– А ты полагаешь, что их следует убить?

– Да, таково мое мнение. Теперь я пришел узнать твое мнение, чтобы мы с тобой действовали в согласии.

Она взглянула на четырех пленников. Когда взгляд ее скользнул по лицу Торреса, в нем промелькнула лишь задумчивая жалость, при виде Леонсии она нахмурилась, а на Генри взглянула с сомнением. Когда же очередь дошла до Фрэнсиса, она окинула его долгим взглядом и выражение ее лица смягчилось – так показалось, во всяком случае, наблюдавшей за ней с недовольством Леонсии.

– Кто из вас не женат? – внезапно спросила царица. – Впрочем, нет, – предупредила она их ответ. – Мне известно, что никто из вас не женат.

Быстрым движением она обернулась к Леонсии.

– Скажи мне, – спросила она, – хорошо ли, если женщина имеет двух мужей?

Генри и Фрэнсис не могли сдержать невольной улыбки при подобном смешном и легкомысленном вопросе. Леонсии, однако, вопрос не показался ни лишенным смысла, ни легкомысленным, и на щеках ее вновь вспыхнула краска гнева. Она поняла, что имеет дело с настоящей женщиной, которая будет вести себя по отношению к ней с чисто женской жестокостью.

– Нехорошо, – ответила Леонсия своим ясным, звонким голосом.

– Это очень странно, – размышляла вслух царица. – Это очень, очень странно. И однако это несправедливо. Если в мире одинаковое количество мужчин и женщин, не может быть справедливым, чтобы у одной женщины было двое мужей, ибо это значит, что у другой не будет ни одного.

Она бросила в чашу еще одну щепотку порошка. Столб дыма взвился в воздух и рассеялся, как прежде.

– Зеркало Мира откроет мне, жрец, как следует поступить с нашими пленниками.

Она наклонилась было над чашей, как вдруг какая-то новая мысль мелькнула у нее в голове. Широким движением руки она подозвала всех к себе.

– Давайте посмотрим все вместе, – предложила она. – Не обещаю вам, что мы все увидим одно и то же видение. Мне не дано будет видеть то, что увидите вы. Каждый из нас увидит и поймет, что означает его видение. И ты также, жрец.

Склонившись над огромной чашей, пленники увидели, что она до половины наполнена каким-то неизвестным им жидким металлом.

– Возможно, это ртуть… Впрочем, нет, – шепнул Генри Фрэнсис. – Я никогда не видел ничего похожего на этот металл. Очевидно, его нагрели до расплавления.

– Нет, он совершенно холодный, – возразила ему царица по-английски. – А между тем он горяч, как огонь. Фрэнсис, коснитесь этой чаши снаружи.

Он повиновался без малейшего колебания и приложил ладонь к внешней поверхности драгоценного сосуда.

– Он холоднее, чем воздух в комнате, – сообщил молодой американец.

– А теперь поглядите! – вскричала царица, бросив немного порошка на расплавленный металл. – Разве я не говорила, что это холодный огонь?

– Вероятно, это порошок, который сам воспламеняется вследствие каких-то своих химических свойств, – заявил вдруг Торрес, роясь в карманах своей куртки. Наконец он вытащил оттуда горсть табачных крошек, обломков спичек и всякого сора. – Вот это, небось, гореть не будет, – вызывающе произнес он, занося руку с этим сором над чашей и вопросительно глядя на царицу.

Та кивнула в знак согласия, и на глазах всех присутствующих сор был высыпан на металлическую поверхность. Мгновенно он превратился в облачко дыма, которое так же мгновенно рассеялось. На гладкой поверхности не осталось никаких следов, не было даже пепла.

– И все же я утверждаю, что металл этот холодный, – заметил Торрес, прикладывая, по примеру Фрэнсиса, руку к внешней поверхности чаши.

– Опусти туда палец, – предложила царица.

– Не хочу, – ответил он.

– И правильно делаешь, – согласилась она. – Если бы ты послушался меня, у тебя было бы сейчас на один палец меньше, чем от рождения. – Она бросила еще щепотку порошка. – Теперь глядите, и каждый увидит то, что ему одному суждено узреть.

И так свершилось.

Леонсии дано было увидеть, как океан разделил ее с Фрэнсисом. Генри увидел, как Фрэнсиса и царицу соединяли какой-то странной церемонией, и только с трудом он понял, что это был обряд венчания. Царица увидела себя смотрящей с высоких хоров огромного дома вниз, на роскошный зал, в котором, если бы Фрэнсису дано было заглянуть в ее видение, он узнал бы зал, построенный его отцом. А подле себя она увидела Фрэнсиса, который обнимал ее за талию. Фрэнсис же видел только один образ, наполнивший его душу смятением, – лицо Леонсии, скованное неподвижностью смерти, и на ее лбу, глубоко вонзившийся между глаз, острый тонкий стилет. Ни одной капли крови не выступило из глубокой раны. Перед глазами Торреса мелькнуло то, что, как он знал, было началом его конца. Он перекрестился и, единственный из всех, попятился назад, отказываясь смотреть, что будет дальше. А в это время жрецу представилось видение его тайного греха – лицо и тело женщины, ради которой он изменил культу Солнца, а также облик его маленькой дочери – девочки из Большого Дома.

Когда образы потускнели и все, словно сговорившись, отошли от треножника, Леонсия, как разъяренная тигрица, с горящими глазами накинулась на царицу, восклицая:

– Зеркало твое лжет! Твое Зеркало Мира лжет!

Фрэнсис и Генри, все еще находившиеся под сильным впечатлением от всего увиденного, удивленно вздрогнули при неожиданной вспышке Леонсии. Но царица возразила ей ласковым голосом:

– Мое Зеркало Мира никогда не лжет. Я не знаю, что ты видела. Но знаю, что, каким бы ни было твое видение, Зеркало не лжет.

– Ты настоящее чудовище! – вскричала Леонсия. – Подлая, лживая колдунья!

– Мы с тобой обе женщины, – ласково остановила ее царица, – и потому нам не много дано знать друг о друге. Пусть мужчины решат, лживая я колдунья или женщина с живым, женским любящим сердцем. А пока что, не забывая о том, что мы женщины и потому слабые существа, будем добры друг к другу… Подойди же ко мне, жрец Солнца, – продолжала царица, – и выслушай мое решение. Тебе, как верховному жрецу бога Солнца, больше известно, чем мне, о старинных наших обычаях и верованиях. Многое тебе известно обо мне и о том, как я сюда попала. Ты знаешь, что испокон веков, от матери к дочери – и всегда от матери к дочери, – переходила великая тайна, которая всегда жила здесь, в этом доме. Царица таинств – Та, Что Грезит. Настало время, когда надлежит подумать о будущих наших поколениях. К нам явились чужестранцы, и ни у кого из них нет жены. Нужно назначить день моего бракосочетания, чтобы и следующее поколение имело свою Царицу Грез. Так суждено. Время настало, и необходимость назрела. Я воспрошала мои грезы, и они указали мне решение. Оно таково: я возьму себе в мужья одного из этих чужеземцев – того, кто был предназначен мне судьбой прежде, чем был создан этот мир. Вот испытание, которому они подвергнутся: если ни один из них не возьмет меня в жены, тогда они все трое будут умерщвлены и ты принесешь их дымящуюся кровь в жертву на алтарь бога Солнца. Если же один из них женится на мне, тогда все они останутся жить и само Время определит затем наши судьбы.

Жрец Солнца, дрожа от гнева, пытался возразить, но она приказала:

– Молчи, жрец! Только благодаря мне ты властвуешь над народом, и по первому моему слову… впрочем, ты сам знаешь, что тебя тогда ожидает. Помни, что смерть твоя будет нелегкой.

Повернувшись к трем пленникам, царица спросила:

– Кто же из вас возьмет меня в жены?

Мужчины смущенно и растерянно переглянулись, но никто из них не откликнулся.

– Я женщина, – продолжала она, точно дразня их. – Разве не желанна я для мужчин? Разве я не молода? Или, быть может, не хороша собой? Неужели у мужчин такие странные вкусы, что ни один из вас не желает обнять меня и поцеловать в уста так, как добрый Фрэнсис поцеловал мне руку?

Она взглянула на Леонсию.

– Тебе быть судьей. Ты женщина. Тебя очень любят мужчины. Разве я не такая же женщина, как ты, и разве не могу я быть любимой?

– Ты всегда будешь добрее к мужчинам, нежели к женщинам, – ответила Леонсия. Трем мужчинам эта фраза показалась загадочной, но женскому уму царицы смысл ее был ясен. – Ты обладаешь странной и обольстительной красотой, – продолжала Леонсия, – и есть на свете множество мужчин, которые потеряли бы голову от желания заключить тебя в свои объятия. Но только позволь мне предупредить тебя, царица, что мужчины бывают разные.