Она думала о том, что в самый расцвет кибана, когда в нем часто собирались политики, кисэны, уступавшие по мастерству и искусству мадам О, сумели накопить довольно значительные суммы денег, и лишь она одна не сумела ничего скопить. «Пусть она была известна на всю страну, но какая польза от этой известности?» — с жалостью думала она, в душе давно решив, что уж она-то не будет так жить.

Поглощенная мыслями о людях, облеченных богатством и властью, она не замечала, как проходил обряд бракосочетания. Опустив голову, закрыв глаза, она лишь садилась, вставала, делала поклоны, следуя указаниям мадам О и мисс Чжу. Она открыла глаза, лишь когда услышала слова водителя Пака: «Церемония окончена».

Разве может церемония хвачхомори не закончиться развлечениями? В обычные дни во дворе Буёнгака горело всего лишь несколько ртутных ламп, но сегодня, словно флаги всех стран мира, все лампы ослепительно сияли, повсюду были развешаны мигающие разноцветные миниатюрные лампочки. Работницы кибана, люди из свиты жениха, гости, приехавшие издалека, усевшись по своим местам, пили, ели, обменивались рюмочками с сочжу, рассказывая друг другу последние новости. Один пьяный плейбой, шатаясь, попробовал было встать, но, рухнув на место, стал сидя напевать мелодию «Песня о странной вещи» из пхансори «Сказание о Бёнгансве», добавляя возглас «ольсу» в конце каждой ее строки.

Не успел он закончить петь, как встала одна из певиц-кисэн и, игриво раскрыв складной веер, улыбаясь, вышла вперед, желая спеть ответную песню. Судя по тому, как она стояла, профессионально поправив воротник куртки, было видно, что она была опытной певицей.

Все захлопали в ладоши, раздался громкий смех. То, что приехавшие со всей страны по разным причинам плейбои, донжуаны, казановы, витиевато говоря друг другу на понятном только им языке: «сегодня цветок расцветет», а глядя на мадам О — «деревья оделись в золотой багрянец», собрались в одном месте вместе с кисэн-танцовщицами, кисэн-певицами и кисэн-красотками Буёнгака, само по себе было зрелищем, на которое хотя бы один раз стоило посмотреть.

Табакне, о чьей жадности говорили, что если она что-то схватит, то никогда не отпустит, сегодня, в виде исключения, раскрыла свой кошелек. Она положила на электронный орган 20 тысяч вон, а затем такую же сумму дала барабанщику с цветной банданой на голове. Работницам Юнхине и Ёнсонне, которые были болтливы, малодушны и притворны, как рыба зунаси, она тоже заблаговременно заткнула рты деньгами. Послышалась песня.

Не печалил ли мадам О ее собственный голос, слившийся с мелодией хэгыма, который, обогнув комнату молодоженов в заднем домике, с сожалением падал под стол с напитками и закусками? Даже «всезнайка» господин Ли, до сих пор радостно выкрикивающий возгласы типа «ольссу!», «хорошо!», «ах!», «эх, ты!» в конце каждой строки песни, вдруг притих и слушал, не произнося ни слова, восхищенно глядя на нее. Несмотря на то, что, по слухам, она была в возрасте, ее фигура до сих пор была безупречно обворожительной.

Пак сачжан, сняв свадебную одежду жениха, не замечая, что мисс Чжу преподносит ему рюмку с сочжу, был занят лишь тем, что украдкой с вожделением смотрел на мисс Мин, которая сидела за шторой из ткани рами, не двигаясь, словно нарисованная. Слегка опущенное лицо ее едва виднелось сквозь ткань, поэтому он испытывал досаду из-за преграды в виде шторы. Согласно правилам церемонии Табакне вошла в комнату молодоженов с новым накрытым столиком и, сделав знак, выгнала находившихся в ней гостей. Это означало, что пришло время уединения жениха и невесты.

Согласно правилам обряда настало время дежурства. Мадам О, как свидетельница невесты, должна была дежурить у двери молодоженов до тех пор, пока в комнате не погаснет свет. Зная, что это произойдет не раньше, чем через три-четыре часа, она заранее приготовила подушку. Стало тихо и спокойно. Было слышно, как в погрузившемся в темноту дворе заднего домика с треском падала крупнолистковая текома, поднимавшаяся, обвивая стволы деревьев. Прислонившись к двери, она тихим голосом сказала:

— Снимите головной убор чжокдури и свадебное платье.

После того как Пак сачжан убрал свисающую посередине штору из рами, комната, разделенная ею пополам, наконец стала единой. Мисс Мин по-прежнему сидела, опустив голову вниз. Когда он снимал с нее чжокдури и свадебное платье, она, лишь слегка двигая руками и головой, не поднимая головы, смотрела вниз.

— Я все же твой «муж», — сказал он, с нежностью глядя на нее, подсаживаясь к ней, — почему ты не смотришь на меня? Ведь трудно находиться в такой позе, постоянно опустив голову.

— Все дело в том, что ты стесняешься меня? — спросил он, нежно поглаживая по плечу.

— Нет, — тихо ответила она, не поднимая головы.

— В чем же тогда дело? — удивленно спросил он, немного отстранившись от нее.

— Я знаю, — тихо ответила она, — что мне нельзя смотреть на вас до тех пор, пока горит свет.

— Почему? — улыбнулся он. — Это что, принесет несчастье мне или тебе?

— Нет, мне сказали, что это правило кибана, — серьезно ответила она, не поднимая головы.

— Какой смысл в давно устаревших правилах сегодня? — игриво спросил он, продвинувшись к ней ближе. — Давай сделаем, как у всех, чтобы было удобно.

— Неважно, — твердо сказала она, — есть ли смысл или нет, но мне хочется сделать все как следует.

— Что это значит — «как следует»? — непонимающе произнес он, улыбнувшись и отстранившись от нее.

— Это значит, что я хочу показать преданность своей профессии, — еле слышно, но серьезно ответила она.

— Значит, для тебя это не просто временное развлечение? — спросил он, продолжая улыбаться. — В любом случае разве твоя профессия не обречена на исчезновение?

— Это так, но кто-то, хотя бы одна кисэн, должна остаться ей верной до конца, — упорствовала она.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся он, хлопая в ладоши, — я даже не знаю, что и сказать. Значит, ты и впредь будешь верна профессии кисэн. Раз так, то сегодня я куплю тебя по самой высокой цене.