— Астролога Семёнова? — Я тоже вытянула шею. — Вижу только помойку. И бомжа, кстати, тоже вижу.

— Тьфу на тебя. — Поёжилась Ершова. — Не каркай, дура. Где, блять, таинственные силы-то?

— В пизде. — Я замёрзла, и очень хотела домой. Поэтому позволяла себе грубости. — У Семёнова, блять, спроси. Он же Нострадамус, он же всё знает.

— Знаешь чо? — Нашлась Юлька. — А может, нам надо отойти подальше от подъезда, и там искать роковую встречу?

— Ага. Отойди. В темноту. К помойке поближе. Там тебе и будет жених, блять. Бомж, смотрю, уже и хуй достал.

— Дура. Он просто ссыт. — Юлька расправила плечи. — Короче, делай что хочешь, а я пойду.

— Куда?!

— Гулять.

— В такую погоду?! В одиннадцать вечера?!

— Да. Я чувствую, сегодня мой день.

— А я чувствую, что надо срочно идти домой, пока мне тут менингит ветром не надуло.

— Ну и иди!

— Ну и пойду!

— Ну и вали!

— Ну и сама вали!

— Подруга, блять!

— Идиотка, блин!

Поскользнувшись на чьём-то какашняке, Ершова въехала в темноту, навстречу своей судьбе.

А я пошла домой.

Умирать от депрессии. Которая теперь ещё более усугубилась.

***

Эпилог.

Телефонный звонок раздался в десять утра.

— Ты простишь меня, жаба? — Тихо, с надеждой спросили в трубке.

— Нет. У меня депрессия. Я всех ненавижу. А тебя в особенности. У меня теперь температура. Скоро я умру от менингита.

— Я печалюсь. — Голос в трубке посуровел. — Я очень печалюсь. У меня нещастье. Ты должна быть ко мне милосердна в такую минуту.

— Тебя выебал бомж? — Я мысленно приготовилась звонить знакомым врачам-венерологам.

— Нет. — Юлька тяжело вздохнула. — Хуже.

— Укупник? — Я мысленно приготовилась звонить знакомым врачам психиатрам.

— Ещё хуже. Я вчера зашла в какой-то трактир, и там накушалась вкусной-полезной водки. С горя. Ты ж меня бросила, жаба такая… Я, видимо, сильно накушалась, поэтому у меня теперь нет паспорта, денег, любимой белой сумочки, которая, кстати, была твоя, а так же отсутствует один сапог, и один зуб. Сразу говорю: я не виновата, я ничего не помню. Но не это самое страшное.

— Нет, Юля… — Я почувствовала как у меня задёргался глаз. — Самое страшное уже случилось. Ты проебала мою сумку! Теперь ты умрёшь.

— Похуй. — Юлька, казалось, совершенно не испугалась перспективы быть убитой. — Посмотри на календарь.

— У меня его нет.

— А у меня есть. И знаешь, чо там, на календаре?

— Осень?

— Осень. Ноябрь. Тринадцатое число.

— И что?

— Две тыщи седьмой год.

— Ахуеть какая новость.

— Да. А журнальчик, как оказалось, был за две тыщи третий… Понимаешь? — Юлька всхлипнула. — Мы с тобой уже четыре года как проебали своё щастье!!! Свою роковую встречу! Своих женихов с баблом и крепкими яйцами! НО!

Юлька замолчала.

Я ждала.

— НО. — В трубке явно расстроились, что эффекта не вышло. — Есть и хорошая новость! В новом журнале «Лиза» за ноябрь две тыщи седьмого написано, что тринадцатое ноября станет для Водолеев роковым днём, а Овнов ждёт сюрприз! Ещё не всё потеряно! Мы ещё встретим наше щастье!

Я переложила телефонную трубку в другую руку, облокотила плечом на стену, и сказала:

— Насчёт сюрприза это в точку. Знаешь, что лежало в той моей сумке, которую ты удачно проебала? Не знаешь? Я тебе скажу. Там была моя заначка. На чёрный день. Три штуки баксов. И сегодня этот чёрный день наступил. Тебе пиздец, Ершова. Я уже иду.

В трубке икнули, и бросили трубку. А я пошла, и на всякий случай проверила свою заначку в тумбочке.

На месте заначка. Куда она денецца?

Только Ершова об этом до сих пор не знает.

И никогда не узнает.

Ибо нехуй вестись на гороскопы.

Шоколадная конфета

17-09-2008

Я недолго побыла единственным ребёнком в семье. Всего-то четыре года. Я даже понять этого не успела. Однажды у мамы вдруг появился живот. Он рос и шевелился. Был большой и круглый. Мама предлагала мне его потрогать, а я боялась. Мама ещё сердилась почему-то…

А потом наступила осень. Бабушка нарядила меня в бордовый костюмчик со слонёнком на нагрудном кармашке, и повезла куда-то на автобусе. Потом мы с ней долго куда-то шли-шли-шли, пока не дошли до большого дома. Я подумала, что мы к кому-то в гости едем. Бабушка часто брала меня с собой в гости… Но в дом мы так и не зашли. Бабушка встала под окнами, неуверенно посмотрела на окна, и крикнула:

— Таня!

Я тоже хотела крикнуть, но почему-то застеснялась. Может быть, потому что на мне был мальчишечий костюм? Он мне не нравился. Из-за моей короткой стрижки и этого костюма меня постоянно принимали за мальчика. А я очень хотела, чтобы у меня были длинные косы. До пола. Как у Снегурочки. Но меня почему-то всегда коротко стригли, и не спрашивали чего я хочу. А я хотела ещё юбочку из марли, с пришитыми к ней блестящими бусинками, как у Насти Архиповой из нашей группы, и белые ботиночки от коньков… Я всю зиму просила папу снять с коньков лезвия, и отдать мне ботиночки. Лезвия их только портят ведь.

Белые ботиночки, с большим квадратным каблуком…

Я была бы самая красивая. А в этом дурацком костюме мне было неуютно и стыдно.

Бабушка ещё раз позвала Таню, и вдруг схватила меня за плечи, и начала подталкивать вперёд, приговаривая:

— Ты головёнку-то подними. Мамку видишь? Во-о-он она, в окошко смотрит!

Голову я подняла, но маму не увидела. А бабушка уже снова кричала:

— Танюша, молочко-то есть?

— Нет, мам, не пришло пока… — Отвечал откуда-то мамин голос. Я силилась понять откуда он идёт — и не понимала. Стало очень обидно.

— Где мама? — Я подёргала бабушку за руку.

— Высоко она, Лидуша. — Бабушка чмокнула меня в макушку. — Не тяни шейку, не увидишь. А на руки мне тебя взять тяжело.

— Зачем мы тут? — Я насупилась.

— Сестричку твою приехали проведать. — Бабушка улыбнулась, но как-то грустно, одними губами только.

— Это магазин? — Я внимательно ещё раз посмотрела на дом. Мне говорили, что сестричку мне купят в магазине. Странные люди: даже меня не позвали, чтобы я тоже выбрала…

— Можно и так сказать. — Бабушка крепко взяла меня за руку, снова подняла голову, и крикнула: — Танюш, я там тебе передачку уже отдала, молочка пей побольше. Поцелуй от нас Машеньку!

Так я поняла, что мою новую сестру зовут Маша. Это мне не понравилось. У меня уже была одна кукла Маша. А я хотела Джульетту…

Так в нашем доме появился маленький. Маша была беспокойной и всё время плакала. Играть мне с ней не разрешали.

А однажды мама собрала все мои вещи и игрушки в большую сумку, взяла меня за руку, и отвела к бабушке. Я любила гостить у бабушки. Там всегда было тихо, можно было сколько угодно смотреть цветной телевизор, а дедушка разрешал мне пускать в ванной мыльные пузыри.

Я возилась в комнате со своими игрушками, рассаживая кукол по углам, и слышала, как на кухне бабушка разговаривает с мамой.

— Не любишь ты её, Таня. — Вдруг тихо сказала бабушка. Она очень тихо сказала, а я почему-то, вот, услышала. Куклу Колю забыла посадить на диван, и подошла к двери.

— Мам, не говори глупостей! — Это уже моя мама бабушке отвечает. — Мне просто тяжело сразу с двумя. Машеньке только месяц, я устала как собака. А тут ещё Лидка под ногами путается… И ты сама обещала мне помогать!

— А зачем второго рожала? — Ещё тише спросила бабушка.

— Славик мальчика хотел! — Как-то отчаянно выкрикнула мама, и вдруг всхлипнула: — Ну, пускай она у тебя месячишко поживёт, а? Я хоть передохну. Её шмотки и игрушки я привезла. Вот деньги на неё.

Что-то зашуршало и звякнуло.

— Убери. — Снова очень тихо сказала бабушка. — Мы не бедствуем. Деду пенсию платят хорошую. Заказы дают. Прокормим, не бойся.

— Конфет ей не давайте. — Снова сказала мама, а я зажмурилась. Почему мне не давать конфет? Я же хорошо себя веду. Хорошим детям конфеты можно.