Сражение длилось всю ночь и часть следующего дня. Суворовские выученики: полковник Мещерский, майоры Ребок и Касперов показали себя здесь с самой лучшей стороны. Наконец турки были «приведены до такой трусости», что, оставив почти весь лагерь, девять пушек и много судов, бежали. Казаки гнали их на протяжении пяти верст. Потери русских составили 200 человек, потери турок – 700–800 человек; у турок были захвачены 14 пушек и 35 речных судов.
Поразительно поведение самого Суворова в этом бою. Весь день его мучила лихорадка. Все же он заставил перевезти его на другой берег, но был так слаб, что не мог ходить без посторонней помощи; два офицера поддерживали его все время под руки, и один из них передавал его распоряжения, произносимые еле слышным голосом. В таком состоянии полного физического изнеможения Суворов, на этот раз никому не доверяя, всю ночь руководил боем, носившим исключительно напряженный характер. Утром он даже заставил себя сесть на коня.
Однако успешные действия незначительного суворовского отряда не могли, конечно, изменить общего хода кампании. Вследствие недостаточности сил Румянцеву пришлось перейти обратно на левый берег Дуная и ограничиться стратегической обороной. На правом берегу Дуная русское командование сохранило за собой только город Гирсово, который должен был послужить опорным пунктом для нового наступления. «Сей пост удержан нами прежде для опоры войскам, которые возвращались в Измаил, а теперь полезен оной, чтоб, отвлекая сюда внимание неприятельское, не допустить его полными силами обратиться в верхнюю часть (т. е. вверх по течению Дуная. – К. О.),– писал Румянцев в ордере, извещавшем Суворова о новом назначении. Турки стремились вынуть эту занозу и настойчива штурмовали Гирсово. Надо было вручить защиту его надежному военачальнику. Румянцев уведомил императрицу, что «важный Гирсовский пост вручил Суворову, ко всякому делу свою готовность и способность подтверждающему».
Убедившись в недостаточности гирсовских укреплений и предвидя дальнейшие турецкие атаки, Суворов немедленно приступил к фортификационным работам.
«Я починил крепость, прибавил к ней земляные строения и сделал разные фельдшанцы»,[35] указывает он.
Работы еще не были закончены, когда начался генеральный штурм.
В намерения Суворова отнюдь не входило простое отражение штурма. Согласно его принципам каждое столкновение с ним должно было кончаться для неприятеля разгромом. Гирсовский гарнизон не превышал 3 тысяч; турок было свыше 10 тысяч. Это не смутило Суворова. Он приказал передовым цепям делать вид, будто они бегут, и таким образом заманить турок поближе к валу. Приблизившись без помехи на половину картечного выстрела, турки бешено устремились на штурм. В этот момент был открыт против них жестокий картечный и ружейный огонь. Неся страшные потери, атакующие добежали все-таки до палисада. Исход боя висел на волоске-казалось, турки прорвутся внутрь и задавят своей численностью защитников Гирсова.
Но рискованный план Суворова удался: турки не выдержали губительного огня и подались назад. Это был кульминационный момент всего замысла; русская пехота, выйдя из-за прикрытий, атаковала их на всем фронте, а гусары с казаками довершили удар. Турки бежали, оставив весь обоз и понеся тяжелые людские потери.
«Ударились они в бегство, потерпели великий урон, оставили на месте всю их артиллерию. Победа была совершенная; мы их гнали тридцать верст», вспоминал в автобиографии Суворов.
Далее следует известная фраза:
«Прочее известно по реляциям, в которые я мало вникал и всегда почитал дело лучше описания».
Действия Суворова в этом бою убедительно показывают, что он отнюдь не был привержен во что бы то ни стало к наступательной тактике; в зависимости от обстановки, он сочетал наступательные действия с оборонительными – как то и случилось при Гирсово.
Румянцев придавал этой победе большое значение. Сооб-. щая Г. А. Потемкину, что Суворов «разбил и преследовал великим поражением» турок, он приказал отметить эту победу молебствием и пушечной пальбой.
Пользуясь наступившим после сражения при Гирсово затишьем, Суворов испросил разрешение выехать в отпуск. Ему было уже сорок три года, и его отец, Василий Иванович, давно подымал вопрос о женитьбе сына и продолжении рода. Сам полководец, поглощенный своим призванием, не проявлял здесь особой горячности.
Тем не менее он не вовсе исключал мысль о женитьбе, и когда Василий Иванович сообщил, что подыскал для него невесту, это явилось одной из причин поездки в отпуск. 16 января 1774 года он обвенчался в Москве с дочерью отставного генерал-аншефа, княжной Варварой Ивановной Прозоровской. «Медовый месяц» оказался и единственным, – во второй половине февраля Суворов уже снова был в армии.
На этот раз ему была дана задача не допускать переправы турок через Дунай у Силистрии. О более активных действиях ничего не было сказано, только глухо упоминалось, что в случае наступательных операций ему надлежит держать контакт с соседним отрядом генерала Каменского. Время и направление этих операций Румянцев предоставлял согласовать обоим командирам самостоятельно. Румянцев не указал, кому из двоих предоставляется решающий голос, и эта недомолвка оказалась чреватой последствиями. Каменский и Суворов были в одинаковом чине (генерал-поручика) но Каменский получил этот чин годом раньше; таким образом, на его стороне был «отвес списочного старшинства». Однако Суворов был на восемь лет старше, главное же, он сознавал себя несравненно более крупным военачальником и никак не ставил Каменского на одну доску с собой. Поэтому он решил действовать вне зависимости от местнических традиций списочного старшинства.
Согласовав в общих чертах план предстоявших действий, оба начальника выступили в поход. Однако Суворов задержал на два дня свое выступление (впоследствии он ссылался на неприбытие части его отряда). Он явно старался избежать со единения с отрядом Каменского.
Но расчеты Суворова встретить турок до соединения с Каменским не оправдались. Через несколько дней оба отряда встретились в деревне Юшенли. Суворов все же остался верен своему решению сохранить самостоятельность. Он тотчас перевел свои войска в авангард и, став во главе кавалерии, отправился на усиленную разведку. План его сводился к тому, чтобы ввязаться в бой, повести его так, как подскажет обстановка, и, поставив Каменского перед совершившимся фактом, заставить его действовать в соответствии с определившейся диспозицией боя.
Стремясь обеспечить внезапность удара, Суворов подходил к Козлуджи по самой плохой дороге, откуда неприятель мень– ше всего мог ждать нападения.
Случаю было угодно, чтобы одновременно с русскими и турки предприняли наступательную операцию. Их сорокатысячный корпус находился в это время уже в Козлуджи – на расстоянии нескольких верст от Юшенли. Конница Суворова втянулась в узкое дефиле,[36] ведшее через густой лес. Ее заметили турецкие аванпосты, и при выходе из леса она подверглась стремительному натиску ударных турецких частей. Неожиданность атаки, численное превосходство неприятеля, неудобство расположения привели к тому, что конница, смешавшись, стала отступать, и даже личное присутствие Суворова не могло приостановить его.
Высланные на помощь три эскадрона были смяты беглецами, по пятам которых гнались полчища турок. Положение становилось, опасным. Но выведенные вперед два пехотных полка, построенные перед лесом в четыре сомкнутых каре, отбили огнем появившуюся из леса турецкую кавалерию и принудили ее отступить.
Приведя в порядок расстроенные части и подкрепив их своей пехотой. Суворов немедленно двинулся вслед за отступавшими турками. Продвижение совершалось в неимоверно тяжелой обстановке. Узкая лесная дорога была завалена трупами людей и лошадей. Было невыносимо жарко. Солдаты и лошади давно не получали ни пищи, ни воды. То и дело приходилось отражать вылазки засевших в кустах турок. Несколько солдат умерло в пути от полного изнеможения.