. Большинство же вагонов находится посередине, причем в одни моменты их толкают, а в другие — тянут. Число толкаемых вагонов будет наибольшим в тот момент, когда головной локомотив уже достиг горизонтальной поверхности, тогда как остальные вагоны поезда все еще продолжают взбираться на гору. Подобным же образом роль, которую играют на войне «инструментальные» соображения, обратно пропорциональна жестокости сражения. Для человека абсурдно умирать ради собственных интересов, но умирать ради чьих-нибудь чужих — еще абсурднее.
Другой момент, в котором традиционная стратегическая мысль впадает в заблуждение, заключается в посыле: мол, суть войны состоит в том, что представители одной группы убивают представителей другой. В действительности война не начинается тогда, когда одни убивают других; она начинается тогда, когда те, кто убивают, рискуют сами быть убитыми. Те, кто осуществляют первое, но не второе (а такие всегда найдутся), называются не воинами, а головорезами, убийцами, палачами или награждаются еще более нелестными эпитетами. Принимая во внимание тот факт, что преступность как нарушение социальных норм всегда имеет место, в большинстве социумов все-таки существуют законы или обычаи, которые разрешают и даже предписывают в определенных обстоятельствах уничтожение некоторых индивидов, не оказывающих сопротивления. Однако лишение жизни людей, которые не сопротивляются или не могут сопротивляться, не считается войной, а те, кто ответственны за его совершение, вряд ли могут рассчитывать на уважение, которое оказывается воинам.
Так, в современных государствах, где существует смертная казнь, имена тех, кто посылает разряд электрического тока или открывает вентиль в газовой камере, держатся в строжайшем секрете. Поскольку в обществах более раннего периода люди гораздо лучше знали друг друга, и казни там совершались публично, палачи не могли сохранить анонимность, хотя часто использовали маски. Решение было найдено в том, чтобы возложить эту работу на членов определенных семей. Они считались «нечистыми» и жили отдельно от всех. Например, в Лондоне дом таких людей располагался на южном берегу Темзы, в стороне от «приличного» общества и вниз по реке от всех прочих жителей. В некоторых случаях им необходимо было иметь специальное разрешение, чтобы войти в город, где они работали; если же они появлялись там по другим поводам, то рисковали подвергнуться оскорблениям и угрозам расправы. Сами палачи, прежде чем приступить к исполнению своих жутких обязанностей, обычно просили своих жертв о прощении. Часто им было трудно найти себе пару, в результате чего, например, в Англии XVI в. им было разрешено сожительствовать с мертвыми.
Проблемный характер убийства человека, не оказывающего сопротивления, можно также увидеть на примере того, как в современной армии формируются и исполняют свою задачу расстрельные команды. Для того чтобы предупредить возможность обвинения кого-либо из членов этих команд — в том числе самообвинения — в убийстве, их обычно отбирают наугад, а их число колеблется от шести до двенадцати. Одному из них (в некоторых странах большему числу) втайне от него выдается холостой патрон. Осужденный имеет право на последнее желание, после чего ему завязывают глаза. Оба эти ритуала задуманы в равной степени не только для облегчения его участи, но и для защиты его палачей. Иногда его убеждают храбро встретить смерть, чтобы не создавать трудностей другим и, как утверждают, ему самому. Если пули не попали в цель и осужденный не был убит, то для этого случая опять-таки существует понятие «coup degrace»[52], которое подразумевает, что в данных обстоятельствах выстрел беззащитному человеку в затылок не приравнивается к убийству.
И наконец, Гиммлер многократно предпринимал все возможные усилия, чтобы убедить своих подчиненных, что их ужасные обязанности, состоявшие в умерщвлении газом беспомощных евреев, на самом деле — часть высокого долга. Однако даже в нацистской Германии служить в лагерях уничтожения не считалось большой честью. Холокост должен был осуществляться тайно, по-другому его, вероятно, было бы вообще невозможно проводить. Когда Рудольфа Гёсса, коменданта концлагеря в Освенциме, допрашивали в камере Нюрнбергской тюрьмы, он сказал, что его брак распался, так как его жена отказывалась спать с ним. Подчиненные Гёсса, члены эсэсовских отрядов, в основном набирались из представителей низших социальных слоев. Некоторые были мелкими преступниками, освобожденными из тюрьмы за то, что они согласились нести службу. Когда эти люди осознавали суть своих обязанностей, они нередко просили о переводе на другое место, а если получали отказ, то прибегали к алкоголю. Прозвище, которое придумали для них солдаты регулярных войск, — Judenhelden[53] — говорит само за себя.
Таким образом, война — это не просто ситуация, когда один человек или группа людей убивает других, даже если убийство организованно осуществляется для достижения некоей цели и считается законным. Война начинается тогда, когда нанесение смертельных ран становится взаимным — деятельность эта известна как сражение. Все это сказано не для того, чтобы оспорить мудрое изречение Паттона, который сказал, что весь смысл войны заключается не в том, чтобы заставить другого бедного сукиного сына умереть за его страну; а для того, чтобы показать, что единственный способ достижения этой благородной цели — это подвергнуть опасности свою собственную жизнь. На любой войне готовность терпеть страдания и умереть, наравне с готовностью убивать, является единственным существенным фактором. Исключите его — и даже самая многочисленная, самая организованная, самая обученная и лучше всех в мире вооруженная армия превратится в хрупкий механизм. Это относится ко всем войнам, независимо от времени, места и обстоятельств их ведения. Не играет роли и степень технической сложности экипировки и вооружения: неважно, что используется в качестве оружия в бою, палки или танки. И эта проблема не чисто академическая. Значительная часть истории вооруженных конфликтов — особенно это касается конфликтов низкой интенсивности, имевших место после 1945 г., и поражений, которые потерпели в них некоторые сильнейшие армии мира, — может быть понята как подтверждение пословицы: «Где хотенье, там и уменье».