Странно, я не запомнил, какие это были деревья.

Акации? Ветлы?.. Голые ветви их тянулись к высокому небу, стволы стояли просторно, и сам проспект был просторный, легко можно было представить, как мчатся по нему конники лавой.

Екатеринодар…

Архив расположился в старом двухэтажном особнячке с какими-то железными финтифлюшками – по карнизу крыши. И может, специально для того, чтобы еще раз убедить меня в сиюминутности давнего, из-под блеклой извести вычернились допотопной вязи буквы, и «ять» среди них; одно слово можно было угадать: «гостиница»… Живет ли здесь нужный мне постоялец?

В архиве мне сказали:

– Если кто и поможет вам, так только Анисим Петрович Аргунов, старейший наш хранитель фондов.

Аргунова я нашел в маленькой комнатенке, где сидела еще одна сотрудница, молоденькая девушка.

Тощий, длинный дядька с вислыми усами и набрякшим над ними горбатым носом, он взял мою командировку и не разглядывал ее, а вдруг поднес к носу, со свистом втянув в себя воздух, воскликнул:

– Ах, пахнет-то, пахнет как! – волей.

Девушка за соседним столом засмеялась. И он загудел обиженно:

– Что ж смешного? – потянул носом к ней. – Вот ты – архив. Сразу слышно. Небось, и духи нарочно не пользуешь, а?

– Ой, вы скажете, Анисим Петрович! – она покраснела от возмущения.

– Знаю, не пользуешь, – добродушно басил Аргунов. – Дустик-то любые духи перешибет. Нас всех тут в бочке отмачивать неделю надо.

– Анисим Петрович! – воскликнула девушка и выскочила из комнаты. Он захохотал. А просмеявшись, спросил:

– Значит, Пекарь, говорите?.. Ишь, токарь-пекарь! – и с осуждением покрутил лысеющей головой. – Сидит, значит, в гостинице сынок? Ладно, сам с вами займусь, раз такое дело… Токарь-пекарь!..

Мы прошли через зал с пустыми казенными столиками. В маленьком оконце виден был светофор на углу улицы. Зажегся зеленый свет. Машины рванулись с рыком, вместе с оконцем задрожала кремовая шторочка на шпагате. И будто бы посыпалась известь с аляповатых лепных вензелей на потолке; я подумал, как проживающие в гостинице разглядывали их в пустые вечера. И что-то насторожилось во мне. Уж очень разные тут постояльцы жили.

Следующий зал был весь застроен стеллажами, и на них рядами – папки, папки… Сколько их тут?

Аргунов, словно угадав мои мысли, воскликнул:

– Богатство! А?.. А у нас – и подвал, полный этим добром, да еще один дом – напротив, на нашей же улице, – он скользнул меж стеллажами, свет был тусклый и как бы колыхался от его движений, я едва поспевал за своим провожатым. Он останавливался лишь изредка, выхватывал какую-либо папочку, бегло листал ее, и глаза возбужденно шарили взглядом по страницам.

Внезапно повернулся ко мне и спросил:

– Вы небось, как все, думаете: архив, тлен, пыль бумажная, дустиком пахнет, а?.. А вы прислушайтесь как следует, принюхайтесь! – он опять со свистом втянул носом воздух. – Черта с два! Они живые тут, все живые, по ночам-то, когда мы уходим, ворочаются, небось, шевелятся, кряхтят… Знаете? – он приблизил ко мне лицо и прошептал: – Неспокойно им тут лежать, я думаю: кого только нет!.. Ссор много! – усы его шевелились, он потер крепко обеими ладонями пролысины, как бы успокаивая себя, и утвердил: – Это уж точно: живые, токари-пекари! – заскользил дальше.

«Чокнутый, что ли?..» Но я заставил себя сказать:

– Да вы поэт, Анисим Петрович.

– Бросьте, – пробасил он, невидимый за рядами папок. – Вовсе никакой фантазии в моих словах нет: одни реалии – регалии, – уж вы поверьте, это один опыт мой говорит… Мне и ваша-то просьба чем понравилась? Сын истоки плоти своей ищет, вот ведь что!

– Почему же плоти? А может, духа?

– Ну, дух-то, кто его знает, какой там был в этом Пекаре. Они и тогда, а сейчас так все поголовно себя большевиками кличут, красными – все! И зеленые, и синие, и фиолетовые в крапинку, – каких тут только не перебывало. Так что насчет духа пока помолчим. А вот плоть-то сынку не дает покоя – это уж точно, и ищетто он живое, а не дух бестелесный. Поэтому и клюнул я на вашу просьбу. Видите: сам пошел искать. – И тут он опять склонился ко мне, зашептал, серые глаза его расширились: – Я редко сюда захожу: уж очень они меня утомляют.

– Кто?

Лицо его сморщилось досадливо, усы скособочились.

– Ну, эти вот, токари-пекари… Мать в каком селе жила, говорите?.. Не то. Все не то… Вот ведь штука-то какая архив: тут годы, расстояния – все спрессовалось.

Бывает, столетие – один камень. В руке поместится!

И бросить можно отсюда куда хочешь, очень даже просто. А потом – фу-у! – и ничего не осталось: сублимация. Словечко-то какое! – удивился он сам себе: – Сублимация: из твердого вещества – сразу пар, минуя жидкость. Вроде как время: вот оно, здесь, и – нету!

Время не течет, это враки, – фу-у, и пар!.. А в Майкопе он не мог бывать? Или, может, от Деникина-то к Черному морю подался?..

Я посмеивался про себя и спросил – так, на всякий случай переиначив его приговорку:

– Пекаря нет, так, может, Токарев есть?

– Какой Токарев? – в голосе его появилась настороженность. Или мне это почудилось?

– Михаил Андреич, например. Он тут работал у вас:

Токарев Михаил Андреевич.

– Ну, он-то давно спрессовался, – опять занасмешничал Аргунов. – Фигура приметная… Знакомец ваш?

– Седьмая вода на киселе. А зачем он тут-то?

– Сейчас посмотрим, – он выдернул, разгладил рукой новую, хотя и изрядно помятую папку. – Вот: материалы следственного дела на Токарева М. А… начальника управления механизации Краснореченской ГЭС… Заявление Штапова… Показания Ронкина. И немец какой-то пишет: концлагерное подполье. Герои, так сказать, бытия. Токарев – один из руководителей подполья, потому и лежит тут. Запылился бедолага, ф-фу! – он дунул на папку, словно и ее хотел сублимировать.

– Анисим Петрович, позвольте мне это дело взглянуть! Пока вы ищете, так я… Все равно я вам не помощник: вы про этого Пекаря знаете все, что я… Куда там! – больше меня!..

– А жив Токарев-то?

– Жив!

– Я ж говорю: они здесь все живые, все! Держите, – и сунул мне папку, будто недовольный, будто жаль ему было с ней расставаться. Чудак!.. Но мне-то уж не до него было. Опять: поехал за одним, нашел – другое. Нарочитые вроде бы совпаденья. Но я уже знал по опыту: так всегда в журналистском поиске, если он упрям; такие совпаденья, и даже вовсе причудливые – например, будущая встреча Долгова и Панина: да, и она состоится вскоре – неизбежны. «Предопределение» – всего лишь пристальность внимания, «случайность» – умение не пропустить случай. Предлоги, поводы к действию рассыпаны, как придорожные камни, – не ленись, подбирай.

Начальник отдела кадров строительства Штапов писал:

«Два месяца назад на должность главного механика строительства назначен бывший солдат строительного батальона некто Токарев Михаил Андреевич, 1914 года рождения, место рождения – г. Москва.

Как явствует из своеручных его документов, в 1941 году Токарев, находясь в рядах Красной Армии, в окружении, сжег свой партбилет и добровольно сдался в плен к немцам, будучи офицером. Он спас свою шкуру в лагере, когда другие проливали кровь на фронте. Это было в так называемом концентрационном лагере Зеебад.

Теперь он вместе с дружком по Зеебаду экскаваторщиком Ронкиным С. М… которого Токарев притащил на строительство, распускает разные провокационные слухи, набивая себе цену: будто бы они организовывали концлагерное подполье, готовили восстание.

Но какое же могло готовиться восстание, если известно, что все заключенные добровольно перед освобождением Зеебада пошли в так называемый «марш смерти», попросту говоря – на убой. И еще вопрос – как и почему они в этом марше выжили, когда другие, большинство, погибли.

Здесь на руководящую должность Токарев М. А., несмотря на мои многократные протесты, был утвержден лично начальником строительства Пасечным Семеном Нестеровичем. Бывший предатель Родины, потом рядовой солдат, и, как говорится, из грязи – в князи.