— Я попрошу за тебя Виктора Петровича. В этот же день поздно вечером Вахненко забежал ко мне в общежитие. Одет во все выходное. Пилотка на нем старенькая, но чистая. Почему-то сразу, взглянув на нее, я по звездочке узнал, что она была моей.

— Узнаете? — спросил Вахненко, краснея.

— Тебя? Не узнаю. Праздничный какой-то.

— Сейчас с машинами уезжаю на станцию, а там поездом в авиашколу. Направление в кармане. Зашел проститься.

— Отлично. Желаю счастья и удачи, — протянул я ему руку.

— А пилотку узнали?

— Да, — ответил я.

— Тогда, в тот вылет, взял на память. Друзья не посоветовали возвращать. Обычай не велит.

— Я сам бы не взял ее обратно. От гимнастерки отказался. Такие вещи назад не возвращаются, знаю. Желаю тебе в этой пилотке вернуться летчиком.

Мы крепко обнялись. Я проводил Вахненко к машинам, нагруженным столами, кроватями и кухонной утварью. Ночь, торопливые голоса, имущество на машинах, которое мы привыкли видеть только в помещениях — все говорило об отъезде. Полк оставлял свой аэродром.

Утром мы покинули Маяки. Перелетели в Котовск, но все чувствовали, что ненадолго. Нам виделась дорога на восток, тяжелая дорога отступления.

На аэродроме в Котовске мы не застали ни одного самолета. «Значит, — подумал я, — нашей дивизии придется одной обеспечивать боевые действия наземных частей на этом участке фронта».

На второй день догадка подтвердилась. В Котовск переехал и штаб соединения. Неподалеку от командного пункта мы увидели самолет комдива УТИ-4 и пару «чаек», которые прикрывали его во время перелетов.

Однажды утром летчики вдруг обнаружили, что все крыльевые крупнокалиберные БС самолетов сняты. Мы хорошо знали высокую эффективность этого оружия и, естественно, потребовали от техников подвесить прежние пулеметы. Нам ответили, что их уже нет.

— Как нет? — удивились мы.

— Они уже запакованы и отправлены.

— Куда? Зачем? Что это значит? — посыпались вопросы.

Техники послали нас к инженеру эскадрильи.

— Не волнуйтесь, — сказал Копылов. — Без тяжелых пулеметов самолеты легче, драться лучше.

— А стрелять чем будем? — наступали летчики.

— «Шкасами», — полушутя ответил Копылов. — В общем, товарищи, мы выполнили приказ высшего командования. На авиационных заводах нечем вооружать новые самолеты. Пришлось снять крыльевые БС со всех машин и отправить в тыл. Ясно?

Вот оно что. Не хватает пулеметов… Да, армия сейчас стала огромной.

Однако раздумывать было некогда. Вскоре приказали лететь на разведку. Прошло время, когда на выполнение таких заданий ходили звеньями и группами! Теперь меня послали одного. Сам наблюдай и сам отбивайся, если на тебя нападут.

Сбросив бомбы на скопление вражеских автомашин в районе Дубоссар, я направился в глубь Молдавии. Только перелетел Днестр, как увидел на горизонте «юнкерс-88». Тот тоже заметил меня и круто развернулся на запад.

Догоняю, пристраиваюсь в хвост и открываю огонь. Вижу, что пули точно попадают в самолет, но он как ни в чем не бывало продолжает лететь. Ведь его экипаж и бензобаки защищены крепкой броней. Во мне все закипает. Боекомплект израсходован, а результата нет. Что теперь делать? Идти на таран? Но подо мной оккупированная территория. Ничего, скоро и на наших самолетах появятся пушки и мощные пулеметы. Тогда сполна рассчитаюсь с врагом!

Возвращаюсь домой и невольно думаю о нелепом решении насчет крупнокалиберных пулеметов. Одни самолеты разоружить, другие вооружить… Какая польза от этого?

Возвращаюсь в Котовск. Аэродром закрыт туманом. Лишь ракеты пронизывают его плотную пелену. Определяю направление, начинаю снижаться. Погружаюсь во мглу. Высота тридцать метров, двадцать, а земли не видно. Снова перевожу машину в набор и выскакиваю из тумана. Захожу еще раз и окончательно убеждаюсь, что садиться нельзя. Можно разбиться. Принимаю решение идти в Маяки.

Странное впечатление произвел на меня недавно оставленный аэродром. На нем — ни одного самолета, никаких признаков жизни.

Приземлившись, я замаскировал машину и пошел туда, где находился КП. Впереди, в кукурузе, заметил человека: он то выглядывал, то снова прятался. Я направился к нему.

Он, пригибаясь, тоже двинулся ко мне. В руках у него была винтовка. Окликнуть его, что ли, а то еще выстрелит.

— Эй, кто там?

Молчание. Потом из кукурузы осторожно высунулась голова в пилотке.

— Выходи! Чего прячешься?

С винтовкой наготове боец встал и подошел к краю поля.

— Что ж ты собирался делать, если бы я тебя не окликнул?

— А стрелял бы… Теперь этих десантов немцы везде понабросали.

— Да ты что, какие десанты?

— Люди говорят.

— Больше слухов, чем правды. Ты что здесь делаешь?

— Линию связи снимаю.

— Один?

— Один.

— А питаешься как?

— Оставили мне.

— Где же твой продсклад?

— Там, в кукурузе. Может, голодные? У меня консервы есть, хлеб.

— Нет, спасибо. Вот подожду, пока солнце повыше поднимется, и полечу домой.

— Тогда пожалуйста. А мне нужно сматывать провода. Он еще раз окинул меня внимательным взглядом и пошел в кукурузу за катушкой. Снимая линию, связист изредка посматривал в мою сторону. Я ходил возле самолета и думал: смелый, сообразительный боец, таких приятно видеть. Приземлись здесь немецкий самолет — связист не дал бы ему взлететь. Выходит — и один в поле воин.

Утренний туман рассеялся, и я возвратился в Котовск. Едва успел спрыгнуть на землю, как подкатил бензозаправщик. Мой новый техник — крепыш и балагур Григорий Чувашкин — принялся готовить самолет к вылету. Я положил под крыло парашют, снял шлемофон и с наслаждением посмотрел в чистое голубое небо. В этот момент послышался нарастающий гул моторов. С запада к нашему аэродрому шла большая группа вражеских самолетов.

— Уезжай отсюда! — крикнул я шоферу бензозаправщика.

Тот спокойно вышел из кабины, недоумевающе посмотрел на меня, но, вскинув голову, сообразил, в чем дело, и быстро сел за руль. Подминая кукурузу, его машина помчалась прочь с аэродрома. А на место бензозаправщика, как назло, подъехал грузовик с бомбами. «Юнкерсы» в это время уже разворачивались, чтобы накрыть весь наш ряд самолетов. Что будет, если в машину попадет бомба?

Увидев вражеские самолеты, шофер бросил грузовик и помчался к щелям. Чувашкин тоже был уже там и во все горло звал меня. Но мне почему-то показалось противным прятаться от врага. Схватив винтовку, я зарядил ее и открыл по пикирующим «юнкерсам» огонь. На аэродром уже сыпались мелкие осколочные бомбы, так называемые «лягушки».

Вот свалился в пике последний бомбардировщик. От него отделилось несколько черных точек. Увеличиваясь в размерах, они летели прямо на меня. Мелькнула мысль: укрыться. Но «юнкерc» спикировал так низко, что я не успел бы отбежать от машины. Застыв у своего МИГа, рядом с грузовиком-бомбовозом, я стал ждать, что будет. Мною овладело какое-то безразличие, а может быть, даже презрение к смерти.

«Юнкере» с ревом пронесся над головой, с набором высоты ушел от аэродрома, а я стоял и ждал взрывов. Прошла секунда, другая, а в воздухе по-прежнему висела тишина.

Я не выдержал, шагнул вперед и увидел вокруг множество неразорвавшихся бомбочек.

Подошли Чувашкин и шофер бомбовоза. Покинув укрытия, возвращались сюда и другие авиаторы.

Мне нужно было идти на КП доложить о результатах разведки, которые уже наверняка устарели. Заметив, что возле «чаек» появились летчики, я завернул к ним.

— Почему не взлетели навстречу «юнкерсам»?

— Спрашивай у начальства, — угрюмо ответил один из летчиков.

— Я у вас спрашиваю! — повысил я голос, и руки невольно сжались в кулаки. — Враг безнаказанно отбомбился и ушел. А вы сидели в щелях и преспокойно наблюдали. Совесть у вас есть?

— Нам приказано прикрывать самолет комдива и без его разрешения не вылетать.

— Но вы же знали, что на аэродроме не было других подготовленных к вылету истребителей?