— Ну и что?

— Ты представления не имеешь, что значит приезд Попова! Он просто так не ездит. Обязательно или начальника райотдела посадит или кого-либо из сотрудников. Это непременно. — Мурашкин, в распахнутой шинели, в сбившейся на затылок фуражке, метался по кабинету. — Я приказал у себя там все чистить, драить, чтобы комар носа не подточил. Ты тоже приготовься. Он обязательно к тебе зайдет. — И Мурашкин убежал.

«Ну что ж, — подбадривал себя Переверзев, — приедет так приедет, знаем, что сказать. Конечно, лучше, если бы он не приезжал. Поменьше на глазах у такого начальства — подальше от греха. Что может спросить начальник управления НКВД у секретаря райкома? Сколько врагов разоблачено?.. В грязь лицом не ударим. Надо, пожалуй, позвонить сейчас Мурашкину, пусть списки представит на членов партии отдельно, на беспартийных — отдельно… Еще что?.. Планы на будущее? Надо подумать: какую же кампанию еще провести? Председателей колхозов — и так уж наполовину заменили. Как бы не перестараться. Агрономов? Их и так почти не осталось в районе. Врачей — тоже. Учителей? Толку-то от них! Ну, кого, кого? Сварганить бы какое-нибудь групповое дело! Было бы здорово. Но ведь не придумаешь сразу-то».

Так маялся секретарь райкома до вечера. Чтобы к приезду начальства быть в хорошем настроении и в полной форме, пошел домой, плотно поужинал, пропустил стопочку — не больше — коньяку. На всякий случай велел жене готовить новый ужин человек на десять. Позвонил председателю райпотребсоюза, приказал обеспечить парой поросят-сосунков и всяким другим по его усмотрению. Пригрозил: «Шкуру спущу, если будет плохой ужин!» После этого призадумался: самому идти к Мурашкину встречать «его» или ждать здесь, у себя в кабинете? Позвонил Мурашкину, посоветовался. Решили, что секретарю райкома лучше все-таки ждать у себя.

Часов в двенадцать ночи раздался звонок. Дежурный райотдела, задыхаясь, сообщил:

— Подъезжают!..

Переверзев заволновался. Начал бегать по кабинету. Он был наслышан о Попове, о его крутом нраве, о беспощадности, о его безграничной власти. Самого Зиновьева разоблачал! Орден Ленина зря не дадут! Поэтому боялся его Переверзев, как, может быть, не боялся первого секретаря крайкома Гусева. Гусев — что? А этого сам Ежов лично знает…

Попов не долго задержался в райотделе. Через полчаса дежурный по телефону сообщил:

— Пошли к вам…

И Переверзев не выдержал, закатил глаза, взмолился:

— Господи! Пронеси, ради Бога…

Попов — высокий, грузный, с четырьмя «шпалами» в петлицах, вошел стремительно. Раскатился громовой бас:

— Сидишь, как мышь в норе?

Переверзев действительно казался рядом с этим громилой щуплым и жалким. Он улыбался пришибленно и заискивающе, заглядывая на высокое — в самом прямом смысле — начальство.

— Проходите, Серафим Павлович, садитесь. Да, сидим здесь, копаемся. Участь такая. Ничего не поделаешь. Кому-то надо… Вот и стараемся.

— Плохо стараетесь, товарищ секретарь, — прогудел Попов.

Его сопровождало несколько военных. Но Переверзев никого не видел. Он суетился перед грузной тушей начальника управления.

— В силу своих возможностей и способностей стараемся.

— Возможности у вас неограниченные, а о способностях будем судить после.

— Может, разденетесь? — лебезил секретарь райкома. — Может, поужинать изволите у нас? — Чувствовал он, что смешон, что говорит каким-то лакейским языком, но уже ничего поделать с собой не мог. «В этом деле лучше перегнуть, чем недогнуть».

— Засиживаться мне некогда. — Попов вгонял в пот Переверзева своим пронизывающим взглядом. — Проездом я у вас. Миндальничаете вы, товарищи, с врагами народа, слишком миндальничаете. Не видите вы их, не разоблачаете.

— Стараемся, Серафим Павлович.

— «Стараемся…» Обленились. Мышей уже не стали ловить после январского пленума… Вот вам задание. Мурашкин! Иди сюда. В нашем крае орудует большая группа английских и японских агентов. Ваши соседи раскрыли вчера филиал этой группы. Думаете, у вас в районе их нет?

— Так точно, товарищ капитан! — выпучил глаза Мурашкин.

— Утром в семь ноль-ноль доложишь по телефону дежурному по управлению о принятых мерах!

— Слушаюсь, товарищ капитан!

— А вы, секретарь, проверьте! — метнул он взгляд на Переверзева.

И тот, помимо своей воли, тоже вытянул руки по швам:

— Слушаюсь.

Попов поднялся. Он был благодушен. Видимо, дела у него шли хорошо. Он окинул взглядом кабинет, присвистнул. Еще раз осмотрел.

— Хороший кабинетик. — Опять посвистел. — Не надоел? — спросил он вдруг Переверзева.

Тот растерянно пожал плечами, по-собачьи преданно глядя в глаза Попову, что-то пробормотал, что — и сам не понял, нечто среднее между «как изволите приказать» и «не извольте беспокоиться…»

Провожал Попова до самой машины. Стоял в одном костюме, без шапки, не замечая, что октябрь давно в разгаре. И когда черная, как и окружающая ночь, «эмка», колыхая лучом фар, скрылась в перспективе улицы, вздохнул протяжно, словно мех кузнечный, и, сразу обмякнув, на жидких ногах побрел к себе в кабинет. И даже тут, в тепле кабинета, не почувствовал, как продрог — ему все еще было жарко.

Долго сидели молча, устремив отсутствующие взгляды куда-то в пространство. Первым заговорил Мурашкин. Ни с того ни с сего брякнул:

— Говорят, в Барнауле за тюрьмой в бору каждую ночь расстреливают по триста — триста пятьдесят человек. Списки даже не успевают составлять задним числом, а не то, чтобы как-то оформлять… Ну, что будем делать с этим самым… филиалом?

Переверзев махнул рукой.

— Шут его знает! Но делать надо.

— Конечно, раз Попов говорит, значит, и у нас есть этот самый… как его?

— Филиал?

— Да, черт его побери… Ну, кого будем брать — давай посоветуемся…

Переверзев поморщился:

— Бери, кого хочешь…

И пошла крытая энкавэдэвская машина «черный ворон» по улицам райцентра. Оперуполномоченный со списком в руках торопился. Карманным фонариком присвечивал номера домов, стучался. Если хозяина не было дома, обыск не устраивали, стучали в следующий, забирали соседа. Так не оказалось дома Сергея Новокшонова — был в Барнауле на семинаре, — забрали его соседа инструктора райкома.

К утру КПЗ набили до отказа.

Село корчилось и стонало, как огромное тело, захлестнутое петлей.

8

В самый канун октябрьских праздников позвонили из крайкома.

— Портретов Эйхе на демонстрацию не выносить. Арестован как враг народа…

А в конце декабря, двадцать первого, чуть свет прибежал Мурашкин.

— Что еще? — замер Переверзев.

— Вчера арестован Попов!

— Боже мой! Что это такое?

Эйхе! Грядинский! Попов! Кому же верить? Ничего твердого под ногами. А политика партии? Неужели где-то, чего-то не понял, не уловил нюансов?.. Беспокоился не о судьбах своих бывших начальников, а о том, какой стороной к нему самому может все это обернуться. Неужели он, Переверзев, просчитался, неужели не за ту лямку тянул? Но ведь он делал то, что приказывала партия, он же проводил в жизнь политику партии!

— Слышь, Павел! — донеслось до него наконец. — Меня срочно вызывают в управление с отчетом. — Как ты думаешь, чем это может кончиться? — Мурашкин жалобно смотрел на своего шефа.

— Кого еще арестовали в управлении?

— Многих. Чуть ли не все руководство.

— Значит, тебя в свидетели хотят выставить. — Сказал и сам поверил. — Уличать будешь их преступные указания. — И сам подумал: «А что? Вполне даже возможно…»

А через три дня в кабинет к нему вошел рослый, широкоплечий мужчина в хорошем драповом пальто с каракулевым воротником и такой же шапке, в белых фетровых бурках. Переверзев рот раскрыл от удивления.

— Мишка! Откуда ты? Рыжик!..

Вошедший улыбнулся, шутливо приложил руку к шапке:

— Имею честь доложить: не Мишка, и тем более не Рыжик, а Михаил Калистратович Обухов, майор НКВД! — Он протянул руку Переверзеву и уже без шутки, задушевно сказал — Здравствуй, Павел.