– Только не вешайте трубку, – быстро сказал Академик. – Я приглашаю вас отобедать в ресторане.

– Невозможно, – ответил полковник. – Вы приглядываете за мной, знаете, я почти не выхожу, жду звонка.

– Оставьте у телефона немца, а сами подъезжайте, возможно, нам есть о чем поговорить.

– Мне с вами разговаривать не о чем, – сухо сказал Гуров. – А если у вас есть потребность, так вы и приезжайте.

– Лев Иванович, мы солидные люди, неужели вы боитесь?

– Вы не солидные люди, я ничего не боюсь, нахожусь здесь по делу, желаете поговорить, разрешаю приехать.

– Минуточку, Лев Иванович, – произнес неуверенно Академик.

Не заботясь о том, что его могут услышать, Гуров взглянул на Дитера и Василия, насмешливо сказал:

– Удалились на совещание.

– Что вы делаете? – зашептал Василий. – Вы же их отпугнете.

А Дитер лишь пожал мощными плечами, вздохнул и отвернулся.

– Если людей так просто отпугнуть, они нам даром не нужны.

– А если нельзя отпугнуть, то нужны? – спросил Академик.

– Не уверен. Вы, Павел Николаевич, не подслушивайте чужие разговоры, лучше скажите: бравый майор еще жив? Или он уже попал под машину?

– Какой майор? – удивился Академик, понял, что сказал глупость, торопливо продолжил: – Вопрос вы задали странный, выезжаю, обсудим при встрече. Кажется, Нина произвела на вашего немца впечатление, я сделаю гостю подарок, прихвачу девушку. Не возражаете?

– Вопрос мой закономерный, а девушку привозите, Дитер скучает, будет рад. – Гуров положил трубку. – Живут люди, в одной лодке плывут, а каждый гребет под себя. Нина тут утром была, Академик об этом и не ведает. Ну что, мальчики, кто звонил, куда едем, кому приз полагается?

Он достал из холодильника бутылку водки, отмерил в стакан граммов сто, перекрестился и выплеснул водку в раковину.

– Грех, конечно. – Гуров сел за стол. – Мойте посуду, ставьте чайник, накрывайте стол на двоих здесь и на двоих в кабинете. Василий уходит на второй этаж, в окна наблюдает окрестности.

Василий чувствовал, что полковник в обращении жесткий, а по сути своей человек добрый, и позволил себе заворчать:

– Ясное дело, полковникам все дозволено: и ценнейший напиток в раковину, и офицеров в наряд на кухню.

– Ты, офицер, мне ответь, как тебе в голову взбрело, что мы можем в «Алмаз» поехать? – спросил Гуров, и не потому, что ответом интересовался, а пытаясь себя отвлечь от назойливой мысли о допущенной ошибке. – Спортсмены не жизни разыгрывают, лишь очки да медали, однако никогда на чужое поле не полезут, если можно противника принять на своем.

– Господин полковник, у меня два вопроса, – сказал Дитер, принимая от Василия мытые тарелки и тщательно их вытирая. – Как мне вас в присутствии гостей называть? Доктор или господин полковник?

– А через раз, пусть путаются.

– Как мне себя вести с дамой?

– Полагаю, с дамой тебе общаться не придется, ты за этим столом будешь пить кофе с Академиком. Ни на один вопрос не отвечай, будто не слышишь, расспрашивай об истории города, житье-бытье, во что здесь можно вложить капитал.

– Так я по-русски вроде не говорю.

– Прекрасно говоришь, а позавчера они пьяные были и все перепутали.

– Я вас не понимаю.

– Это не страшно, Дитер, главное, чтобы я сам себя понял, остальное образуется.

С улицы донесся автомобильный сигнал, Гуров посмотрел в окно и сказал:

– Василий, наверх, Дитер, встречай гостей.

Нина сидела в кресле раскованно, смотрела на Гурова открыто, словно переговоры подобного рода проводила регулярно, считала делом заурядным. Полковник давно знал, что при допросах и вообще нервных, психологически сложных беседах чисто физическое расположение людей по отношению друг к другу имеет существенное значение. Здесь имеет значение очень многое: и освещение, и кто сидит чуть выше, кто чуть ниже, и есть ли на что опереться. И естественно, Гуров, принимая «посла», имел все преимущества. Он сидел за столом в жестком кресле, имея точку опоры и возможность маневра, а Нина сидела в низком мягком кресле, и журнальный столик, стоявший перед ней, был не опора, и свет из окна, пусть неяркий, падал на женщину, но она смотрела на собеседника спокойно, уверенно, чуть иронично, говорила о вещах серьезных непринужденно.

Сыщик внимательно слушал, согласно кивал и думал о том, что легче вести борьбу с умным, опытным мужчиной, чем с подобной женщиной. У мужчины понятная логика, определенная цель, которую практически всегда удается в процессе разговора определить; у женщины никакой логики, потому определяешь ее намерения интуитивно, на ощупь, продираешься вперед, как ночью по тайге.

После недолгой разминки Нина взялась за дело всерьез, и тут уж междометиями отделаться стало невозможно.

– Ваши слова, господин полковник, мол, не трогайте моего капитана, я не трону вашего майора, подтолкнули нас к размышлениям. Поясните, если не трудно, что вы конкретно имели в виду? – Нина коснулась перламутровыми губами рюмки с коньяком.

– Я четко и конкретно сформулировал свою мысль. Нам нечего делить и ни к чему ссориться.

– А зачем полковнику-важняку вступать в какие-либо переговоры? У вас достаточно силы и власти, чтобы защитить своего капитана и уничтожить нашего майора.

– Я здесь как частное лицо.

– Вы хотите сказать, что находитесь в городе без ведома вашего руководства?

– Любопытство сгубило кошку.

– Интересное выражение, надо запомнить.

– Вы записываете наш разговор. – Гуров указал на лежавшую на столике сумочку. – Вам ничего запоминать не надо.

– Вы меня обижаете, Лев Иванович.

– А вы меня оскорбляете, – ответил Гуров. – Я двадцать лет в сыске, а вы меня держите за мальчика. Вы девушка способная, но ежедневное общение с дебилами приводит вас к деквалификации.

– Мы отвлеклись. – Нина открыла сумочку, вынула магнитофон, отключила, положила обратно. – И все-таки мне непонятно, почему мент такого высокого класса позволяет задерживать себя каким-то провинциальным «шестеркам», дерется, переворачивает машины… Вступает в переговоры с местной организацией.

– А почему я должен вам что-либо объяснять? – Гуров решил вспылить, сорваться. – Впрочем, извольте, всегда питал слабость к красивым женщинам. У меня за прошлый год осталось от отпуска десять дней. Я уехал в отпуск по личным делам и не хочу, чтобы руководство узнало, что я ввязался в криминальную ситуацию. У нас этого не любят, а человек моего ранга, как и королева, должен быть выше всяких подозрений.

– А зачем же вы поехали под своим именем, которое в определенных кругах широко известно?

– Я могу выписать паспорт на любое имя. Но либо надо идти через аппарат министерства, чего я не хотел, либо обращаться в свое отделение с личной просьбой. А московская милиция лишь большая болтливая деревня. Да, я ошибся, не думал, что вы сразу начнете прессинговать.

– И потому в первый же вечер заявились в «Алмаз» и открыли дверь пистолетом?

– У меня там была назначена встреча. Кто же знал, что у вас там проводится профсоюзное собрание? – Гуров вынул из кармана «беретту» с газовыми патронами. – Если это пистолет, то я китайский император. Закончим толочь воду в ступе, да я и не заинтересован, чтобы о здешних делах стало известно в Москве. Но если вы меня будете доставать, я махну на все рукой и вам всем станет нехорошо, а если точнее сказать, то очень плохо. Предлагаю разговор закончить, мирно расстаться. Я завтра улетаю. Даю слово, в город я не вернусь и из Москвы расстреливать вашу банду не буду.

Нина растерялась, казалось, что у нее огромный запас патронов, но она все отстреляла, а осталась при своих, с чем и приехала. Нет, еще оставался один заряд, последний, но, выпуская его, неизвестно, в кого попадешь – в голубоглазого супермена или в себя. Она закурила, попробовала кофе, пригубила коньяк, тянула время, думала. «Похоже, он на самом деле в частном вояже и не хочет скандала. Бунич заверил, полковник слово держит, а он сказал, мол, не вернусь и мешать не буду. Можно на том и расстаться; если они сюда прибыли в поисках наемника и ждут неизвестного посредника, то, не шевельнув пальцем, отпустить – значит, вся работа, риск, все уйдет в песок. И чего огород городили, нервничали, чего ждем? А как разговор начать, когда господин полковник лишь твердит: разойдемся по-хорошему и забудем?»