Шюттенстрем покачал головой, сделал несколько шагов по каюте, потом сказал:

— Подумайте, что будет со Шмальфельдом! Это же конец для него. Вы сами хорошо понимаете, что значит для человека несколько лет тюрьмы или концлагеря.

Старший помощник опять начал понемногу переходить в наступление:

— Но вы ведь не можете потребовать, чтобы я спокойно проходил мимо факта нарушения расовых законов и оскорбления действием начальника. Этого ведь не скроешь. Все это неслыханное свинство, и я требую, чтобы Шмальфельд был отстранен от исполнения своих обязанностей.

Это требование Фишеля прозвучало веско и угрожающе. Шюттенстрем неожиданно вспомнил о своем разговоре с доктором Беком. Разве сейчас все дело в Шмальфельде, только в нем одном? Если они благополучно доберутся до Бордо, Фишель, не моргнув глазом, наденет ему на шею веревку. Это столкновение со своим старшим помощником сильно взволновало Старика. Предостерегающий внутренний голос (на самом деле это было малодушие) останавливал его, заставлял пойти на уступки. Но чувство, которое он называл совестью, победило в его сомнениях и побороло малодушие. Дело касалось человека, давшего отпор системе насилия. Он должен помочь этому моряку, заступиться за него, если не хочет потерять уважение к самому себе.

— Я не могу вам, как дознавателю, подсказывать и предписывать решения, но вопросы несения службы на «Хорнсрифе» решаю пока только я. Шмальфельд не будет отстранен от своих обязанностей.

Шюттенстрему показалось, что неуверенность снова охватила Фишеля. Действительно ли этот нацист таков, что стоит только посильнее нажать на него, и он сразу сдаст? Или же за этим скрывается что-то другое? Командир решил окончательно все выяснить.

Старший помощник ушел. Шюттенстрем также вышел из каюты и поднялся на мостик, чтобы еще раз напомнить вахтенным об опасности, нависшей над «Хорнсрифом», и призвать их быть все время начеку.

Вскоре командир вернулся к себе. Даже реальная угроза атаки своих же подводных лодок не могла отвлечь его от мыслей, вызванных ссорой с Фишелем. Так резко разговаривать со своим старшим помощником ему еще не приходилось ни разу. На борту «Хорнсрифа» внутренние конфликты обострились и между другими лицами. Шюттенстрем еще раз обдумал весь разговор и вспомнил отдельные фразы. Аргументы Фишеля не были вескими, а его методы борьбы были грязными. Выдачей нацистским палачам Шмальфельда он, безусловно, хотел обелить себя.

Значит, позиция, занятая им, Шюттенстремом, была правильной. Командир вздохнул с облегчением. У него отлегло от сердца. Да, Фишелю надо было обязательно показать зубы. Борьбу за Шмальфельда, за человеческое достоинство и за порядочность нужно довести до конца.

У него заметно улучшилось настроение, хотя он и был озабочен судьбой «Хорнсрифа». По судовому телефону командир вызвал к себе Шмальфельда. Разговор между ними длился довольно долго, почти час.

Когда матрос вышел из каюты командира, Старик снова взялся за виски. С довольным видом он посмотрел бутылку на свет и удовлетворенно кивнул. Сделав большой глоток прямо из горлышка, он, закряхтев, почти упал в кресло.

Когда Хенце просунул вскоре голову в дверь каюты, Шюттенстрем неподвижно сидел в кресле. Увидев бутылку с виски, вестовой решил, что Старик хватил лишнего. На вопрос, подавать обед сюда или в кают-компанию, последовал лишь молчаливый кивок головой.

«Совсем неплохо для начала», — подумал Хенце и поспешил на камбуз. Вскоре он вернулся с обедом. Старик сидел в той же позе, уставившись в одну точку. Но вестовой ошибался, думая, что Шюттенстрем пьян. Обстановка была слишком серьезной, а старый моряк был достаточно опытным командиром, чтобы запить в такой ответственный момент. Дело в том, что разговор со Шмальфельдом пролил свет на некоторые вещи, о которых он должен был спокойно поразмыслить.

За день погода не изменилась. Сильный восточный ветер пел в снастях свою монотонную песню. Была уже почти полночь, когда командир вышел на палубу и взглянул на мостик. На крыле стоял старший помощник и смотрел в темноту. Шюттенстрема это удивило. Раньше Фишеля никак нельзя было заподозрить в большой любви к морю. «Кажется, этот «благородный рыцарь» чем-то озабочен», — подумал Шюттенстрем. Заметив командира, Фишель вытянулся. Шюттенстрем подозвал вахтенного офицера, и тот доложил курс и место корабля. Шюттенстрем удовлетворенно кивнул головой, услышав, что никаких происшествий не произошло. Но ничего, кроме короткого «благодарю», в ответ на рапорт не произнес. Прислонившись к рулевой рубке, он вглядывался в темноту. Старшему помощнику ничего не оставалось, как отвернуться в другую сторону. По-видимому, после его сегодняшнего краха у него отпала всякая охота разговаривать. Он стоял и молча наблюдал за рулевым, как будто этим хотел показать свое серьезное отношение к службе.

Тишину прервал крик боцмана:

— Ночная вахта, приготовиться!

Потом опять все стихло, на борту воцарилось обычное спокойствие. Слышно было только тяжелое пыхтение машин. С погашенными огнями «Хорнсриф» медленно пересекал океан.

Вскоре раздались склянки. Новая вахта вышла на палубу.

Шюттенстрем спокойно и, кажется, без особого участия наблюдал за всем происходившим. Вдруг он решительно подошел к старшему помощнику и показал ему на неясные, едва различимые в темноте очертания фигуры, торчавшей на фок-мачте.

— Видите, кто там, господин Фишель?

— Да, господин капитан-лейтенант. Что это с ним?

— Это Шмальфельд… До самого Бордо он будет каждую ночь нести «собачью» вахту в «вороньем гнезде».

Шюттенстрем произнес эти слова с видимым удовольствием. Старший помощник был озадачен и промямлил что-то вроде «не понимаю…»

— Да, Фишель, я наказал Шмальфельда, наложил на него взыскание, дис-цип-ли-нар-ное! Вы понимаете меня?

— Я не понимаю, господин капитан-лейтенант, что еще он успел натворить?

Шюттенстрем засмеялся:

— Ничего нового Шмальфельд не натворил. Ведь должен же он понести наказание за недостойное поведение.

По отношению к Фишелю это было настоящей провокацией. В ярости тот процедил сквозь зубы:

— Я знаю, господин капитан-лейтенант. Но так просто это не кончится. Каждый проступок у нас не остается безнаказанным. Действия Шмальфельда являются преступлением, и за это его будет судить военный трибунал. Вы не можете поступать столь некорректно по отношению ко мне.

Высказав это, Фишель испугался, что Шюттенстрем вспылит и при всех отчитает его.

Но он ошибался. Командир «Хорнсрифа» даже и не подумал отчитывать его. Он медленно пошел по палубе, но потом, вдруг остановившись, повернулся к старшему помощнику.

— А вы поступали корректно, когда, будучи представителем фирмы «Люблинский и К°», проворачивали в Гамбурге аферу с кофе? Гм? С тех пор прошло много времени, господин Фишель. Ну, а как вы полагаете, что будет, если какая-нибудь старая и забытая история всплывет наружу? Спокойной ночи, господин Фишель!

Фишель закрыл глаза. В ушах звенело, словно его огрели дубинкой по голове. Так вот, оказывается, какой козырь был у Старика! Эта история с фирмой «Люблинский и К°»… Старший помощник поспешил спуститься вниз. Но командир был уже на юте.

В эту ночь Фишель не сомкнул глаз.

Когда Шюттенстрем подошел к своей каюте и хотел открыть дверь, к нему подошел доктор Бек в пижаме и накинутом на плечи пальто:

— Все еще не спите, господин Шюттенстрем? Устали?

Шюттенстрем посмотрел на геолога каким-то странным, отсутствующим взглядом.

— Нет, доктор, я не устал. Для этого у меня мало времени. Я хочу сказать вам, кто я есть: я свинья, настоящая паршивая свинья! — сказал он и, не глядя на ошеломленного Бека, вошел в каюту и захлопнул дверь.

Монотонно, убаюкивающе-ритмично стучали дизели подводной лодки «U-43». Горячий, удушливый воздух обжигал легкие. Трюмные машинисты хлопотали у двигателей, изо всех сил стараясь, чтобы все механизмы действовали безупречно.