Я отправил Клару к Пенде, велев передать, что ожидаю его в замковом саду. Это было тихое местечко за одним из мощных контрфорсов донжона. Здесь росла айва, несколько яблонь, вдоль стены тянулись грядки с целебными растениями. При Бэртраде все это пришло в запустение и заросло сорными травами. И только розы, которые Гита посадила у ограды в ту пору, когда Гронвуд еще был не достроен, пышно разрослись бело-розовым цветом, оплетая кладку стены и распространяя в вечернем воздухе сладкое благоухание.

Вскоре я почувствовал, что рядом кто-то есть. У Пенды с его внушительной комплекцией до сих пор сохранилась приобретенная еще в Святой земле привычка двигаться бесшумно. Вот и теперь он возник, как призрак, в трех шагах от меня, и в глазах у него стоял немой вопрос. Похоже, он был взволнован, и наверняка его волнение касалось малышки Клары.

– Все в порядке, старина. Но с твоей стороны было излишне смело так искушать меня.

Он с облегчением перевел дыхание. Надо же, как полонила моего сторожевого пса эта ветреница. Будто опоила любовным зельем, сама не ведая о том.

При мысли о любовном зелье мне снова вспомнилась Гита. Сколько бы ни минуло времени, сколько бы женщин ни было у меня после нее, сколько бы ни пытался я привязаться сердцем к собственной жене, – я не мог забыть мою саксонку. Словно мы оба выпили любовный напиток, и с тех пор наши сердца нам больше не принадлежали.

Вздохнув, я велел Пенде присесть рядом. Потекла обычная беседа. Я поведал о тех, кого мы оба знавали в Леванте, и о том, как неспокойно стало в Иерусалимском королевстве с тех пор, как начались стычки с атабегом Зенги Кровопийцей.

Однако сейчас, когда мы оба сидели в саду под небом доброй старой Англии, происходящее далеко на Востоке уже не казалось столь важным, и вскоре разговор свернул к событиям в Норфолке. К моему удивлению, Пенда довольно хорошо отозвался о Бэртраде. Миледи, по его словам, за это время ничем не опорочила мое имя, более того – превосходно справлялась с делами, заседала в совете, разбирала тяжбы, никогда не злоупотребляла властью и не принимала никаких решений без предварительного согласования с шерифом. Все шло на диво гладко, если не считать…

Сенешаль заколебался, но я взглянул на него, и он сообщил, что моей супруге удалось рассорить чуть ли не все знатные нормандские семьи в графстве. Сама же она развлекалась, играя на их противоречиях, оставаясь при этом в ладу со всеми. Ничего удивительного в этой новости не было – иного от Бэртрады и не приходилось ожидать.

Но было еще нечто, о чем я не решился бы спросить ни у кого, кроме Пенды, и что тревожило меня больше всего – не причинила ли Бэртрада в мое отсутствие какого-либо зла Гите Вейк.

– С ней все в порядке, сэр. Я помнил ваши наставления и следил, чтобы графиня не имела возможности вредить леди Гите.

– А как поживет сама моя подопечная?

– О, леди Гита стала весьма состоятельной госпожой, ее многие знают в графстве, и вряд ли ей потребуется в дальнейшем опека. Она сама ведет дела в манорах, а в последнее время стала самым крупным поставщиком шерсти в северном Норфолке. У нее свое сукновальное дело в Норидже, которое она вверила опытным мастерам. В Норфолке вряд ли найдешь такой дом, где не сочли бы за честь ее принять. Ее прошлое забыто, и никто уже не поминает о том, что она родила дитя, будучи не замужем.

Я сокрушенно вздохнул.

– Должно быть, ей уже исполнилось двадцать. Как опекун, я обязан подыскать ей супруга.

Пенда согласно закивал.

– Смею заверить, это не составит труда. К такой красавице всякий готов посвататься. Молодой де Клар так и вьется вокруг Тауэр-Вейк. А племянник д’Обиньи недавно заявил, что намерен просить у вас ее руки, едва вы вернетесь. Да, а ведь еще и Хорса!

– Хорса?

Не так уж давно Хорса угрожал перерезать Гите горло. Неужели и после этого он еще на что-то надеется?

Пенда подтвердил: так и есть. Хорса вновь начал появляться в кремневой башне, подарил Гите лучшего из своих соколов, обучил охотиться, и этой весной их можно было нередко видеть вдвоем в фэнах. Между прочим, Хорса выдал замуж всех своих «датских жен», а его матушка говорит прямо – ее сын готовится ввести в дом новую хозяйку.

– Так или иначе, – заметил Пенда, – а решать участь Гиты Вейк вам, милорд. Старые законы о «датских женах» потеряли силу… Их уже никто не чтит, кроме простонародья. Вы не сможете, не опорочив ее снова, удерживать леди Гиту при себе. А делить ложе вам все равно придется с миледи Бэртрадой.

Я молчал, а Пенда продолжал, не замечая моей подавленности. Сказал, что, с его точки зрения, руку моей подопечной следовало бы отдать Ральфу де Брийару. И нечего смотреть на то, что этот француз гол, как перелетная птица. Он так давно осел в Тауэр-Вейк, что его уже считают там своим. Этот парень оказался отменным помощником в хозяйственных делах, они с Гитой повсюду разъезжают вместе, и люди говорят, что эти двое – прекрасная пара. Да и малышку Милдрэд Ральф полюбил, и сама девочка привязалась к нему.

– А Гита спит с ним? – оборвал я речи моего сенешаля.

Пенда только теперь осознал, какую боль причиняют мне его слова.

– Если они и любовники, то об этом никому не ведомо. Такие вещи не удается долго сохранять в тайне.

Я хотел в это верить. Но в то же время и понимал, что Пенда прав. Если я желаю Гите добра, я должен решить ее судьбу, и как можно быстрее.

Ничто так не лечит сердечную боль, как всевозможные дела, а у нас, что называется, на носу была Гронвудская ярмарка. Год назад мы устроили ее впервые и, подсчитав доходы и расходы, поняли, насколько это выгодно. На деньги, поступившие в казну графства, я велел расширить и привести в порядок дорогу, ведущую к Гронвуду, а значит, в этом году приток торговцев будет еще большим. Теперь я занялся устройством причалов на Уисси, стал рассылать приглашения знати, сообщив, что на торгах в Гронвуде будут выставлены лошади новой породы, выведенной в моих конюшнях. С одной стороны, я распродам своих коней, а с другой – попытаюсь помирить тех, кого успела рассорить Бэртрада.

Я посетил Незерби и прочие маноры, а также пастбища и овчарни, наблюдая за тем, как идет стрижка овец. В Норфолк издавна наезжали торговцы из Фландрии, шерсть наших тонкорунных ценилась у них как никакая другая, поэтому заниматься овцеводством в графстве было куда прибыльнее, чем выращивать хлеб или овощи.

Я намеревался продать шерсти в этом году не меньше, чем на триста-четыреста фунтов, поэтому не только наблюдал, как идет работа, а и сам порой брал в руки ножницы и, раздевшись по пояс, брался за дело наравне с арендаторами и крестьянами. Простой труд позволял отвлечься от печальных мыслей, не дававших мне покоя.

За неделю до открытия ярмарки в Гронвуд прибыла моя супруга, и сразу стало ясно, что она решительно стремится к примирению со мной – несмотря на то, что я не спешил послать за ней в аббатство. Не застав никого в замке, Бэртрада тотчас отправилась разыскивать меня среди пастбищ и овчарен. Я должен был предвидеть этот ее шаг, но теперь уже ничего не мог поделать – ее появление оказалось для меня неожиданностью.

Бэртрада же сияла в своем наряде из переливающегося бархата цвета старого вина, ее прозрачная черная вуаль искрилась золотыми узорами, а высокая шапочка с плоским верхом выглядела как корона. Приблизившись, она опустилась в столь стремительном реверансе, что клочки шерсти, усеивавшие землю, разлетелись во все стороны, как снежные хлопья в метель.

Я с сожалением отпустил овцу, какую до этого оглядывал. «Эту надо будет снова остричь», – думалось мне, когда я уже разворачивался к склоненной супруге. Стараясь не выдать, что не так и счастлив ее приездом, не спеша вытер пот со лба тыльной стороной запястья. Подойдя к Бэртраде, даже не смог взять ее руки в свои, чтобы помочь подняться, – ладони были в жире от шерсти. А со всех сторон на нас глядело немало глаз, стригали вообще прекратили работу.