Вечером я вернулся домой. Фрезер играл с капелланом в шахматы и о чем-то с ним спорил. Они сразу забеспокоились, поднялись ко мне. А мне так никого не хотелось видеть!..

— Вы, Карл, невиновны, и суд оправдает вас, — сказал Фрезер.

— Да, я не виноват… Но, Жак, Рене, поймите меня! Пусть суд не признает меня виновным. Да, я не хотел вызвать отравление рабочих. Смешно подозревать меня в этом. Но все же я виноват! Ведь без меня…

— …не было бы красителя? — с иронией спросил Фрезер.

— Да, хотя бы так, — ответил я. — Смотрите! Вот этот древний пергамент, с которого все и началось…

Я снял со стены арабский пергамент. Один из мастеров завода вложил его внутрь большого плексигласового листа.

— На обороте ясно стоит значок Роджера Бэкона о трехсуточной выдержке… И в переводе арабского текста, сделанного Рюделем, также говорится, что ученик Джабира, вошедший в лабораторию, потерял память… Вот что означают слова: «Он забыл бога, и имя свое, и имена всех вещей»! Нет, я виноват…

— Нужно думать о другом, — сказал Жак, — нужно думать о том, как помочь пострадавшим.

— Конечно, Жак, как ты мог предположить!.. Все, все, что я имею, принадлежит отныне не мне. Я отдам, чтобы обеспечить семьи пострадавших, чтобы лечить заболевших…

— Нет, доктор Меканикус, только не благотворительностью, — сказал Фрезер, — только не милостыней!.. Это ни к чему…

— Нужно молиться… — тихо сказал Годар. Он был совершенно убит моим известием.

— Этим займетесь вы, Годар! — жестко сказал Фрезер. — А мы должны работать.

— Ты считаешь, Жак, что можно найти противоядие? — спросил я Фрезера.

— Да, нужно противоядие. Раз этот газ ослабляет память…

— …то противоядие, — подхватил я мысль Фрезера, — может быть близким по составу и восстановит память?

— Вполне возможно, — проговорил Годар, — вполне возможно!

— Но вы-то откуда знаете? — удивился Фрезер. — Неужели на богословском факультете изучают?..

— О нет, не на богословском, — ответил Рене. — Я увлекался физиологией, у меня есть несколько скромных работ.

— Вы знакомы с физиологией? — Фрезер был обрадован и удивлен. — И ничто вас не связывает? Вы могли бы нам помочь?

— Да, мне только нужно запросить разрешение…Вы, господин Фрезер, очень любите смеяться над моим духовным званием, над церковью. Вы совсем забыли…

— О, только не грозите мне карами небесными! — воскликнул Фрезер. — Нам в оккупацию пришлось видеть достаточно такого, что для нас ад — рождественская открытка с голубками.

— Нет, об этом вы, как и я, не забыли, господин Фрезер. Но вы забыли, что многие из тех, кто строил культуру, кто даже закладывал фундамент материалистической науки, были все-таки людьми нашими, а не вашими.

— Как так — вашими?

— Кем был Коперник — ученый, открывший законы движения планет, человек, с которого начинается эпоха Возрождения в науке? Коперник был монахом, более того — каноником, управлявшим целым церковным округом!

— И десятки лет колебался, прежде чем опубликовал свое сочинение… Еще бы! Легко представить, что сделала бы церковь с автором учения, если она так расправлялась с его последователями.

— Например? — спросил Рене.

— Джордано Бруно…

— Я так и знал, что вы назовете имя Бруно, так и знал! Но ведь Джордано Бруно, философ и астроном, был также человеком церкви, был монахом. Филиппе — его имя, а с пятнадцати лет Джордано — монах монастыря Святого Доминика…

— …сожженный «святой» инквизицией на площади Цветов!

— Да, инквизицией, да, «невежественными попами»! Но при чем здесь бог, при чем религия? Мне просто надоели эти непрерывные нападки на религию!.. Да, я знаю, что вы пропитаны коммунистическими идеями, но да будет вам известно, молодой человек, что Томмазо Кампанелла[35], творец мечты о лучшем устройстве общества, был монахом-доминиканцем, и настоящее имя его до пострижения Джованни Доменико! Так знайте, господин Фрезер, что и Франсуа Рабле[36], впервые сказавший, что в царство будущего не войдут сутяги и менялы, скряги и подхалимы, сыщики и ревнивцы…

— И в первую очередь святоши, господин Годар, в первую очередь святоши и ханжи! — отпарировал Фрезер. — Так было когда-то написано на вратах Телемской обители!

— Правильно, — согласился Годар, — правильно: прежде всего не войдут святоши и лицемеры! А писал эти чудесные строки монах! И Франсуа Рабле имел духовный сан.

— Монах, скрывавшийся от мести католической церкви! — возразил Фрезер. — Осужденный попами на смерть!

— Но не богом, господин Фрезер, не богом осуждались эти великие ученые и светлые умы, а фанатиками, с. их неразумным усердием!

— Вы хотите доказать, Годар, что из людей, связанных с церковью, вышли многие замечательные ученые, вышли те, кто разрушил религиозные построения, кто вместо выдумки принес человечеству нечто гораздо более замечательное — науку!.. Так откуда же им было прийти?! Находясь в монастырях, где они имели досуг и где собраны были книги, они могли думать, сравнивать, изучать. Они могли подробно разбирать догматы веры и сравнивать слово и дело церкви… И находить правду, прямо противоположную слову церкви. Разве ваше слово, Годар, может искупить страшные дела церкви?!.

Так и закончился этот бурный, неожиданно вспыхнувший спор. Он, однако, сыграл свою роль. Мир между моими друзьями наконец наступил. Фрезер перестал называть Годара за глаза «наш поп». Годар перестал опасливо коситься на Фрезера…

Разве я мог подумать тогда, что этот, казалось, такой оторванный от жизни спор вскоре приобретет новый и страшный смысл?

А как всем нам была нужна дружба! И как я благодарен моим друзьям, которые подавили рождающуюся друг к другу антипатию и показали пример терпимого отношения!.. С этого дня начались наши поиски. Найти противоядие, помочь пострадавшим рабочим — стало задачей наших сердец и умов.

Наш маленький коллектив начал поиски. Многое нужно было обсудить. И новый день наступил для нас неожиданно. В моем кабинете пластами висел дым от сигарет Фрезера, под утро закурил и Годар. Я подвел итоги, и мы разошлись по своим комнатам. Через несколько часов мы вновь встретились в кабинете. И Фрезер, который так и не смог уснуть, поделился своими соображениями.

— Не могу забыть странного поведения рабочих… Они слышали, поднимались, когда им кричали, некоторые делали шаг-два, потом забывали, что им нужно было делать. Забывали и не видели… Вспомните, Карл, наш опыт, когда я в этой комнате разбил ампулу. Только теперь ясно, насколько он был рискованным. Вспомните, как наступила странная полуслепота, и вы ничего не видели и ничего не помнили.

— Не совсем так, — сказал я, вспоминая свое состояние. — Не совсем… Ничего не помнил и почти ничего не видел! Почти!

— Да, да! — Фрезер заволновался, по-видимому, я подтверждал какую-то его догадку — Да, да, все верно! Я последнее время очень интересовался литературой по кибернетике, и одна мысль мне все время сверлит голову. Почему для передачи телевизионного сигнала необходимы очень высокие, сверхвысокие частоты, а человеческий глаз обходится низкими, чрезвычайно низкими частотами?

— Я не вижу, какое это имеет отношение…

— Самое тесное, самое близкое! — заторопился Фрезер. — Совсем недавно, из любопытства перебирая статьи по кибернетике — этой совсем новой науке, что выросла на стыке математики и физиологии, электроники и психологии, — я обратил внимание на связь между памятью и передачей изображения… в телевидении! Оказалось, что нет надобности каждый раз передавать зрителю те участки изображения, которые остаются неподвижными, неизменными. Вот, например, я говорю, а вы с нетерпением на меня смотрите. Почти все мое лицо неподвижно, движутся только губы. Значит, если соединить телевизор с запоминающим устройством, то передавать нужно будет только движения губ…