Так как она, несмотря на всю свою смелость, частенько боялась, а то и отчаянно трусила, хотя потом снова вдруг обретала мужество, то никак нельзя было определить, какое из этих двух противоположных качеств проявится на этот раз.

Но теперь она собрала все свое мужество и, когда они уже какое-то время летели, вдруг вылезла из-под своей лавки, к безмерному изумлению экипажа, назвала себя и объяснила, как она здесь очутилась.

Экипаж посовещался, что же делать с Паулой, и решил, поскольку им не оставалось ничего другого, оставить ее у себя. Она услыхала от них, что они летят в Россию, чтобы бомбить русскую линию фронта.

Вздохнув, она легла на скамью и уснула. Вам! Бах! Трах!.. Паула тотчас вскочила, глядя на летчиков во все глаза. Но ни у кого не было времени обращать на нее внимание, потому что русские открыли отчаянную стрельбу по вражескому самолету. И вдруг — Паула вскрикнула — скамьи закачались и стекла разбились: снаряд попал в самолет. Он резко пошел вниз, но ему все-таки удалось приземлиться.

Сразу же к ним бросились русские и взяли летчиков в плен. Можно себе представить, как эти чужеземцы поразились, увидев перед собой маленькую девочку лет тринадцати. Немцы и русские никак не понимали друг друга, и поэтому один молодой русский взял Паулу за руку, и они пошли вместе со всеми к месту, где содержали военнопленных. Начальник расхохотался, когда увидел бесстрашно стоявшую перед ним Паулу. Он не хотел оставлять ее с другими пленными и решил на следующий день разузнать, нельзя ли найти за линией фронта кого-либо из местных жителей, кто взял бы девочку к себе до конца войны.

После того как Паула пробыла у начальника почти неделю, в одно дождливое утро ее, в чем она была, посадили в большую машину, вместе с ранеными, которых везли в госпиталь. Пять часов грузовик беспрестанно трясся и подпрыгивал на камнях и ухабах; снаружи из-за сильного дождя ничего не было видно. Вдоль пустынной дороги изредка попадались дома, но все они казались вымершими. В самом начале поездки вдалеке еще слышалась непрерывная пушечная канонада; постепенно она становилась все тише и тише и наконец полностью смолкла.

Но вот дорога сделалась оживленней, они миновали несколько машин и остановились перед белым зданием, разрисованным снизу доверху красными крестами. Раненых выгрузили и внесли внутрь, где их ожидали заботливые медицинские сестры.

Когда ни одного раненого в машине уже не осталось, шофер, не говоря ни слова, двинулся дальше. Они ехали целый час, пока снова не остановились. За деревьями Паула увидела довольно большой крестьянский двор. Шофер показал ей в сторону дома, и Паула поняла, что ей нужно выходить. Она ждала, что шофер тоже выйдет, но машина исчезла очень быстро. Она даже не успела понять, что произошло, и осталась одна на улице. «Русские все-таки странные люди — вот, оставили меня здесь, в чужой стране, совсем одну. Конечно, немцы вели бы себя совсем иначе!» — подумала Паула (не забывайте, что Паула была немецкая девочка.) Но тут она вспомнила, что шофер показал ей рукой на дом. Она пересекла улицу, открыла калитку и вошла на огороженный двор. Перед домом она увидела женщину, которая что-то стирала, и девочку, которая развешивала белье.

Она подошла к женщине и протянула руку со словами: «Паула Мюллер». Женщина взглянула на нее и тоже подала ей руку, сперва вытерев ее о передник, и сказала что-то совершенно неразборчивое. Паула подумала, что ее так зовут, но слова означали просто «Добро пожаловать!».

Госпожа К. (так звали эту женщину) жила здесь с мужем и тремя детьми. Кроме того, там были еще работник и две служанки. Ей уже три дня назад сообщили, что вскоре к ней, вероятно, приедет девочка лет тринадцати. И тогда ее освободят от постоя.

Госпожу К. это вполне устраивало, и вот теперь она видела, что девочка уже прибыла. Но хозяева с трудом могли что-либо втолковать Пауле. Девочка, как ни старалась, не понимала, чего от нее хотят эти люди. В первые две недели ей стоило большого труда заставлять себя глотать их пищу, но голодный живот и сырому гороху рад, так что привыкла она и к этой еде, а потом, засучив рукава, взялась, по примеру других, и за мытье, и за шитье.

Так она и жила и через полгода уже кое-что понимала по-русски. Прошло еще какое-то время, и Паула понимала уже почти все и, хотя и с трудом, сама время от времени раскрывала рот. Она не позволяла себе ни малейшего непослушания: у нее для этого вполне хватало ума, и она вовсе не имела охоты отравлять себе жизнь.

Паула делала все, что нужно, а поскольку она вовсе не была такой неловкой, какой прикидывалась дома, то постепенно стала членом семьи.

Через два года после того, как Паула появилась в этой семье, ей предложили учиться читать и писать по-русски. Она с удовольствием согласилась и с тех пор три раза в неделю стала ходить с соседской девочкой на уроки. Паула хорошо успевала и через двенадцать недель уже могла сносно читать по-русски. Вместе с соседской девочкой она стала учиться танцам, и вскоре можно было видеть, как она вечером танцует польки и мазурки в местном танцевальном зале за несколько грошей за вечер. Половину денег, которые она зарабатывала, она отдавала матушке К.; другую половину клала себе в карман, потому что уже давно подумывала о том, как бы ей выбраться из этой страны.

Война между тем подошла к концу, но ей так и не удалось хоть что-нибудь узнать о своих родителях.

Пауле исполнилось уже шестнадцать лет, но она не многому научилась и понимала, что по западным понятиям будет казаться довольно глупой. Поэтому она усердно занималась танцами и скопила достаточно денег, чтобы заплатить за билет от Минска (в окрестностях которого она находилась) до Варшавы. «Если только я попаду в Варшаву, — думала она, — то Красный Крест, конечно, отправит меня дальше».

Сказано — сделано, и однажды утром, вроде бы собираясь в школу, она сложила все свои нехитрые пожитки в торбу, и только ее и видели.

Как она и опасалась, добраться до Минска оказалось далеко не просто. Сначала ее подвезли на телеге, но дальше ей все-таки пришлось много часов идти пешком.

Когда уже к вечеру, смертельно уставшая, Паула добралась до Минска, то сразу же пришла на вокзал и стала расспрашивать о поездах на Варшаву. К своему ужасу, она услыхала, что ближайший поезд будет только в 12 часов следующего дня. Она решила добиться встречи с начальником станции и, когда тот появился, стала его упрашивать разрешить ей переночевать на вокзале. Разрешение было получено; Паула валилась с ног от усталости и тут же уснула. Когда наступило утро и она проснулась, руки и ноги у нее были как деревянные, и сначала она никак не могла понять, где находится. Но скоро она собралась с мыслями. В животе неудержимо бурчало от голода. О подобных препятствиях на ее пути она вовсе не думала.

В станционном буфете работала приятная девушка, и после чистосердечного рассказа Паулы она охотно дала ей простую русскую булку. Паула проболтала с буфетчицей все утро и в 12 часов, приободрившаяся и полная надежд, села на поезд, шедший в Варшаву.

Прибыв в Варшаву и расспросив начальника станции, Паула сразу же направилась к дому, где находились сестры Красного Креста. Там пробыла она гораздо дольше, чем предполагала, потому что никто не знал, с чего же надо начать. Адресов организаций, занимавшихся розысками, они не знали. У Паулы уже не было ни гроша, и сестры не могли посадить ее на поезд, но и не дали умереть с голоду. Через некоторое время они все же решили из милости оплатить ей проезд до Берлина, потому что она убедила их, что, оказавшись в Берлине, сумеет отыскать дом своих родителей.

Паула сердечно попрощалась с сестрами и опять села на поезд. На следующей станции в ее купе сел приятный молодой человек, который вскоре вступил в разговор с этой отчаянной девушкой. Всю дорогу Паула была неразлучна с симпатичным молодым солдатом, а когда они вышли в Берлине, то договорились вскоре встретиться снова.