На армию как силу, способную положить конец «смуте», у Бакланова оставалась последняя надежда.

Следствие при обыске обнаружило у него речь, с которой он готовился выступить на апрельском 1991 года пленуме ЦК КПСС. Вот что он хотел сказать партии и народу:

«…Иллюзорными выглядят сегодня представления о том, что военной угрозы извне нашему народу не существует. Нами и так сделаны колоссальные односторонние сокращения Вооруженных Сил, производства вооружения и военной техники, ведения научных и конструкторских работ в области обороны. Достигнутый в 70-е годы с огромным напряжением сил и средств народа военный паритет сегодня разрушен, и мы живем практически под диктовку США, которые стали фактически безраздельным властелином стран и народов, мировым жандармом.

Дальше отступать нельзя. Коварными заблуждениями дилетантов являются навязываемые народу представления о якобы безграничных возможностях военно-промышленного комплекса…

Основным условием антикризисной программы должно быть немедленное приостановление всех республиканских и региональных законов, принятых после 1985 года… восстановление целостности СССР в «границах 1985 года», создание Комитета национального спасения с чрезвычайными полномочиями, вплоть до введения военного положения в стране.

Чрезвычайные меры могут быть осуществлены лишь чрезвычайной политической властью, которая имеет разветвленную структуру, пронизывающую все слои общества, все сферы народного хозяйства.

Такой властью может быть лишь КПСС, пусть обескровленная, отлученная от рычагов управления, но сохраняющая в себе вертикальные структуры, а значит, способность и возможность управлять на основе железной дисциплины ее членов…»

Шеварднадзе, который в беседах с Бейкером рассуждал о том, что не за горами то время, когда США и СССР будут согласовывать, какие виды вооружения целесообразно создавать вместе, Бакланов считал агентом, продающим интересы Родины. И Горбачева тоже. И не он один. Из его заявления следствию явствует: подозрение Бакланова, что Горбачев преднамеренно подрывает обороноспособность страны, разделяли Крючков и Болдин. Именно это создало, по словам Бакланова, «определенный фон» его действий в августе 1991 года.

Накануне заговора со страниц ультра-патриотической газеты «День» он открыто делился «планами на будущее»:

«…Армия, если ей придется взять на себя управление экономикой, транспортом, обществом в целом, сможет лишь некоторое время поддерживать такое управление… Она, армия, нуждается в серьезном интеллектуальном обеспечении, чтобы сформулировать концепцию нового периода, внести в него не только стабилизирующие элементы, но и элементы развития. Вообще в Вооруженных Силах, в оборонной индустрии накоплен огромный организационный опыт, которым может воспользоваться гражданское общество. У оборонщиков гораздо больше организационного опыта, чем, скажем, у новоиспеченных политиков, которые не в состоянии обеспечить даже уборку мусора на улицах Москвы, накормить и одеть население, спланировать стратегию городского хозяйства. Когда дилетанты отступят на задний план, перестанут бить по рукам инженерам, они снова восстановят застывшую промышленность, оживят научно-исследовательские коллективы, продолжат свои изыскания и открытия…»

Тихий, всегда начинающий свое обращение к кому бы то ни было со слова «уважаемый», человек толкал страну на самоубийство.

ДОКУМЕНТ БЕЗ КОММЕНТАРИЯ

Из протокола допроса Олега Бакланова от 9 сентября 1991 г.:

Вопрос:

— За что Вы получили столь высокие награды?

Ответ:

— «Знак Почета» я получил за разработку ракетного комплекса. Орден Трудового Красного Знамени — за аналогичную работу. Звание Героя Социалистического Труда — за постановку на боевое дежурство последних моделей. Ленинскую премию — за модернизацию одной из машин, которая до сих пор стоит на боевом дежурстве.

Вопрос:

— Когда и где Вы познакомились с членами ГКЧП? Какие у Вас были с ними отношения?

Ответ:

— С Тизяковым я познакомился будучи секретарем ЦК. Был в Свердловске. Посетил завод, которым он руководил. После этого с Тизяковым завязались рабочие контакты, связанные с конверсией. Павлова я тоже плохо знал. Когда работал министром Общего машиностроения, Павлов был каким-то чиновником в министерстве финансов. Я с ним не общался, имел дела с министром финансов Гарбузовым. Более близко я Павлова узнал, когда встал вопрос, кого назначать председателем кабинета министров после ухода с этого поста Рыжкова.

Янаева я впервые увидел, когда его избирали секретарем ВЦСПС. Выслушал его речь, а потом уехал. Это было в 1989 или 1990 году.

С Крючковым я имел больше контактов, так как он обладал большой информацией, и общей и специальной. Когда началась трансформация Политбюро, когда концентрация власти несколько изменилась, естественно, у меня возникали на сей счет вопросы и я обращался к Крючкову. Он вообще человек, способный анализировать.

С Язовым я познакомился, когда стал министром Общего машиностроения. Как руководитель министерства, которое выполняло заказы обороны, счел нужным познакомиться в первую очередь с Язовым. Взял с собой слайды образцов военной техники, показал ему, над чем работаем. Это было наше первое с ним знакомство. А дальше все совещания, которые он проводил по вопросам военной техники, я всегда посещал.

С Пуго я познакомился, когда он уже руководил Комиссией партконтроля в ЦК КПСС. Я позвонил ему в связи с тем, что меня как секретаря ЦК направили на пленум в Ригу, и я посоветовался, как себя там вести. Это был мой первый контакт с Пуго. Второй контакт был, когда рассматривалось дело по «АНТу». Ему и мне было поручено этот вопрос изучить.

Болдин являлся ключевой фигурой в аппарате ЦК, и вся текущая работа шла через него. Человек он очень собранный, исполнительный, принципиальный, болеющий за дело.

Вместе с Болдиным и Крючковым мы состояли в одном дачном кооперативе. Получили кредит для строительства на 10 лет. И на почве совместного строительства у нас были тоже постоянные контакты.

Варенникова я узнал по совместной командировке в Афганистан, куда я был послан в качестве личного представителя Горбачева. Моя задача состояла в том, чхобы в личных контактах с Наджибуллой дать ему понять, что принято однозначное и бесповоротное решение о выводе советских войск из Афганистана. Командовал советскими войсками в Афганистане тогда генерал Громов, а Варенников был Главным уполномоченным советником. Все вместе мы обсуждали проблемы, возникающие в связи с выводом войск.

Лукьянов попал в поле моего зрения, когда еще был заведующим отделом ЦК КПСС. Я как-то, сразу после прихода на работу в ЦК, попросил его проконсультировать меня, как себя вести, какие в ЦК существуют обычаи, правила. Он к моей просьбе отнесся по-человечески, объяснил, что к чему. На заседании Политбюро ЦК КПСС Лукьянов сидел как раз напротив меня. А когда Лукьянов ушел на работу в Верховный Совет, отношения стали у нас носить характер «здравствуйте — до свидания».

Вопрос:

— В каких командировках Вы были за последний год, начиная с лета 1990 года?

Ответ:

— Был в городе N. Там у нас большой комбинат, связанный с производством ядерного оружия. С одной стороны, меня беспокоило, что мы прекратили испытания, из-за чего можно было потерять контроль над этой техникой, с другой стороны, рассматривали, как включить здешний научно-технический потенциал в процесс конверсии. Это было за месяц — полтора до августовских событий. Также летом 1991 года я летал в Алма-Ату к Назарбаеву. Нам нужно было провести с американцами в Семипалатинске совместные испытания. Поэтому Назарбаев просил приехать, встретиться. Договорились, что мы сделаем соответствующие выплаты за возможный ущерб в порядке трех миллиардов. Потом летал на полигон, расположенный на Новой Земле. Осмотрели все места, где раньше проводились испытания, все скважины, заслушали научно-технические доклады. Определились, что взрывы на Новой Земле можно продолжать. Решили с этим предложением выйти на Верховный Совет СССР…