– СОС, СОС, СОС... Я, «Узбекистан», нахожусь на 42,36 и 18,02 к югу от острова Чечен. На судне возник пожар. Ликвидировать не можем... СОС... СОС...

Радист начал записывать. С ним было так, как бывает во сне: среди ленивых образов-мыслей вдруг крикнет кто-то над ухом одно слово, и все вокруг становится жутко-зловещим. Молоточки стучали:

– СОС... СОС... 42,36 и 18,02 к югу от острова Чечен. Самостоятельного хода не имею. Буксировавший танкер «Дербент» обрубил буксир. Уходит прежним курсом. На сигналы не отвечает. Мы в безвыходном положении... СОС...

– Муся, аварийную... – крикнул Тарумов. – Скорее, Муська!

Глухо сквозь наушники он услышал ее голос:

– Что случилось, Арсен?

– Не говори со мной. Вот телеграмма.

Ее рука протянулась из-за его плеча и схватила журнал.

Он слышал, как стучала она рычагом аппарата.

– Пароходство, – сказала она спокойно, – аварийную мне. Живо!

Опять затрещал телеграф:

– СОС, СОС, СОС... Я «Узбекистан», имею на борту груз мазута. Взорвались десятые танки. От взрыва теряю остойчивость. Шлюпки спустить трудно из-за огня на юте. 42,36 и 18,02. Танкер «Дербент» уходит, не отвечая на сигналы... СОС, СОС...

Пауза. Муся передает телеграмму. Она отвернулась и загородилась рукой. Говорит тихо, чтобы не мешать приему. Молодец Муся. Но вот она бросает трубку на рычаг и подходит к нему.

– Сволочи! – говорит она гневно. – Бросили товарищей... Послушай, Арсен!

– Ну?

– Ты слышишь что-нибудь?

– Нет.

– Арсен, почему они уходят?

– Не знаю. Они ведь тоже с грузом мазута. Боятся сгореть.

– Подлецы! Шкуру спасают, да?

– Ага...

– Арсен, ты слушаешь?

– Да. Не говори со мной.

Радист сдавил ладонями наушники и почувствовал боль в ушах. Разноголосой сумятицей сигналов загудел потревоженный эфир.

– ...«Узбекистан», я «Большевик», тридцать миль, иду к вам... Баку, Махачкала, Красноводск, вызывайте сухогрузные суда 42,36 и 18,02 к югу от острова Чечен...

Тарумов перевел рукоятку на передачу. За перегородкой взвыла динамо, набирая обороты. Окна передатчика осветились желтым светом ламп. Из-под контакта ключа сверкнули голубые искры, свистел контрольный репродуктор.

– Всем сухогрузным судам... 42,36 и 18,02...

Потом он опять включил приемник. Пискнули судовые радио раз-другой и затихли. Наступила сосредоточенная деловая тишина, в которой ему слышался грохот якорных цепей, свист пара, шипение вспененной винтами воды. И вдруг отчетливо засвистело хриплое тональное радио:

– ...«Узбекистан», «Узбекистан», я «Дербент», иду к вам. Подойду с правого борта, спускаю шлюпки. Соберите людей, сохраняйте спокойствие. Кончаю... Вызываю Баку, Махачкала...

– Муся, звони в аварийную! – заорал Тарумов, теряя связную последовательность знаков. – Ты слышишь, Муся?

– Баку, Махачкала, я «Дербент», иду на помощь экипажу «Узбекистана». Имею на борту полный груз мазута. Несмотря на принятые меры, рискую пожаром. Вышлите спасательное судно на 42,36 и 18,02...

Муся подбежала к столу.

– Аварийная ждет у аппарата, – сказала она, – ты уже кончил?

Она схватила листок и подбежала к телефону. Тарумов видел, как приложила она трубку к уху и взглянула на бумагу. Вдруг она прислонилась к стене, закусила губу и зажмурилась. Продолжалось это недолго, несколько секунд всего. Потом она открыла глаза и сказала в трубку совсем обыкновенным голосом:

– Готово? Передаю радиограмму: Баку, Махачкала, с танкера «Дербент»...

Тарумов отдыхал, навалившись грудью на стол. Опять затрещали судовые станции. За их шумом он боялся пропустить хриплое посвистывание тонального радио. От напряжения звенело в ушах, и мысли путались в обрывках телеграфных фраз.

«Плохо, что ни одного парохода не оказалось поблизости. Почему вызывают сухогрузных? Нефтеналивные легче воспламеняются. «Дербент» нефтеналивной... Обрубил буксир и ушел, потом вернулся! Как странно! Теперь ему будет труднее спасти людей. Радист вышел из рубки последним... Кто на «Узбекистане» радистом?.. Валька Ластик, мальчонка, юнкор. Может, задохнулся? Или все задохнулись? Нет, «Дербент» спустит шлюпки и подберет всех. Но почему он ушел? И не отвечал на сигналы? И почему вернулся? Там опасный груз – красноводская нефть. В ней много летучих, и она воспламеняется, как бензин. Что говорили об этом танкере? Да, стахановские рейсы! Он идет впереди по выполнению плана перевозок. На «Дербенте» Мусин муж, Басов, механик. Она испугалась, когда прочла радиограмму... Ветер пять баллов, гонит искры, на море крупная зыбь... Главное – не пропустить позывные! Они передавали, что судно теряет остойчивость – ложится набок. Значит, в то время, когда горят надстройки и судно готово перевернуться, в радиорубке еще сидит за ключом Валька Ластик. На нем дымится одежда, и огромным черным ртом глотает он дым, едкий, удушливый дым горящего мазута и краски... Мальчонка, юнкор...»

Судовые радио смолкают. Опять просачивается в наушники едва слышная музыка. Тифлис, Эривань?..

– ...Прощай, мой табор, пою в последний раз... – словно из-за глухой стены выкрикивает певица с залихватским цыганским надрывом.

Плохой приемник, скверная избирательность! Тарумов поворотом регулятора старается отсеять ненужный звук. Он сердится, цыганская певица поет и не знает ни кода Морзе, ни расстояния до каменных бурунов острова Чечен. Но вот отшумели аплодисменты, и все стихло. Пусто стало на морской позывной волне.

Тарумов обернулся и увидел Мусю. Она стояла за его стулом, прижав руки к груди. Лицо ее бледно. Ему показалось, что она может упасть.

– Ничего нет, Арсен?

– Ничего.

– Знаешь, я не могу работать. Я постою тут... можно?

– Можно, – он подвинулся на стуле, давая ей место, – садись сюда. Не волнуйся.

Он чувствовал свое превосходство над ней, потому что был спокойнее. И в то же время ему отчего-то было досадно.

Муся присела на край стула и зябко вздрогнула.

– Меня трясет, – пожаловалась она, – здесь холодно.

– Это от волнения, Муся.

– Нет, здесь правда холодно. Слушай, Арсен!

– Ну?

– В прошлом году сгорел нефтевоз «Партизан». Ты помнишь? Они тогда красноводскую нефть везли. Эта нефть – взрывучая, правда?

– Ерунда!

– Нет, ты скажи?..

– Говорю, ерунда!

– Эх, врешь ты все... Я очень боюсь, Арсен, – произнесла она жалобно, – если что случится...

Он обнял ее и притянул к себе, удивляясь, что не чувствует уже никакой робости. Рядом он видел бледное Мусино лицо, склонившееся к нему на плечо с тоскливым безразличием. И, желая ободрить ее, он сказал:

– Твой муж не участвует в спасательных работах. Он в машинном отделении, там опасность меньше.

Муся вздохнула:

– Ты это про Басова? Так он мне не муж больше.

– Как так?

– А просто. Мы с ним расстались. Расстались совсем...

Она помолчала.

– Знаешь, мне кажется, он и не любил меня никогда. А может, и любил по-своему, не пойму я. Он такой... странный. Только он уехал, и все кончилось. Нет, ты не думай, что я за него боюсь! Их там сорок пять человек на «Дербенте», и если что случится...

Он гладил ее плечо и думал, что, должно быть, тот человек чем-то оскорбил ее, она несчастна и не может забыть... Он чувствовал гордость оттого, что она доверилась ему и искала у него сочувствия, как бы объединяясь с ним против того неприятного человека – ее бывшего мужа. Потом его взгляд упал на страницы журнала и пробежал по словам телеграммы: «уходит, не отвечает на сигналы». Он представил себе яркое зарево пожара и уходящий в темноту предательский силуэт корабля. Ему казалось, что здесь как-то замешан механик Басов.

Теперь он представлялся ему огромным, краснолицым и свирепым: стоит на корме и, ухая, как леший, рубит буксирный трос. А на палубе собралась команда, все растеряны, но никто не решается к нему подойти. Он вспомнил, что на судне есть капитан, которому подчиняется и механик Басов и другие моряки, и ему стало досадно, что сцена, нарисованная его воображением, не вязалась с действительностью.