– Загляну, чтобы вам посвистеть.

В углу Атила продолжал сжимать кисть Хуаны. Если прислушаться, можно было, несмотря на шум и гам, разобрать, о чем они говорили.

– Придешь?

– Мне больно.

– Придешь?

– Отпусти меня.

– Придешь?

– Я тебе сказала – пусти.

Атила оставил ее наконец. Побежденная Хуана, не подымая глаз, смущенно расправила складки юбки. Потом взяла с консоли сумку и нетвердыми шагами направилась к выходу.

Атила несколько секунд не двигаясь глядел ей вслед: его глаза блестели, как два стеклянных жука, на рубахе под мышками темными кругами выступил пот. Потом, засунув руки в карманы, он медленно повернулся, сверля Пабло вопрошающим взглядом.

– Как дела? – спросил он наконец.

– Я только что от него.

Не сговариваясь, они сели за угловой столик, подальше от товарищей.

– Тебе удалось?

– Старик не отходил от меня ни на минуту… Я не мог ничего сделать.

– Дурак! – прошипел Атила.

– Я два раза пытался, но…

– Заткни глотку.

– …не было никакой возможности…

– Я тебе сказал – замолчи.

В его голосе звучала та жестокость, которая не делает различий между другом и незнакомцем, товарищем и противником… Когда Атила заговорил с ним таким тоном, Пабло почувствовал, как щеки его запылали.

Его друг некоторое время сидел молча. Потом рука, державшая сигарету, описала дугу и мягко опустилась на плечо Пабло.

– Я слушаю тебя, – сказал он.

Пораженный, Пабло несколько секунд глядел на него, не веря своим ушам.

– Видишь ли… – произнес он, откашливаясь.

Неизвестно почему, ему вдруг показалось ужасно трудным в немногих словах рассказать, как прошел его визит.

– Когда я позвонил, он сам открыл мне дверь и провел в свой кабинет.

– Он был один?

– Да… Во всяком случае, я никого больше не видел… Его кабинет – первая комната слева от входной двери… Напротив – столовая, а в глубине коридора – лестница.

– Короче.

– Я сразу же понял, когда вошел, что это та самая комната, о которой говорил отец: шкаф, письменный стол, камин… Когда я клал на стол книги, мне удалось разглядеть сейф…

– Какого типа сейф? – спросил Атила, приглаживая усики. – Вделан в стену? Передвижной?

– Передвижной, квадратный, небольшой… Я ждал случая отделаться от старика, чтобы пошарить по ящикам, но не было никакой возможности.

– А свой трюк с кашлем ты не пробовал?

– Как не пробовал?! – воскликнул Пабло с горечью. – Я кашлял чуть не полчаса. Еще немного – и я надорвался бы.

– И что же? – нетерпеливо перебил его Атила. – Никакого результата?

– Никакого результата? – язвительно повторил Пабло. – Этот тип спросил, что со мной. Я сказал, что простудился и мне нужен аспирин. «Аспирин? – обрадовался он. – К счастью, я никогда с ним не расстаюсь». Бац – он достает аспирин из кармана пиджака. «Я запиваю его водой, сеньор», – говорю я. Но он, кажется, все предвидел. Встает, направляется к шкафу и приносит кувшин с водой… Ну, не подлость ли это?…

– Надеюсь, ты по крайней мере не вызвал у него подозрение – сказал Атила. – Черт побери, о чем же вы говорили все это время?

– Сам не знаю… О всяких пустяках… Я пошел к нему из-за стипендии… У папаши Мартина, по кличке Жмот, так мало денег, что ему приходится побираться в муниципалитете… А поскольку у старика рука длинная…

– Хорошо, договорились… Теперь нам нужно только узнать – оставит ли он завтра ключи Эредиа.

– Завтра?! – испуганно воскликнул Пабло.

– Да, завтра, в праздник святого Сатурнино, покровителя города. – Атила пустил ему в лицо струю табачного дыма. – Никогда в жизни нам не представится более удобный случай: Эредиа – сторож, служанка – на танцах. Вся ночь – наша.

– А старик? Кто поручится, что он не заявится домой, когда мы будем там?

– Ну, и глуп же ты! – сказал Атила. – Разве ты не читал «Эль Эко»?

– Нет… А что там?

– Старый хрыч – президент хунты казино. В этот час он непременно будет на балу.

Атила хотел еще что-то прибавить, но вдруг запнулся. Кто-то бесшумно подкрался к ним, отбросив на стену гигантскую тень.

Это был Хуан Божий человек, дурачок. Его глаза светились, точно фары. Он улыбался, обнажая верхние коренные зубы, и возбужденно жестикулировал – совсем как пьяный.

– Ладно, ладно, видели тебя, – отмахнулся от него Атила. – Иди, не маячь здесь.

– Когда я услышала рожок, было часов семь, не меньше… Мы шли по Главной улице мимо «Олива». Ненука сказала: «Это там», и я побежала на площадь Муниципалитета.

Ее стакан с фруктовым соком был покрыт прозрачной пленкой испарины. Лус-Дивина прикоснулась к нему пальцами, и мгновенно образовалось пять островков – неровных, расплывчатых, напоминавших след какого-то чудовищного животного. Но они быстро потеряли свои очертания – испарина поглотила их снова.

– А потом? – спросила Роса. – Что было потом?

– Ничего особенного. Некоторые пошли за ним до Мирамара и зажгли на площади огонь.

– В прошлом году было интереснее, – сказала Монтсе. – Помнишь, как толпа подошла к твоему дому?

– Конечно, помню, – отозвалась Лус-Дивина. – Папа надел мавританский тюрбан, вышел на балкон и произнес речь.

– Я этого не видела, – сказала Лусила. – Это правда, что он бросал в окно деньги?

– Да нет! Какие враки, – краснея, возразила Лус-Дивина. Она снова прижала к стакану пальцы и стала нервно рисовать на запотевшем стекле какое-то озеро. – Ребята просили его выступить, вот он к ним и вышел.

– Лусила путает, – вмешалась Роса. – Ей, верно, рассказывали, что он одно время дарил деньги всем приходившим к нему детям, даже тем, что из бараков.

– И вовсе не дарил, – запротестовала Лус-Дивина. – Взамен ребята приносили ему раковины, цветы, рисунки…

– Рисунки? – воскликнула Мария-Глория. – Самая обыкновенная мазня. Мальчик из лавки на углу принес ему лист бумаги в чернильных кляксах и получил за это шесть реалов.

– Ведь папа – художник, он говорит, что детские рисунки… – начала было Лус-Дивина, но сразу же умолкла.

Когда подруги обсуждали поступки отца, оставалось одно – молчать. Объяснения, которые ей давала мать, на таких девочек, как Роса, не производили никакого впечатления.

Одно было совершенно очевидно: папу, который для нее и для матери был лучшим существом в мире, люди, не скрывая этого, считали просто забавным сумасбродом.

Лус-Дивина часто опрашивала себя, чем это можно объяснить, и в конце концов пришла к выводу, что тут какая-то тайна, которую ей не разгадать.

– Завтра, – сказала она, чтобы переменить тему разговора, – я устраиваю ужин. Не забудьте. Приходите все.

Среди подруг воцарилось молчание. Лус-Дивине почему-то показалась, что они переглянулись.

– Кого ты думаешь пригласить? – спросила наконец Мария-Глория.

– Еще не знаю, – ответила Лус-Дивина. – Пакиту и ее брата… Вас… Викки… Педро… Альваро…

– Завтра я иду на футбол, – сказала Роса. – Эрнесто, мой двоюродный брат, стоит в воротах, я буду болеть за него.

– Я тоже думаю сходить поглядеть, – отозвалась Лус-Дивина. – Само собой разумеется, ужин начнется не раньше семи.

– Словом, я тебя не обнадеживаю, – заявила Роса. – Если смогу, загляну к вам.

– Ой, посмотри-ка, кто идет! – воскликнула вдруг Монтсе.

Увидев в зеркале отражение Викки, Лус-Дивина была потрясена. Ее подруга казалась красивее, чем когда-либо, в своем голубом свитере из ангорской шерсти, коротких брючках, с прической «лошадиный хвост». Викки держала в руке незажженную сигарету и, проходя мимо группы моряков, небрежно кивнула им.

– Что будете пить? – спросила ее женщина за стойкой.

Викки несколько секунд колебалась.

– Дайте мне кока-колы, похолоднее.

Чувствуя, что вызывает восхищение, она постояла еще немного перед зеркалом, внимательно разглядывая свое отражение.

– Я растрепана, как ведьма, – изрекла она наконец, приглаживая непокорные пряди волос.