– Я схвачу разрезной нож и вспорю дона Хулио сверху донизу. Потом я насыплю в мешок опилок и затолкаю этот бурдюк внутрь.

Его воображение заполонили леденящие кровь картины, напоминающие похождения гиньоля. У дона Хулио гладкое лицо, как у куклы. Ута почему-то был уверен, что стоит сделать на коже дона Хулио маленький надрез, и этот человек сразу опадет, точно воздушный шар, из которого выпустили воздух, не успев даже вскрикнуть. Его кровь разольется по полу и загустеет маленькими островками, отливающими зеленью, словно лишайник. Потом Ута вспомнил о дорожном разговоре и прибавил:

– Кроме того, Джонни обещал мне помочь.

Две женщины, разговаривая, переходили мостовую. Из осторожности Ута спрятался за олеандр. Выждав, пока они пройдут, он на цыпочках продолжал свой путь. По мере того как Ута удалялся от центра, улицы становились все безмолвнее. Колониальный квартал, чуждый лихорадочному веселью ярмарки, был, как всегда, погружен в сон. Время от времени ветер заносил сюда визгливую музыку аттракционов, и темные ветки олеандров вздрагивали как живые.

– Без свидетелей. Без свидетелей.

Он шел, держась в тени, прячась от обморочного света луны. Теперь он сожалел, что бросил Джонни. Джонни мог бы ему помочь, когда он окажется лицом к лицу с доном Хулио. Да нет же, у него опять разбегаются мысли: ведь Джонни тоже кредитор, он принадлежит к враждебному лагерю.

Опомнившись, он обнаружил, что поднимается по лестнице, которая ведет к водохранилищу. Идущая в гору улица слабо освещалась полдюжиной фонарей. Ветер намел на лестничных площадках огромные кучи листвы.

Ута толкнул калитку, стараясь действовать бесшумно. Хотя голова у него шла кругом, он сразу же нашел звонок, но ждать не стал и решительно шагнул в парк. Несколько минут он продвигался вперед, и ему уже показалось, что он заблудился, когда неожиданно среди хаоса лягушачьих оркестров перед ним возник погруженный в молчание дом.

Дверь была распахнута настежь; над входом горел круглый фонарь. Поддавшись магии этого безмятежного покоя, Ута неслышно пересек палисадник. Когда он поднимался по ступеням, ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не отступить назад: к нему тянулись неподвижные стебли бугенвилий. Внезапно он понял, что все здесь ожидает именно его.

За дверью никого не было. Сдерживая дыхание, Ута вглядывался в прихожую, залитую тусклым светом фонаря.

– Есть тут кто-нибудь? – опросил он.

Он не получил ответа. Тишину вновь заполонили ночные звуки сада.

– Можно войти? – спросил он почти шепотом.

На этот раз не отозвалось даже эхо. Только самодовольно квакали лягушки.

Ута на цыпочках прошел в прихожую. Робкий свет фонаря помогал ему ориентироваться. Скрюченные бра потянулись к Уте. Они тоже, казалось, ждали его.

– Иду, иду, – пробормотал он.

Дом по-прежнему был погружен в летаргию, но нечто неуловимое, подобно дыханию спящего человека, выдавало, что он живет. Знамения упорно продолжали сопутствовать Уте, ведя его к гибели. Ковер сообщнически приглушал его шаги. Когда он очутился перед двумя дверьми, левая – от сквозняка – открылась сама.

Ута вошел почти против воли. Свет в комнате был погашен, но через распахнутое окно проникало сияние луны. Ветер разметал бумаги на столе и шевелил темную ткань тяжелых занавесей.

Посреди ковра лежал дон Хулио. Его застывшее лицо напоминало маску. Руки были широко раскинуты, ноги согнуты и слегка поджаты. На груди на рубашке темнело большое пятно. Ута словно зачарованный опустился на колени. Кровь, обозначавшая место, где была рана, притягивала его. Все еще не веря в реальность происходящего, он медленно протянул к ране руку.

Убийца.

Это слово пришло ему на ум внезапно, и Ута ошеломленно огляделся по сторонам. Круглый лик свидетельницы-луны насмешливо заглядывал в окно. Бросившись закрывать шторы, Ута понял, что попался в ловушку. Его порыв был равнозначен немому признанию, и со всех сторон сразу же поднялись голоса бесчисленных обвинителей. Громко обличая его преступление, в комнату ворвался сад. Пробудились вдруг эвкалипты, пальмы, магнолия, и все они злорадно показывали на его запачканные кровью руки.

Подавленный глухим тягостным воплем деревьев, Ута стоял неподвижно. Комната была во власти холодных колдовских чар луны. Занавеси конвульсивно вздрагивали от ветра. Ута в тоске сел рядом с трупом. Причина убийства могла быть только одна: несмотря на все угрозы, дон Хулио не пожелал дать ему денег.

– Джонни, – с мольбой позвал Ута.

Но шофер, сто раз обещавший ему свою помощь, покинул его в беде. Ута напряженно прислушивался к звукам в прихожей. Горло у него пересохло. В доме не было ни души.

– Элиса.

Жены тоже не было. Ута встал на ноги и вытер руки о пальто. Окно напоминало отверстую пасть зрительного зала, откуда за ним следили. В нем вдруг проснулся старый актер, всю жизнь разыгрывавший комедии. Он перевоплотился в безумную королеву, его шесты исполнились осторожности и тайны.

– Тш-ш-ш!.. Король спит…

Приложив палец к губам, он пошел по светлому от луны ковру, окруженный скорбным изумлением невидимых придворных дам.

– Не разбудите его…

Сцена должна развиваться естественно. Ута знал, что его подстерегает беспощадный взгляд десятков свидетелей.

– Король спит.

Наконец он достиг двери и вышел в прихожую. Там не было необходимости притворяться: желтый фонарь у входа разрушил волшебные чары. Ута нервно взглянул на часы.

– Мне нужно бежать отсюда, – сказал он.

План, предложенный Атилой, был прост, и Эредиа знал его назубок. На допросе цыган должен показать, что во время обхода улицы он неожиданно увидел возвращавшегося дона Хулио. Поскольку дону Хулио и раньше случалось приходить домой в неурочный час, сторожа ничуть не удивило его появление. Лишь через полчаса, наткнувшись на садовую лестницу, перекинутую через ограду владений сеньора Альвареса, цыган заподозрил неладное. Эредиа должен объяснить далее, что, найдя лестницу, он стал осматривать сад и, проходя мимо дома, обнаружил полуоткрытую входную дверь. Поскольку дона Хулио поблизости не было видно и он не откликался на зов, сторож решил войти в дом, нашел хозяина мертвым и немедленно позвонил по телефону в полицию. Прежде чем звонить, Эредиа должен подождать, пока часы приходской церкви не пробьют половину десятого.

Однако, когда подошло время исполнить задуманное, возникло новое, непредвиденное обстоятельство. Приставляя к ограде лестницу, Эредиа увидел, как в сад, пьяно волоча ноги, вошел Ута. Цыган застыл на месте, не зная, что делать. Обнаружив преступление, художник сорвет все его планы. На мгновение Эредиа пожалел, что не решился выйти ему навстречу: отсутствие сторожа на месте, пожалуй, покажется следователю подозрительным. Но, если хорошенько подумать, убийство можно великолепнейшим образом свалить на Уту, стоит лишь с толком взяться за дело. Достаточно подстеречь художника, когда он выскочит из сада и побежит за жандармами. А следователю, надо объяснить, что Ута вошел в дом в тот момент, когда сам он совершал обход.

Эредиа, попыхивая сигареткой, оглядел улицу. Он медленно пересек площадь и, чтобы его слышали, громко постучал колотушкой. К несчастью, вокруг не было ни души. Без свидетелей трудно доказать свое алиби. Несколько минут он ходил по ступенькам то вверх, то вниз, гремя своей колотушкой, и наконец с облегчением обнаружил, что окно одной из вилл, выходящих на площадь, освещено.

Эредиа взглянул на часы: скоро Ута выйдет. Одна сигарета догорела, он зажег другую. Прикуривая, цыган заметил, что его рука дрожит. Надо успокоиться. Нельзя терять голову, сказал Атила. То, что случилось с доном Хулио, было неотвратимо. Эредиа это сразу понял. Старик относился к нему с подозрением. Зная его дружбу с Атилой, он сразу связал бы одно с другим. Иного выхода у них не было. Эредиа завидовал своим товарищам: Атила с приятелем спокойно отправились домой, а он должен оставаться здесь, один, ждать допросов и быть готовым ко всему.