Вскоре на медкомиссии у Паскеева действительно выявились серьезные отклонения. Тяжелая травма нарушила его психику. Редко, но случалось, что летчик после этого не мог справиться с собой. Паскееву надо было основательно лечиться. Позднее он был переведен в авиацию связи и добросовестно выполнял свои задачи.

Случай этот говорил о многом. Прежде всего, о необходимости иметь крепкую закалку, быть готовым ко всем превратностям боевой жизни.

Натиск противника в районе Мысхако после семидневных ожесточенных боев затихал. Десантники, проявив беспримерный героизм, упорно удерживали этот клочок земли, обильно политый их кровью. Воздушная обстановка также изменилась в нашу пользу. Смелые действия советской авиации, усиление ее прибывшими на Кубань авиационными соединениями укрепляли боевую мощь наших Воздушных Сил на Северном Кавказе. Однако и враг в долгу не оставался.

Вскоре на мою долю вновь выпала задача сопровождать две девятки Пе-2 в район Мысхако. При определении группы меня настойчиво упрашивал взять на боевое задание молодой летчик Николай Островский. Но в тот момент он еще слабо был подготовлен к тяжелым схваткам, которые мы вели здесь.

Островский прибыл в наш полк осенью сорок второго года после окончания авиашколы. Проверили его летную подготовку. Она была, мягко говоря, невысока. Стали обучать молодого пилота. Учился он старательно. Однажды увидел его плачущим, с письмом в руках.

– Островский, – спрашиваю, – что произошло?

Николай протянул мне письмо. В нем сообщалось, что его мать, отца, всех братьев и сестер, оставшихся на оккупированной территории, гитлеровцы расстреляли за связь с партизанами. Его боль передалась и мне.

– Вот фашистские выродки!.. Придет время, и мы за все рассчитаемся!

– Тяжело, товарищ командир. Никого из родных у меня теперь не осталось.

– Считай, Коля, теперь меня своим отцом. А ты теперь для меня родной сын.

Еще до событий в районе Мысхако он вылетал на задание ведомым. Бой сложился неудачно. Островский остался один против пары опытных «охотников». В трудном бою был сбит. Но удачно приземлился, вернулся в боевую часть. Пришлось дать ему несколько дней отдыха. Сейчас он снова рвался в небо. Настойчивость покорила меня – я назначил его ведомым в свою пару. Вылетели мы четверкой. Вторую пару возглавлял Павел Крюков.

После отхода от аэродрома я заметил позади самолета Островского струю черного дыма. Он начал отставать от нас.

– Островский, что у вас с мотором? Почему отстаете?

Николай молчал. На неоднократные запросы не ответил. Тогда приказал ему вернуться на аэродром. Не доходя до предгорий Кавказа, Островский развернулся в сторону аэродрома. «Пошел домой, порядок», – решил я.

Бомбардировщики отбомбились и, как всегда, продолжали идти на боевом курсе почти до Анапы. Над морем на развороте от второй девятки отстал внешний Пе-2. Я знал, что при нападении вражеских истребителей он будет атакован первым. Поэтому летел рядом с ним. В какой-то момент засмотрелся на появившуюся слева четверку «мессершмиттов». В это время мимо пронеслись пушечные трассы по Пе-2. Резкой горкой развернулся на атакующих. Два «фоккера» сразу же переворотом ушли вниз. На моих глазах разворачивалась трагедия. Пе-2 стал заваливаться на правое крыло, и около него раскрылись два парашюта. Все!.. Не уберег! Сбили. Дал максимальный газ мотору и стал догонять группу бомбардировщиков, от которой пара Крюкова отбивала «мессершмиттов». Я уже почти догнал группу, когда вдруг перед моим самолетом сверху вынырнул Ме-109 и начал пристраиваться в хвост группе Пе-2. Ме-109 сам влез под прицел. Оставалось только чуть довести перекрестие и нажать гашетку. Длинная очередь – и «мессер» пошел к воде. После этого остальные истребители противника ушли в сторону берега.

После посадки я спросил у Чувашкина:

– Островский сел благополучно? Что с его самолетом?

– Нет, не садился.

Это меня встревожило. Что могло случиться? Надо запрашивать населенные пункты по линии предполагаемого полета. Но телефонные запросы ничего не дали. Как осуждал я себя за то, что поддался просьбе Островского и взял его в полет.

На следующий день в штаб сообщили, что летчик 16-го гвардейского полка Николай Островский похоронен у станицы Кубанской. Его подловили при возвращении на аэродром два Ме-109, атаковали и подожгли. Николай выбросился из горящего самолета, но был расстрелян «мессершмиттами» при спуске на парашюте. Узнав об этом, дал себе зарок, что теперь всегда буду стрелять по спасающимся на парашютах гитлеровским летчикам. Пусть эти «рыцари» не ждут снисхождения.

Вскоре после тяжелых воздушных сражений в районе Мысхако наступило короткое затишье в воздухе. Мы использовали его для глубокого разбора действий летчиков эскадрильи в период, боев на Кубани. Подробно разобрали итоги каждого самолетовылета, критически рассмотрели, как вел себя в боях каждый пилот. Уделили особое внимание причинам неоправданной гибели боевых товарищей, что значительно ослабило подразделение. Я разъяснил преимущества перехвата бомбардировщиков в глубоком тылу противника, еще на маршруте их полета к линии фронта. Такой метод не давал возможности истребителям противника сковывать нас боем над районом прикрытия и гарантировал от нанесения ударов по нашим войскам.

На разборе выступил и М. А. Погребной, к этому времени заместитель командира полка по политчасти. Михаил Акимович толково высказался о результатах боевой работы, вместе с тем указал, что успехи в боях породили у некоторых летчиков зазнайство и пренебрежение к противнику. Против нас действуют самые опытные эскадры истребителей фашистской Германии, а это требует высокой организованности, дисциплины от наших летчиков, их постоянной бдительности, самокритичности в оценках.

После разбора Погребной отозвал меня в сторону.

– Александр Иванович, меня очень беспокоит Фадеев. У него большие успехи в боях. Но в последнее время он стал проявлять бесшабашность и пренебрежение к противнику. Это может для него закончиться плохо. Молодые летчики стремятся ему подражать. Вы большие друзья. Поговорите с ним.

Я и сам не раз думал над этим. У Вадима, действительно, порой дерзость перерастала разумные пределы. А ведь он командир эскадрильи.

– Согласен с вами, Михаил Акимович. Правда, я уже не раз об этом говорил Вадиму. Постараюсь воздействовать на него покрепче.

А вскоре представился и повод для серьезной беседы. В один из последних вылетов фокусы Вадима едва не привели к гибели. Придя с боевого задания, он после посадки летчиков группы прошел бреющим полетом, чуть не цепляя верхушки деревьев. Сделал вертикальную горку и начал сложный пилотаж. Пилотировал В. Фадеев мастерски. И всем занятно, конечно, было смотреть на виртуозное выполнение сложнейших фигур. Но в это время из-за облачности выскочила пара Ме-109. Фашисты нацелились зайти в хвост самолета Фадеева. Командир звена Федоров, вскочив в свой самолет, успел по радио крикнуть:

– «Борода», «мессеры» в хвосте!

Фадеев косым переворотом ушел из-под трассы пушек. «Мессершмитты», потерпев неудачу, нырнули в облака.

После посадки Фадеева я подошел к нему. Такая во мне злость кипела.

– Ты что делаешь, Вадим? По-глупому решил погибнуть? Еще какие-то секунды, и ты был бы покойником.

– Саша, не ругайся. Я их увидел вовремя. Ну, немножко развлекся.

– Ведешь себя, как ухарь-купец. В боевом полете, включив передатчик, исполняешь арии из опер. Бесшабашно иногда гоняешься за отдельными «мессерами», бросив управлять группой. Кому этот цирк нужен? Ты же командир, пример должен показывать…

– Понял все. Как другу обещаю – этого больше не будет.

К сожалению, Вадиму трудно было себя переделать. Хотя он после этого случая старался сдерживать себя от необдуманных лихих поступков.

Вечером перелетели на соседний аэродром к бомбардировщикам и чуть свет ушли на их сопровождение.

Удар двух девяток Пе-2 был началом наступления нашего фронта на Крымскую. Оно началось 29 апреля и продолжалось до 10 мая 1943 года. Противник стал крупными группами бомбардировщиков наносить удары по советским наступающим войскам. На наш полк легли важные задачи по прикрытию наземных частей.