– Не про угрозы, а про обещания в предыдущих письмах.

– Правда, вы несколько раз писали о своем возможном приезде, но никто из нас не был уверен в этом. Вот почему я лично считаю себя свободным от каких-либо обещаний. Виноват, я помню кое-какие обещания, вполне возможно, что и вы их помните. Они были даны очень давно…

Он положил топорище на пол и поднял голову:

– Да, это было очень и очень давно, но я удивительно ясно помню все, каждую мелочь. Мы были с вами в саду – в розовом саду вашей матушки. Все вокруг нас распускалось, цвело, и в нас самих цвела такая же точно весна, как и в природе. Вы помните, я привлек вас к себе в первый раз и поцеловал вас в губы…

– Довольно, Дэвид, не напоминайте… Я помню все не хуже вашего… Боже, как часто и много я плакала, желая хоть как-нибудь загладить все скверное в моем прошлом. Если бы вы только знали, сколько я вынесла за это время.

– Вы дали мне тогда много обещаний и в последующие незабвенные дни неоднократно повторяли эти же самые обещания. Каждый взгляд ваш, каждое прикосновение, каждый звук вашего голоса были обещанием… Не знаю, стоит ли говорить дальше. Одним словом, между нами вдруг стал человек, который годился вам в отцы. Ни вы, ни он с этим, однако, не посчитались. С точки зрения чисто светской, это был вполне корректный и достойный полного уважения человек. Простите, я уже заканчиваю… Он обладал парой десятков довольно скверных рудников, небольшим участком земли, стоял во главе кое-каких коммерческих предприятий и…

– Я не отрицаю всего этого… – прервала его Карина, – но вы забываете про многие другие обстоятельства. Вы совершенно упускаете из виду денежные дела моих родителей… Они в то время страшно нуждались… Я не могла спокойно относиться к этому и принесена была в жертву. Нет, я сама, по доброй воле принесла себя в жертву. Ах, Дэвид, как вы всегда пристрастно относились ко мне. Это правда, что я ушла от вас, но почему вы не подумаете о том, чего мне стоило все это?

– Стесненные обстоятельства родителей… Жертва семейного положения и все такое… А я говорю совсем иначе: вас совсем не привлекала мысль о том, чтобы ехать за мной в такую глушь.

– Но ведь в то время я только вами и жила…

– Простите, в любовных делах я всегда был и остался неопытным человеком. И поэтому я тогда никак не мог постигнуть…

– Но теперь… теперь?

– Итак, нашелся человек, которого вы сочли достойным вашей руки. Посмотрим, что это за человек. Скажите мне, пожалуйста, чем именно он воздействовал на вас, чем пленил вас? Какие такие замечательные достоинства вы открыли в нем? Не стану отрицать того, что это был умелый, энергичный человек, умеющий устраивать дела. Существо, вообще говоря, ограниченное, он был настоящим талантом в смысле перевода чужих денег в свой собственный карман. Он, как никто другой, умел наживаться. К тому же современный закон был всецело на его стороне. Христианская этика, безусловно, одобряет подобную деятельность. Одним словом, на обывательский взгляд он был вполне порядочным членом общества. Но вот, на ваш-то взгляд, каков он был? Ведь у вас были свои взгляды – взгляды, распустившиеся в розовом саду.

– Не забывайте, что вы говорите о покойном.

– Это абсолютно не меняет дела. Я все же спрашиваю вас, что такое он представлял собой? Ничего больше как огромное, неимоверно толстое создание, которое всегда только о том и думало, как бы получше устроиться. Он не знал и не понимал, что такое духовные запросы; его оставляла глухим самая прекрасная песня, оставляла слепым самая безупречная красота. Обыкновеннейший толстяк с обрюзгшим лицом, дряблыми щеками и огромным животом, наглядно говорящим о его обжорстве.

– Но ведь он уже умер! А мы живем и будем жить. Ради бога, выслушайте меня. Вы упрекаете меня в непостоянстве. Пусть я согрешила! Ну а вы? Разве же вы не грешны? Хорошо, я согласна с вами: я нарушила свои обещания, но вы-то? Ведь и вы нарушили свои обещания. Где ваша любовь, распустившаяся в розовом саду? Где она? Что с ней?

– Она там же, где всегда была, – здесь! – крикнул Дэвид, ударив кулаком по груди. – Она здесь!

– Я знаю, что ваша любовь была великой любовью. Мне всегда казалось, что нет ничего выше ее. Так неужели же теперь вам не хватит великодушия, чтобы простить меня, – меня, которая теперь плачет и молит о прощении?

Он боролся с самим собой. Слова замирали на его губах. Она заставляла его открыться во всем и сказать то, что он скрывал до сих пор от самого себя. А она, не отрываясь, глядела на него, уверенная в том, что скажется сила прежней любви. Желая скрыть от нее выражение своего лица, он отвернулся, но она обошла его и снова заглянула ему в глаза.

– Взгляни на меня, Дэйв, я умоляю тебя взглянуть на меня. Я все та же, что была… Я нисколько не изменилась. И ты… ты тоже не изменился. Мы остались теми же.

Она положила руку на его плечо, а он не замечал этого, почти не слышал того, что она говорит. Его привел в себя треск спички: Винапи, не принимавшая никакого участия в том, что происходило в двух шагах от нее, зажгла масляную лампу, которая стала очень медленно разгораться. Ее фигура четко обрисовалась на черном фоне, и внезапно вспыхнувшее яркое пламя обратило бронзу ее чудесного лица в золото.

– Ведь вы видите… сами понимаете, что это невозможно… – простонал он, слегка отталкивая от себя белую женщину.

И повторил:

– Это невозможно… это невозможно…

– Послушайте, Дэйв… Ведь вы понимаете, что я не девушка и что я очень далека от девичьих мечтаний. – Она говорила тихо, не решаясь подойти ближе к нему. – Я уже взрослая женщина и прекрасно все понимаю. Конечно, мужчины всегда и повсюду остаются мужчинами. Уж так водится. Я нисколько не поражена и почти предвидела это. Но ведь этот ваш брак недействителен? Он незаконный?

– Здесь, на Аляске, подобных вопросов не задают, – тихо произнес Дэвид.

– Да… но…

– В таком случае не о чем говорить. Здесь других браков не бывает.

– A y вас есть дети?

– Нет.

– Нет… И не…

– Не знаю. Во всяком случае, то, что вы предлагаете, невозможно.

Она снова подошла к нему совсем близко и ласково и любовно провела рукой по его загорелой шее.

– Значит, это вовсе не брак… Насколько я понимаю местные порядки, здесь все мужчины так поступают. Да и не только здесь. Мало кто из поселенцев намеревается здесь остаться на всю жизнь. В таком случае девушку или женщину, с которой мужчина прожил известное время, обеспечивают на целый год всем необходимым, дают некоторое количество денег – и все!

Она пожала плечами:

– Девушка вполне довольна, а мужчина… Вы точно так же можете поступить. Мы можем обеспечить ее не только на год, но и на всю жизнь. Скажите, пожалуйста, чем она была в то время, когда не знала вас? Самой обыкновенной дикаркой, которая ровно ничем не отличалась от остальных туземок. Летом она питалась рыбой, а зимой – олениной… Бóльшую часть года она голодала, но зато в праздники наедалась до отвала. Нечего говорить о том, что вместе с вашим появлением для нее началась настоящая жизнь… Только благодаря вам она узнала, что такое счастье. Вы ей открыли много хорошего – и теперь, когда вас уже не будет с ней, ей все же будет лучше, чем до того, как вы вошли в ее жизнь…

– Ах нет… нет, – запротестовал он. – Вы страшно ошибаетесь.

– Не я, Дэвид, ошибаюсь, а вы, только вы. Вы совершенно забываете о том, что, в сущности, вы с ней абсолютно разные. Вы принадлежите к разным расам. Она – местная жительница, которая слишком привыкла ко всему, с чем сроднилась с детства. Ее невозможно безболезненно оторвать от родной почвы. Она – дикий, первобытный человек, который умрет точно таким, каким родился. Совсем другое – мы с вами. Мы – господа, мы – украшение вселенной, больше того, ее представители. Дэвид, мы созданы друг для друга. Все в нас подсказывает, что нам должно делать. Ваш род насчитывает тысячи поколений – быть может, сто тысяч поколений, – и вы не смеете допустить, чтобы он прекратился. Опомнитесь, Дэйв. Придите в себя, возьмите себя в руки – и уедем. Мы еще так молоды, и нас зовет жизнь, которая так хороша…