Лицо его посветлело.

Видимо, на какой‑то миг душа его по — особому распрямилась. Разгладились на лице морщины. Трогательная, по-детски наивная улыбка заворожила. Мне хотелось видеть его таким всегда. Я шел и думал: «Жизнь сложна! Душа и сердце наши всегда напряжены, и потому часто мы суро

вы. Но стоит прикоснуться, хотя бы взглядом, к родной природе, и человек светлеет. Она вдыхает в нас добрый дух и свежие силы»…

В. РОТОВ. «Советская Кубань».

10.09.1965 г.

СЕРДЦЕ ПОДСКАЖЕТ

В прошлом году, когда решали, куда выехать на жатву, я вдруг почувствовал: пришло время сказать слова благодарности жителям станицы Придорожной, особенно Маслиевым Ксении и Усте, приютившим нас после эвакуации из Новороссийска в 1941 году. И назвал Каневский район, колхоз имени Калинина. Был уверен, что среди лучших хлеборобов колхоза обязательно найду тех, кто когда‑то поделился с нами кровом и хлебом. Думал так — хорошие люди всегда хорошие.

В колхозе мне сразу назвали первое отделение, где заведующий Алексей Иванович Донцов. А в отделении назвали лучшее звено комбайнеров Анатолия Федоровича Головко.

Звено известно тем, что первым в колхозе подхватило почин работать по единому наряду. Четыре комбайновых экипажа объединились в одно звено и стали работать в один «котел». Все и радости, и горести — поровну. Трудно переоценить важность этого союза в напряженные дни страды, когда не то что час — погожая минута на счету. И вот они, комбайнеры: Анатолий Федорович Головко, Александр Петрович Рогачев, Лука Федорович Головко, Вячеслав Иванович Бондарь; помощники: Николай Николаевич Семеняка, Николай Федорович Антипов, Николай Филиппович Пелюх, Юрий Александрович Рогачев — сын Александра Петровича. В этом году окончил десять классов.

Огаршему в звене, Луке Федоровичу, — 54 года, младшему, Юре Рогачеву, — 18. Все из Придорожной. Здесь и старожилы, и приехавшие уже после войны. Когда мы разговорились, то я подумал: этот Вячеслав Иванович Бон

дарь — не тот ли Славик Бондарь, который всегда крутился возле нас, мальчишек постарше, в те далекие военные годы? Это был покладистый, очень компанейский мальчишка. Уважительный и отзывчивый.

…Мы жили одно время в домике, что стоял наискосок через дорогу от их дома. У него была добрая, подельчивая Мать, тетя Ульяна. С нами водились две его старшие сестры — Зойка и Райка, так мы называли тогда друг друта: Зойка, Райка, Витька, Толька. Не по причине пренебрежения, так было заведено у подростков. Парубки и девчата постарше называли друг друга Павло, Петро, Валентина…

Мы, подростки, играли на улице, шастали за околицей станицы, лазали по садам, а вечерами норовили прорваться в клуб, где крутили кино. Электричества тогда не было. Мы по очереди крутили ручную динамо — машину, напрягались из последних своих силенок, лишь бы пустили в кино. Крутили попеременно, попеременно глядели фильм в маленьком душном зале, переполненном народом, сидящим прямо на полу, на доливке.

Закадычным моим другом был Федька Чуян. Сын всей станицы, полубесиризорный мальчишка, которого по очереди и без очереди подкармливали, обстирывали, обшивали сердобольные станичные женщины. И моя мама отдала дань воспитанию Федьки. Однажды она пошила нам с ним одинаковые майки и штанишки, наподобие теперешних шорт, из тонкой мешковины. Мы стали почти братьями.

Мы с ним были чуть постарше других мальчишек и поэтому однажды попросились в бригаду на работу. Нам разрешили. Гордые, мы вместе со взрослыми вставали пораньше, до восхода солнца, собирались у правления колхоза «Красная звезда», садились на арбу, запряженную быками, и ехали в «степ», как тогда говорили.

Нас определили в бригаду № 3, что была за линией железной дороги, за профилем (автомобильной дорогой на Каневскую).

В поле мы выполняли разные работы по заданию бригадира: пололи с женщинами осот штрыкачками (заточенными лопатками, насаженными на конец палки). Идешь по ниве и подрубаешь сорняк под самый корешок.

Подвозили воду работающим в поле, работали на конных граблях, скирдовали солому и даже косили на лобогрейках. Нам начисляли настоящие трудодни, по ним выдавали настоящие продукты и зерно, нам было тогда по одиннадцать, двенадцать.

Скажу откровенно — мне, городскому мальчишке, нелегко было прижиться в среде сельских ребят. Их смешил наш городской говор, особенно слово «что». И я научился балакать. Мы, городские, были во многом неумехами по сравнению с сельскими мальчишками, и нас учили всему упорно и даже жестоко. Над нами смеялись за малейшую промашку: копнул лопатой не так (штык надо держать почти перпендикулярно, а не наклонно) — и тебе выговор с издевочкой; срубил тяпкой ботвинку на прополке картофеля — опять выговор — уметь надо! Впрочем, это не только у мальчишек, у взрослых тоже. Неумелость высмеивается самым решительным образом. И если ты еще не прислушиваешься к критике — тебя засмеют.

Поэтому мы упорно учились орудовать лопатой, тяпкой, косой, учились плести ременные кнуты, ездить на лошади, запрягатБ, распрягать, нуздать, путать, поить. Не дай бог, напоишь лошадь «горячую» с ходу. Надо дать животному остыть.

Того, что должен уметь делать сельский мальчишка, не перечесть. Поэтому адаптация в их среде далась нам нелегко. Это была суровая, но в чем‑то высокая школа. Человек, тем более мужчина, должен уметь делать все. Эта старинная народная заповедь здесь по инерции соблюдалась свято, даже мальчишками. И я до сих пор благодарен сельчанам за эту школу, которая делает человека сильным именно потому, что он умеет в жизни практически все. Конечно, многое из того, что умел, я забыл, потому что отошел от тех условий жизни (сразу же после освобождения Новороссийска мы уехали домой), и, может, не смогу с первого захода, например, сплести ременный кнут, но подумаю, вспомню и сделаю. Потому что эта народная школа учит не автоматическому умению делать то или другое, а и соображению. Нам показывали, как надо делать, а потом ставили в такие условия, так все подстраивалось, что ты должен сделать, если хоть немного уважаешь себя. И так всюду, во всем. Дома, на улице, в поле.

Не вспомню теперь, по какому стечению обстоятельств мы с Федькой Чуяном взялись пасти колхозное стадо. Это было большим доверием со стороны колхозного руководства, и мы с ним гордились таким доверием, работали старательно.

Нам вручили по верховой лошади — ему молоденького жеребчика, каурого, с белыми пятнами, мне пегую старую кобылу, которую, чтоб заставить пробежать рысцой,

надо было стегать хворостиной по ушам. Я понимал, что мне дали ее из соображений безопасности — я не умел еще ездить рысью или галопом; заведующий МТФ был, видно, осторожным и добрым человеком. Но мне надо было выучиться ездить рысью и галопом. И я выучился. И довольно быстро. Потому что «учителем» моим был Федька Чуян. Потому что его самого когда‑то учили так же терпе ливо и мудро.

Давно это было. Так давно, что и не верится.

…Теперь мы сели в кружок на краю поля № 11, что возле фермы № 1. Комбайнеры и я с ними. У них перекур, за штурвалами их сменили помощники. Можно отдохнуть, обменяться мыслями, спланировать работу на завтра. Погода стоит хорошая, все идет по плану, нормально.

Я еще не признался, что когда‑то жил в Придорожной. Потому что еще не уверен, тот ли это Славик Бондарь, который крутился тогда возле нас? Тот ли это Саша Рогачев, который жил напротив стариков Семеновских? Прошло ведь сорок лет! А расспрашивать не решаюсь, мне кажется, что сейчас неуместно пускаться в «лирику». Тем более, мы урвали буквально минутку, используя этот короткий перекур, чтоб поговорить о деле. Спрашиваю:

— А как, с чего все началось, что вы объединились в звено? — и смотрю на Александра Петровича Рогачева.

Он слегка смущен тем, что я обратился именно к нему. Поднял за козырек фуражку и натянул на лоб поглубже, чтоб спрятать смущение в глазах. Неторопливо, веско говорит: