Еще он был первый, с кем я вышел во двор. Там был настоящий воздух и много света, там было много людей, я знал, что я — для них, но не думал об этом, потому что вокруг не было видно стен. Было страшно, но рядом был Хозяин, и я не стал закрывать глаза, хотя мне обычно не нравилось смотреть на лица тех, кому меня отдают. Я хотел запомнить пространство без стен и боялся потерять Хозяина из виду, потому что думал — вдруг в мире, где нет стен, люди могут пропасть. Я его любил.

Я хорошо помню, как однажды кто-то увлекся, стягивая мне руки за спиной, заставил меня приподняться так, что плечевой сустав не выдержал. Было больно, конечно, но я знал, что со мной так можно, знал, что нужно перетерпеть. Хозяин сначала не обратил внимания на этот вывих, но потом, когда меня оставили в покое, привел мне врача и похвалил за терпение.

Хвалить питомца нельзя, но он меня похвалил, раньше никто никогда не говорил мне хороших слов за то, что я что-то сделал или выдержал.

Так что, я его любил. Все мои лучшие воспоминания детства связаны с ним. Каждый день я ждал его прихода, надеясь на то, что случится еще какая-нибудь невероятная вещь, может, меня возьмут во двор или еще что-нибудь.

Мне нравилось, когда кто-то из гостей Хозяина, лаская меня, возбуждался, а Хозяин не разрешал ему меня использовать. Мне нравилось это, потому что в такие моменты я понимал, что я принадлежу ему, а, раз принадлежу, значит, я ему тоже нужен.

Значит, он тоже обо мне думает. Мне нравилось, когда Хозяин оставался со мной наедине, я видел, что ему грустно и знал, что в такие дни он бывает нежен и не будет причинять мне боль. В такие дни я любил его сильнее всего и надеялся, что эта нежность неспроста, что меня… может… тоже любят?

Я любил его. Я бы никогда не узнал его в том существе из Братства Воды, если бы не увидел его мертвым. Видимо, смерть разглаживает черты лица, и мне удалось его узнать. Он умер. Я не знаю, как он попал в Мертвое Метро, но я точно знаю, что видел его мертвым и понял, почему раньше он просил меня узнать его. Наверное, ему было тяжело видеть меня. Я ведь был нормальным, живым, здоровым, а он превратился в кисель, пропитанный отходами. Но и мне было тяжело видеть его труп. Потому что я любил его.

Все.

То, что он сказал — правда?

Да. Под воздействием этого препарата он не смог бы лгать. Мне очень жаль, но ваш сын действительно, мертв. Простите, но что дальше делать с питомцем?

Выкиньте его куда-нибудь! Какая мне разница! Соберите полицейский отряд для того, чтобы найти моего сына в Мертвом Метро, а это выкиньте на помойку, это уже никому не нужно.

Сознание возвращалось обрывочно. Сначала перед глазами возник мутноватый серый свет, потом сквозь него пробились ломаные линии. Тела сначала не было, но потом, когда из мглы выплыли очертания каких-то домов, сразу же навалилась тошнота и резкая боль пробила руку от кисти до плеча, заставив скорчиться. Сдерживая крик, пришлось вцепиться пальцами в землю. Под пальцами левой руки ощущается плотная мокрая глина, а с правой стороны снова эта жуткая, острая боль.

Тошнота.

Грязь и какие-то тени. Где я?

Я жив.

Я еще где-то жив. Нужно подняться, потому что непонятно, где сейчас низ, а где верх, и поэтому так тошнит… Подняться.

Арин попытался перевернуться, но не смог, внезапно увидев то, отчего он не смог почувствовать землю под пальцами. При умирающем свете датчика багровыми прожилками тянулись от обрубка запястья и выше залитые биопластиком бугристые швы.

Чуть выше висели грязные ленты развязавшихся бинтов.

Прояснившееся было зрение снова дало сбой, остаток руки вдруг распух до невероятных размеров и стали видны вплоть до мельчайшей детали ведущие в тупик вены под прозрачной кожей и черный подтек под округлым кусочком выступившей кости, затянутой плотной пленкой биопластика.

Арин увидел над собой чьи-то изумленные глаза, рванулся с колен, задохнувшись от боли:

Убейте меня.

В чужих глазах появился страх, и человек исчез.

Арин оперся рукой о стену, опустил голову, справляясь с мучительной тошнотой:

Убейте же меня кто-нибудь…

Правильно. Нужно найти кого-то, кто меня бы убил и побыстрее. Улица. Это улица и здесь ходят люди, нужно только найти кого-нибудь… Хоть кого-нибудь.

Собравшись с силами, Арин нашел нужное направление — в конце переулка виднелся желтоватый свет вывески какого-то бара.

Выбравшись из узкого прохода между стен, он наткнулся на высокого подростка в яркой зеленой курточке. От подростка явственно пахло спиртным и сладким дымом синтетического наркотика.

Увидев Арина, он шарахнулся в сторону, но Арин не дал ему уйти, схватившись уцелевшей рукой за его рукав.

Ты можешь меня убить? — коротко спросил он.

Ты долбанутый?

Какого черта? — сорвался на крик Арин. — Какого черта? Ты ничего обо мне не знаешь, ты меня никогда не видел, разве сложно меня убить?

Парень некоторое время постоял молча, сказал тихо:

Хочешь, денег дам? Только иди отсюда, на тебя смотреть страшно.

Пошел на хер, ублюдок.

Арин обошел его, пошатнувшись, выбрался в освещенный круг у самых дверей бара, встретил недоуменные взгляды нескольких пар глаз — проститутки, коротающие время в ожидании барыг наркоманы.

Убейте меня кто-нибудь. Убейте же меня! Вы не понимаете, что значит оказаться ненужным даже тому, кого ненавидишь! Вы не понимаете, что я такое, что от меня осталось… Да помогите же, кто-нибудь…

Сам сдохнешь, — отозвался женский голос. — Осточертели, уроды пьяные…

Сам. Логично. Так правильней. Что-то сжало легкие изнутри и стало больно дышать, перед глазами запестрели оранжевые круги. Быстрее бы… Только бы дойти до какого-нибудь дома или скоростной дороги.

Улицы, улицы, люди, датчики, тошнота, боль.

Датчики, датчики, люди, улицы, дома. Поворот.

Арин внезапно остановился, прижав ладонь к животу, нащупал под тонкой тканью новые, вспухшие швы. Залатали, снова зашили, иначе как бы я жил?

Улицы? Зелень и туман. Дрожит какое-то гулкое марево в наполненном сладкими запахами воздухе.

Я идиот… Против чего я боролся? Мне было легче быть Тейсо, в нем я скрывался от самого себя, он терпел за меня мою боль, он брал на себя все самое сложное, что мне доставалось в жизни. Я так упорно боролся против него, что даже не понял, что, избавившись от этого, не смогу выдержать жизнь. Тейсо спасал меня, я спасался в Тейсо. Я не научился жить сам, все проблемы я решал только Тейсо. Я убил его и этим убил свою защиту, свой щит. Что я натворил? Что я сделал? И какой ценой я это сделал? От меня ничего не осталось, я предал то, что было мной долгие годы, я лишился руки и всех, кто был мне дорог. У меня еще есть время, но это слишком долго для меня. Я теперь не хочу бороться, мне не для кого и незачем. Тейсо больше нет. Цели больше нет. Убейте меня.

Арин поднял голову и обнаружил, что добрался до западных улиц Тупиков, туда, где за автомобильной свалкой можно было разглядеть вышки заброшенного аэродрома.

Вот оно. Вышки.

Аэродром, Макс…

Теперь я не нужен даже ему, меня нельзя простить… Мне бы придти к нему, спрятать голову на его груди и попросить закончить все это. Мне бы прижаться к нему, мне бы рассказать ему все, что со мной произошло, мне бы… Макс, я не могу этого сделать. Если ты увидишь, что со мной, ты возьмешь вину на себя, а ведь во всем виноват только я. Я, потому что прятался за Тейсо.

Из-за этого погибла Лия, из-за этого исчез Тори. Из-за этого я потерял тебя.

Макс.

Скаю не нравился Тейсо. А то, что осталось от меня, не понравится никому…

Кусок мяса.

Я во всем виноват, я, потому что врал самому себе, бесился и орал, отстаивая свои права на свободу, а на самом деле, в глубине души знал, что не смогу без Тейсо. Я жил за его счет, я бинтовал его раны, я отдавал его, прячась сам…

Лия сказала, что я не должен быть тем, кем не являюсь, не должен быть ненастоящим. Вот я, вот я, настоящий, Лия.