Следовательно, Димон совсем не тот, за кого себя выдает. А таким людям врать, как говорится, на роду написано.

Для Быкова же сейчас самой актуальной стала проблема: где ему отсидеться, отоспаться, и подумать о жизни? Квартиру на Сурикова 40 пре­доставил мэр, и мэр же превратил в ловушку. К Нине теперь тоже нельзя. Гостиницы исключались: именно там его легче всего найти. Можно пошара­хаться на вокзалах. Наверняка, там маячат абори­гены, сдающие жилье. Можно поошиваться вокруг компаний пьянчуг и, крепко подружившись с кем-нибудь, за бутылку-друтую найти у нового кореша пристанище. Но все эти варианты чреваты контак­тами с криминалом и ментами. Что ему в равной степени нынче противопоказано.

Оставалось место, где его обязательно будут искать, но поскольку это очевидно, то там искать будут не очень бдительно. Квартира покойной ста­рушки Даниловой.

Дорогие мои старики...

Дом номер 60 на Фрунзе проектировали и строили люди, обожающие квартирных воров. С трогательной заботой о жуликах они так тесно прилепили оборудованные всякими выступами балконы, что по ним можно было с минимальным риском залезть в любую квартиру на любом эта­же. Жильцы тоже не остались в стороне от заботы о паразитах. Они оснастили и без того удобные для карабканья балконы решетками, цепляясь за которые заниматься стенолазанием стало совсем легко. Окончательно усугубила ситуацию любовь к зелени. С земли дом до пятого-шестого этажа загораживала густая листва деревьев.

Так что, не желая светиться возле подъезда и дверей нужной ему квартиры, Быков запасся продуктами и, навьючившись своим безразмерным рюкзачком, воспользовался выступами и решет­ками на балконах. То, что это происходило среди бела дня, как ни странно, уменьшало риск. Днем бдительность граждан из-за обилия иных забот падает до нуля, а вечно бдительные старушенции отдыхают от ночной слежки за соседями.

Тихо проникнув в квартиру Даниловой, он первым делом тщательно ее исследовал. Ни микро­фонов, ни датчиков не обнаружил, но зато нашел несколько обнадеживших его предметов. В туалет­ном бачке, который он давеча, естественно, обсле­довал, и который тогда содержал только то, что и все его собратья —. клапан, буек и воду, — теперь обнаружились излишества.

Заботливо упакованная в целлофан бутылка водки.

Скорее всего, это означало, что Данилова на всякий случай доверила ключи от своей хаты кому-то из соседок. А муж этой соседки, за не­имением дома мест, потайных для супруги, хранит порцию сокровенного антидепрессанта в чужом бачке. Помимо прочего, это освобождало мужика от кары в случае обнаружения. А вдруг это сама хозяйка заныкала? Какое ни есть, а — алиби.

Быкову осталось только перепрятать емкость и ждать. Ведь если водку кто-то спрятал, то он обязательно за ней придет. И как бы он тихо ни пришел, но, обнаружив пропажу, возмутится. А возмущаются хозяева пропавшей водяры обычно громко.

Чтобы ожидание не шло впустую, Василий позвонил Нине, заверил ее в своей страсти и тоске — ничто так не радует женщину, как страдания из-за нее мужчины. И предупредил, что на него началась охота. Поэтому он и сам пару дней будет скрываться, и ей очень советует пожить у мамы или у подруги. Подальше от риска и поближе к действующему водопроводу.

Нина пообещала учесть, но, судя по тону, в угрозу не поверила.

Хозяин водки пришел к вечеру, и не один.

Парочка пенсионеров, один из которых был сед, высок, сутул, но довольно гладок лицом и представителен, а второй - низехонек и лыс, пред­вкушали свидание с бесцветной, но верной под­ружкой. Они даже не заглядывали в комнату, а прямо прошествовали: один — на кухню, а другой — в туалет.

Стон разочарования раздался в туалете, и тут же отозвался эхом на кухне.

Быков послушал, какими эпитетами награж­дает маленький и лысенький свою жену, и опять решил не жениться до самого крайнего случая.

— Вы меня извините... — он вышел к стари­кам в плавках и майке. — Я тут это... Я племянник Полины Борисовны. Василий. А вы, наверное, со­седи?

— Какой еще племянник?! — возмутился лы­сенький. — Это ты мой пузырь слямзил?!

А представительный молча взял наизготовку шикарную металлическую трость с грифоном на рукояти. Такой можно приложить увесисто.

— Нет! Цела ваша водка! Я ее в холодильник поставил, — успокоил стариков Быков.

— Семеныч! — воинственно распорядился ма­ленький.

Высокий вернулся на кухню и вскоре оттуда донесся радостный всхлип: бутылка была в холо­дильнике не одна. У нее тоже были друзья и под­руги. Лысенький сразу подобрел:

— Ну, племянник, так племянник. Это не тебя случаем, тут давеча мутузили мильтоны?

— Меня, — признался Василий. — Но разобра­лись, и выпустили.

— А я видал, что тебя, — довольно захихи­кал старичок, — видал, как тащили к машине. Ты хоть и в мешке был, но фигура запомнилась. Ко­солапишь. Меня, кстати Зиновий кличут. Сильно досталось?

— Терпимо. А я — Василий.

— Слыхал уже. Это тебе повезло, что не моя тебя застукала. А то б ты так легко не отделался.

— Ну что? Может, за знакомство? — напомнил о главном представительный Семеныч.

Быков и Зиновий ответили хором:

— Непременно!

— А как же!

Потом Быков долго набирался мудрости. Ему объяснили, почему в стране бардак (стариков не слушают). Почему голова прогнила (стариков не слушаются). Почему работать не хотят (стариков не уважают).

— А почему, как ты думаешь, рождаемость такая хреноватая? — риторически спрашивал лы­сенький Зиновий. — Почему рожают мало и плохо, то есть больных? Потому что если человек видит, что к старости никакого почтения, и честно про­трудившиеся люди хуже собак живут, то на кой он будет рожать? Глупо, согласись. Вот и не рожают. Вот у тебя дети есть?

—Есть, — признался Василий. — Сын.

—Как же ты так? — укоризненно покачал головой Зиновий. — Представляешь, как он к тебе будет относиться? Пахал-пахал, а пенсия, как у тунеядца. Да и ту еще надо выпросить.

—И квартплата, — слегка заплетающимся язы­ком дополнил представительный Семеныч. — Ты ее плОтишь, плОтишь, а потом тебе свет — брык, и отрубили. И воду. И отопление. Ты жаловаться. А тебе: пошел на хрен, старый хрен! Теперь наша власть, что хотим, то и делаем. Скорей бы ты сдох, и твоя квартира освободилась!

—Что, так и говорят? — удивился Василий.

—Если бы только так...

—Это частности, — горячился Зиновий. — Хо­рошим людям свет и воду не отключат. Суть в гло­бальном неуважении к старшим! Шире если брать: не соблюдение Божьей заповеди! «Уважай отца и мать». Номер точно не помню, но она даже прежде, чем «не убий» и «не укради».

- Ты что? Ты думаешь, там заповеди в по­рядке важности пронумерованы? — удивился Се­меныч.

А как же по твоему? Чтоб Бог просто так вы­давал, как в голову придет? Конечно, по порядку!

—Ну, знаешь!

—Так иначе, какое ж тогда уважение?

Так в словопрениях о богословии шло время. И когда Зиновий достиг кондиции, при которой обнимают товарища по застолью и клянутся ему в вечной дружбе, Василий спросил:

—Ты борсетку-то куда дел?

—А это чо такое?

—Сумочка такая. Мужская.

—А, знаю. Но их тут две. Ты про какую спрашиваешь?

—В которой диск компьютерный.

—Так в них в обеих — диски. Тебе — кото­рую?

—Тогда — обе.

—Не вопрос, — Зиновий, пошатываясь, встал и вышел из квартиры.

—Это ты зря, — сказал Семеныч. — Теперь он попался, и она его не выпустит.

Она — это жена Зиновия. И она действитель­но его не выпустила. Она совершенно справедливо считала, что если ты выпил, то лучше сидеть дома, чем шляться по подозрительным компаниям. Аргу­ментов против этой житейской мудрости у изрядно захмелевшего Быкова не нашлось, и переговоры через дверь квартиры Зиновия зашли в тупик.

Спас положение Семеныч. Он предложил об­мен: она им — борсетки, они ей — не трогают мужа. Жена Зиновия согласилась. Но зато возмутился сам Зиновий. Сама мысль, что он останется дома с обожаемой супругой, а дружки будут гулять даль­ше, глубоко задела его чувство справедливости.