Нам, однако, сейчас не важны частности, особенности, переходные формы этих типов; для нас существен только вопрос о том, может ли отношение «идеологов» к «массам» стать классовым разграничением, и если нет, то почему. Теперь для нас должно быть ясно, что, поскольку «идеологи» остаются идеологами, такое превращение невозможно: «идеолог» создает организующие формы для трудового опыта «масс», но эти формы приобретают жизненное значение лишь постольку, поскольку они оказываются и становятся на самом деле «идеологией» этих масс, т. е. выражают их действительный опыт, действительные стремления. Таким образом, «идеолог» выполняет свою роль лишь при условии коренного совпадения его опыта и тенденций развития с опытом и тенденциями развития тех масс, которым он служит. Следовательно, существенное различие направлений социального подбора в среде «идеологов» и в среде их «масс» невозможно.

Конечно, при известных условиях и из «идеологов» может создаться организаторский класс, но только это уже не будет класс идеологов тех масс, над которыми он будет господствовать.

Изложенного, я думаю, достаточно для выяснения самого понятия «классовых различий». Излишне, я полагаю, останавливаться на частных соотношениях «классов» и «социальных групп», например на «социально-групповом» делении какого-нибудь организаторского класса, возникающем на специализации организаторов, или на «классовом» делении какой-нибудь социальной группы, возникающем из обособления в ней «организаторов» и «исполнителей». Мы перейдем поэтому к существенно важному для нас вопросу о смене классов, об их социальной судьбе, о тенденциях развития и об условиях деградации классовых общественных систем.

Для упрощения вопроса представим себе общество, состоящее всего из двух классов, господствующего и подчиненного. Вопрос о самой форме господства мы оставим пока в стороне — рабовладельцы и рабы, или феодалы и их крестьяне, или капиталисты и пролетарии… Пусть весь или почти весь непосредственно технический процесс выполняется классом подчиненным; господствующий класс также строго специализировался на организаторской функции в обществе. Рассмотрим, как должно тогда совершаться развитие обоих классов.

Первоначальное и основное содержание опыта, которое должна организовать «идеология», есть все тот же непосредственно технический процесс. Вначале, пока разделение двух частей общества еще только зарождается, и затем, пока оно развивается до своего завершения, «организаторы» сохранят еще и некоторую прямую связь с непосредственно техническим трудом; но даже и тогда, когда они сами вовсе перестают быть хотя бы отчасти «исполнителями», их «опыт» и направление социального подбора в их среде, вырабатывающего идеологические формы, еще не могут существенно разойтись с «опытом» исполнителей и направлением подбора в их среде, пока организаторы непосредственно и непрерывно организуют труд исполнителей. В этих пределах «организуемое» идеологией содержание для тех и других остается еще одно и то же, оно только неодинаково и неравномерно распределено между двумя частями общества. Благодаря этому неравномерному распределению опыта, благодаря тому, что «организаторская» психика охватывает его в более широких размерах, хотя и в менее живых, менее интенсивных проявлениях[182], благодаря этому получается и неравномерное распределение идеологической творческой работы, которая в наибольшей части протекает в организаторской среде. В исполнительской среде возникают, вообще говоря, только или почти только самые низшие звенья идеологической цепи, те, которые самым непосредственным образом и в самых узких размерах организуют технический опыт; создавать формы, более широко организующие, несравненно легче и быстрее могут те, кто более широко охватывает опыт, т. е. организаторы. Таким образом, именно они вырабатывают все или приблизительно все высшие звенья каждой цепи.

Но это еще отнюдь не означает идеологического расхождения между организаторской и исполнительской частью социального целого. Совсем нет: пока еще вся «организаторская» (по генезису) идеология организует в конечном счете всецело то же самое содержание, которое, по частям, в иных пропорциях, но все-таки является и содержанием непосредственного опыта «исполнителей». Это одна, общая идеология; она, конечно, в большей полноте доступна верхнему слою общества и сравнительно отрывочно усваивается нижним, но ни здесь ни там она не сталкивается с жизненным противоречием — и здесь и там она действительно выполняет свою организующую функцию. Таково, например, общее религиозное мировоззрение феодалов и крестьян в начале феодального развития общества; оно удовлетворяет и тех и других, оно соответствует пока еще не расходящимся между собою основным содержаниям опыта и тех и других.

Однако на этой идиллической фазе дело не может остановиться. Разлагающим моментом является рост общественной системы и изменение способов производства. Область непосредственной борьбы с природой неминуемо испытывает изменения, и эти изменения дают толчок к настоящей «классовой» дифференциации.

Представим себе патриархальную общину доклассического древнего мира, той эпохи, когда дети царей (т. е. патриархов и племенных вождей) самолично пасли скот и когда царь, обращаясь к своему «рабу» Эвмею, называл его «свинопас богоравный». В эту эпоху нет и речи о двух «классах», об идеологическом разъединении и т. д. Хозяйство — натуральное, почти не переходящее за пределы участка, занимаемого общиной, например, одного из островков Архипелага. Хотя «цари» и другие патриархи выполняют почти исключительно «организаторские» функции, они живут совершенно общею жизнью со своими родственниками и «рабами», вообще — «исполнителями» в трудовой системе, работу которых они непосредственно организуют. Но вот натуральное хозяйство шаг за шагом начинает осложняться меновым. Между патриархальными родовыми общинами, между племенными «царствами» развивается обмен, все в большей мере превращающий их из самостоятельных экономических коллективностей в клеточки несравненно более широкого целого, социальной системы с возрастающим разделением труда между ее частями. Это существенное преобразование далеко не в одинаковой мере касается двух различных частей каждой такой общины, организаторов и исполнителей: на жизнь и деятельность первых она имеет непосредственное и наиболее сильное влияние, на вторых — гораздо более слабое, и притом почти исключительно косвенное влияние. Представителями родовых общин в их меновых и вообще внешних сношениях выступают, конечно, организаторы; для всех остальных жизнь по-прежнему концентрируется внутри общины, в ее повседневном труде, в той части ее хозяйства, которая все еще остается «натуральною».

Из этого вытекают два результата громадной важности. С одной стороны, возникает жизненное сближение между организаторами различных общин, порождаемое их общими делами и интересами, междуобщинными сношениями, обменом[183] и всеми производными этих связей, политическими и религиозными формами. С другой стороны, прежняя жизненная близость между главой общины и его подчиненными постепенно ослабляется, потому что содержание трудового опыта оказывается уже и количественно и качественно все более неодинаковым: опыт организатора включает в себя новое, расширяющееся содержание, далеко переходящее за пределы непосредственной трудовой жизни общины и принадлежащее к трудовому опыту более сложной коллективности, частью которой стала данная община; опыт исполнителей этого нового содержания не включает, разве только в ничтожной степени. Отныне организующая идеологическая деятельность двух частей общества оперирует над различным материалом — исходный пункт «классового» дробления имеется налицо.

Отныне идеология господствующего класса должна охватывать и натурально-хозяйственную, и меновую жизнь; и внутриобщинное разделение труда, и социальное, междуобщинное его разделение; и трудовой опыт отдельных хозяйств, и опыт общественного целого («Polis», город, государство). Все это и обнаруживается без труда в идеологии свободных людей классического мира: там есть и «обычай» (нормы натурально-хозяйственного мира), и формальное право рядом с «нравственностью» (нормы менового общества), и живая конкретная политеистическая религия (познавательная система натурального мира), и наука с философией (познание отвлеченное, впервые находящее почву в меновом обществе). Античное искусство черпает из обоих источников жизни и дает идеальному, надчеловеческому или, что то же, коллективно-человеческому содержанию формы, по своей непосредственности и простоте родственные наивному реализму первобытного искусства. Такова господская идеология классической эпохи.