Я ни разу в жизни не сталкивался с психиатром, но все же номер телефона доктора Пинель записал. Профессор пожал мне руку.

– Не огорчайтесь, – сказал он. – Картины Паоло Уччелло заставляют биться сильнее сердца многих! И вот уже несколько столетий…

Думаю, профессор считал меня чудаком. Мне захотелось провалиться сквозь землю. Никогда раньше я не чувствовал себя так глупо. Лицо мое и уши покраснели от стыда. Неужели я схожу с ума? Может, мне и вправду нужно сходить к психиатру?

А ведь я говорил правду и ничего, кроме правды! Да, профессор с уверенностью заявил, что нашел ответы на все вопросы, но меня его объяснения не устроили. С моим рассудком все в порядке, я это знал. Пусть даже он считает меня сумасшедшим, это его дело! Но больше о своих переживаниях я никому рассказывать не стану. Я сам, без посторонней помощи, продолжу розыски! Я решил узнать имя донора, чтобы понять, что именно со мной происходит, и я его узнаю!

– Вам нехорошо, мсье Бутар?

Доброжелательный голос Жозефины отвлек меня от размышлений.

– Нет-нет, со мной все в порядке, – пробормотал я.

– Вы уверены? – спросила секретарь профессора.

Едва слышно попрощавшись, я вышел из приемной. Судя по всему, вид у меня был совершенно убитый. Стоило мне нажать кнопку вызова лифта, как чья-то рука легла мне на плечо.

Это была Жозефина.

– Что вам сказал профессор? Ничего плохого?

Вид у нее был встревоженный.

– Надеюсь, речь не идет о кризисе отторжения трансплантата?

– Нет. Но я с трудом привыкаю к тому, что у меня новое сердце.

Ее красивые губы сложились в улыбку.

– Такое случается. Профессор порекомендовал вам обратиться к доктору Пинель?

Дверь лифта закрылись раньше, чем я успел ответить.

Через неделю я поджидал Матье в одном китайском ресторанчике в Латинском квартале. После ужина мы намеревались посмотреть фильм Вуди Аллена «Манхэттен». С недавних пор я стал ценить своеобразный юмор этого нью-йоркского режиссера, его проницательность, ясность ума и забавную манеру рассказывать о своих непростых отношениях с женщинами. Для Матье это была настоящая победа. Подумать только, его папочка, который столько лет отвергал фильм, если только он не был озвучен на французском, и слышать не хотел о субтитрах, согласился посмотреть фильм Вуди Аллена в оригинальной версии!

Матье запаздывал. Я перебирал в уме свой разговор с профессором. Мне хотелось поговорить об этом с сыном, и я уже несколько раз в последний момент одергивал себя, страшась его реакции. Матье был единственным человеком на свете, кому я мог довериться. Стефан после того ужина в ресторане не давал о себе знать.

В заведении было шумно и многолюдно. Мой столик оказался слишком близко к части зала, что была отведена для курящих посетителей. Ароматные завитки сигаретного дыма ласкали мне ноздри, порождая недозволенное желание. Я дал понять официанту, что хочу пересесть. Он устроил меня в другом конце ресторана.

За соседним столиком две молодые женщины как раз заканчивали трапезу. В одной из них я узнал Жозефину. Она меня не заметила. Прикрывшись меню, я мог разглядывать ее сколько угодно. Без белого халата казалась менее серьезной. Черная блузка обтягивала ее небольшую, но дерзкую грудь. Губы она накрасила ярко-красной помадой, веки оттенила сиреневым, подчеркнув зеленый цвет глаз. Скоро Жозефина почувствовала, что на нее смотрят, и обвела взглядом помещение ресторана. Увидев меня, она мило помахала рукой. В ответ я улыбнулся.

Но куда запропастился Матье? До начала сеанса оставалось меньше часа, а я так и не заказал ужин! Подошел официант: «Сын просит вас к телефону!» Оказалось, что Матье задержал преподаватель и он не сможет прийти. Но я уже принял решение: я все равно посмотрю «Манхэттен», даже если придется идти в кино одному. Заказ мне принесли быстро: немсы со свежей мятой и острым соусом, курятину «чоп сюэй» и кантонский рис.

За едой я читал газету и время от времени поглядывал на Жозефину, которая пила вторую чашку кофе без кофеина. Скоро приятельница, молодая брюнетка со звучным смехом, поцеловала ее и ушла. Жозефина повернулась в мою сторону. Я сделал вид, что увлечен чтением. Мне было неприятно, что она видит меня в одиночестве.

Когда я подозвал официанта, чтобы оплатить счет, она подошла к моему столику.

– Добрый вечер, мсье Бутар!

– Добрый вечер, Жозефина!

– Вы чувствуете себя лучше?

– Да, спасибо.

– Вы встречались с доктором Пинель?

– Нет. В этом нет необходимости.

Пару секунд она молча смотрела на меня, а потом быстро взглянула на свои наручные часы:

– Мне пора. До встречи!

Она улыбнулась мне и направилась к выходу.

В кинотеатре я пожалел, что Матье нет рядом. Зал провалился в темноту. Мое сердце вдруг сжалось. Но черно-белые виды Нью-Йорка и музыка Гершвина понемногу развеяли грусть. Белокурая и белокожая героиня фильма в исполнении Мариэль Хемингуэй очаровала меня. Очень юная, с пухлыми щечками, она двигалась неловко, как это свойственно подросткам, но при этом всем своим существом излучала волнующую чувственность. Казалось бы, как может такая девушка ласкать и целовать Вуди Аллена, который совершенно не похож на соблазнителя, да еще лет на тридцать старше? И все же сама идея меня немного приободрила.

После окончания сеанса я уже шел к выходу, когда кто-то потянул меня за рукав.

Жозефина.

– Вы здесь? – удивилась она.

– Нуда.

– Надо же! И тоже один, как и я?

– Сын не смог прийти.

– Моя подруга тоже. Как странно! Если бы я знала… – Ее лицо осветилось улыбкой. – Давайте посидим где-нибудь и поговорим о фильме!

Мы зашли в бар на бульваре Сен-Мишель. Я говорил мало, больше смотрел и слушал. Она оказалась веселой, порывистой, открытой. Ей тридцать четыре, в разводе, живет с дочкой Валентиной, которой десять лет. Уже восемь лет работает у профессора Берже ле Гоффа.

Случалось ли мне раньше вести с женщиной задушевную беседу до самой ночи? Вряд ли… Жозефина засыпала меня вопросами. Я с удовольствием отвечал, а потом спрашивал о том, что было интересно мне. Между нами завязался простой и приятный диалог. Это было мне в новинку. В обществе женщины я всегда чувствовал себя неловко. Но в тот вечер у меня, что называется, развязался язык. Слова текли с удивительной легкостью. Жозефина много смеялась. Притворялась ли она? Не знаю, но смех ее звучал искренне. У меня никогда не получалось рассмешить женщину, если, конечно, не считать веселья Элизабет во время нашей последней встречи, да и то повод для потехи был совсем для меня не лестным. Словом, как я ни пытался, но насмешки ни в словах, ни в смехе Жозефины не обнаружил.

Около полуночи мы расстались у входа в метро.

– Это был очень приятный вечер, – сказала она.

– Я тоже так думаю.

Последовало недолгое молчание. Потом она неуверенно протянула мне руку.

Я вернулся к себе, на улицу Шарантон. Может, она ожидала, что я ее поцелую? Эта протянутая для прощания ручка показалась мне какой-то безликой. Этот жест грубо разрушил очарование проведенного вместе времени.

Добрых полночи мысли о Жозефине не давали мне заснуть. Как увидеться с ней снова? Позвонить в больницу и предложить встретиться? Я знал, что на это мне не хватит смелости. Как было бы здорово, если бы она сделала первый шаг!

Я попробовал разобраться в своих чувствах. Чего именно мне хочется? Поспешно овладеть ею здесь, в моей холостяцкой берлоге, увидеть ее обнаженной в кровати, с разбросанными по подушке волосами? Нет, не то, не так! И все же мое желание было вполне реальным и ощутимым…

Ко мне потихоньку подкрадывался сон; я отдал ему свое усталое тело, но мой рассудок, растревоженный Жозефиной, еще долго не мог успокоиться. Уже почти провалившись в сон, я вдруг понял, что скучаю по ее голосу, ее смеху, запаху ее духов, словно эта женщина уже наполнила мою жизнь искренностью своей улыбки.