– И вот мы решили обратиться к вам, миледи. Ибо если вы не добьетесь от Ансельма справедливости… Люди ведь еще не забыли мятежа вашего деда, не забыли, что могут постоять за себя.

Больше он ничего не сказал, но и так было ясно. Это мятеж, кровь, война. И я вдруг пожалела, что пришла сюда. Лучше бы мне было ничего не ведать, отсидеться в сторонке. Но нет, я внучка Хэрварда, а это ко многому обязывает.

– Где сейчас все? – спросила я.

Оказалось, что большинство ушло в фэны. Но несколько человек укрылись в башне Хэрварда – Тауэр-Вейк, как называли ее в округе. Там и мой рив[38] Цедрик, еще несколько человек и Эйвота с мужем. Хродерава ранили, и его нельзя было нести в болота.

– Мне бы вернуться, взять мази из лазарета, – как-то жалобно начала я. Подумала: вот сейчас я уйду, и пусть они разбираются, не втягивая в это меня.

Утрэд это понял. Молчал, возвышаясь во мраке надо мной.

– Вы всего лишь девочка, миледи. Наверное, и впрямь не стоило мне приезжать. Лучше уж было обратиться к герефе Эдгару, но он сейчас уехал на каменоломни в Нортгемптоншир и вернется не ранее Рождества. Только… Никто не знает, что случится за это время.

В его голосе была печаль, а мне даже стало стыдно. Что ж, постараюсь как-то разобраться во всем. И я сказала Утрэду, что нам надо поспешить, чтобы я успела в монастырь к рассвету.

Утрэд тотчас воодушевился.

– Конечно, миледи, мы успеем. Не зря я одолжил пони у отца Мартина. Наш священник хоть и божий человек, но и его возмутило преступление Уло.

И солдат помог мне взобраться в седло.

За час мы с Утрэдом проделали около семи миль.

Неутомимый сакс все это время бежал, держась за повод лошади, да еще и подшучивал, как я, словно куль с мукой, подпрыгиваю в седле. Мол, так недолго и спину ободрать лохматой лошаденке священника, а отец Мартин за такое может и по уху свистнуть. Ну и юмор же был у этого сакса. И тем не менее я даже порой улыбалась его грубым шуткам.

Наконец впереди замаячил силуэт церкви Святого Дунстана – длинное бревенчатое строение с почерневшей тростниковой крышей, похожей на меховую шапку. Над зданием возвышалась башенка колокольни, столь древняя и ветхая, что на нее было опасно подниматься. Со всей округи из фэнов сюда сходились по запутанным тропам жители болот. Были они дики, немногословны и себе на уме, так что сколько бы отец Мартин ни бился, не мог собрать с них пожертвования на ремонт церкви.

Когда мы подъехали, священник поспешил нам навстречу, держа в руке зажженный факел.

– Этот разбойник все же уговорил тебя, Гита?

Говоря это, он поцеловал меня в лоб и благословил двумя перстами. Отец Мартин давно нес здесь службу, я помнила его еще со времен своего детства, и за эти годы он почти не изменился. Такой же рослый, крепкий, в темной одежде, на которую спадала его длинная, соломенного цвета борода.

Я слышала, как он выговаривал Утрэду.

– Гита ведь еще совсем дитя. Вы должны были сами проучить этого прохвоста Уло, а не вмешивать девочку.

Я молчала. Что ж, возможно, мои саксы и впрямь не должны были обращаться ко мне. Но как-то само собой вышло, что я всегда вмешивалась в их жизнь, даже живя в отдалении. По старым саксонским законам женщина могла быть хозяйкой наследственных владений, а по новым, нормандским, – нет. Я могла только передать наследство мужу или опекуну, который будет править и защищать землю. Но моим опекуном был Ансельм, а от него мои саксы не видели ничего хорошего и по старинке искали поддержку у госпожи.

Я видела, как Утрэд стал готовить лодку. Ведь дальше начинался край фэнов, и нам предстояло продолжать путь по воде.

– Отвяжись, поп, – наконец огрызнулся он. – Ты только задерживаешь нас, а леди Гите надо успеть вернуться в обитель еще затемно.

Все еще ворча, священник помог мне сесть в небольшую плоскодонку и оттолкнул ее от берега. Утрэд зажег факел и, прикрепив его на носу плоскодонки, стал править, отталкиваясь шестом. Мы поплыли в тумане, среди отраженных в воде мутных отблесков факельного света.

Фэны обширны и мелководны. На небольших возвышенностях среди тростника и мхов растут березы и ольха, корежится кривой ельник. Редкие деревеньки и хутора расположены на островках, и дома там стоят на сваях. Через заболоченные пустоши фэнов ведут старые тропы и гати, известные только местным жителям. Но есть и хорошие дороги, постоянно ремонтируемые дамбы, за которыми нужен неустанный уход, так как по ним пролегает кратчайший путь на запад. Есть в фэнах трясины – зеленые, как изумруд, они тихо поджидают неосторожных путников, и, говорят, всадник с конем может исчезнуть в них, как ложка в каше. Но такие места всегда как-то обозначены, а в основном пустоши фэнов представляют собой открытые заливные луга. По весне там гнездится много птиц, а травы вырастают такие сочные, что жители фэнов пользуются этими прекрасными пастбищами для разведения скота, преимущественно овец.

Мы с Утрэдом плыли по одной из многочисленных проток, воды которой казались стоячими. То слева, то справа от нас из тумана появлялись заросли нависших над водой кустарников, хлюпала вода. Я сидела в лодке, поджав под себя ноги, до самого носа закутавшись в плащ солдата. Утрэд в тумане выглядел нереальным: такой длинный темный силуэт, отталкивающийся шестом, раскачиваясь при этом, точно птица на ветке. Мы оба молчали. И постепенно мне в голову стали лезть всякие страхи. Люди рассказывали, что здесь, среди тростника и осоки, водятся призраки тех, кого затянуло в трясины. Порой мне казалось, что я вижу в тумане их глаза – блуждающие болотные огни. Мне стало не по себе, и, когда неподалеку что-то булькнуло и шлепнулось в воду, я испуганно вскрикнула.

– Это выдра, – пояснил Утрэд.

Приятно было слышать в этой тишине человеческий голос, и я попросила солдата поговорить со мной. Ох, лучше бы я этого не делала! Ибо Утрэд стал рассказывать мне о всяких болотных тварях, о змеях с головами утопленников, о кикиморах, огромных страшных женщинах с зелеными зубами и длинными волосатыми руками, которые высовываются из вод и переворачивают лодки.

Я рассердилась, стала кричать на него. Но он только рассмеялся, сказав, что теперь я хоть очнулась, стала похожей на себя.

Русло ручья расширилось, в него вливались все новые и новые потоки. Я стала даже узнавать местность, да и туман немного рассеялся, а в вышине небо взблескивало звездами, точно невод серебряной рыбкой.

И вдруг я увидела ее – знаменитую кремневую башню Хэрварда, Тауэр-Вейк, мой дом! Величавой громадой она плыла среди прядей тумана, стелившихся над гладью озера, которое со всех сторон окружало остров, где стояла башня. Протока беззвучно влилась в него, глубина возросла, и Утрэд отложил шест, взялся за весла.

Мы двинулись вдоль берега озера, и я ужаснулась. Прежде здесь было большое селение, стояли хижины арендаторов, слышался лай собак, скрип мельничного колеса. Теперь же сквозь туман проступали только обугленные столбы, груды камней – основания очагов, пепелище на месте мельницы.

Мы проплыли вдоль длинной дамбы, по которой только и можно было попасть на остров Тауэр-Вейк сухим путем. И там, у стен черной башни, я увидела огни, людей. Они стояли небольшой группой, размахивали факелами.

Не знаю, может, оттого, что эти люди так любили меня, но в мои редкие визиты сюда я чувствовала, что мой дом именно здесь. И сейчас они обступили меня, радостно приветствовали, пытались поцеловать руки. Они пережили беду, но были счастливы, словно одно мое присутствие могло решить все их проблемы. У меня даже слезы на глаза навернулись: я всегда так чутко ощущала доброту, участие, внимание.

Вскоре я сидела в башне деда, пила теплый травяной отвар и слушала местного рива Цедрика. Этот крепкий коренастый старик был здесь старшим, привык решать многие проблемы и, как я поняла, искал способ уладить дело миром. Поэтому и сердито шикал на своего воинственного сына, когда тот пытался встревать.