— Да нет, я, пожалуй, уже не успею.
— И все-таки, — как ни в чем не бывало, продолжала Паулина, — твоя реакция на предстоящую поездку меня удивляет.
— Почему же? — Стараясь не спровоцировать вторую волну скандала, я тщательно выбривала из своей речи тончайшие волоски язвительности.
— Насколько я помню иудейские законы, Израиль, дорогая, и есть твоя доисторическая родина…
— Ага, — я постаралась вложить в это согласие как можно больше оптимизма. — В Советском Союзе мне об этом время от времени напоминали… Причем очень тактично, Паулина. Очевидно, просто не хотели меня обижать…
— Но ты им не верила, верно?
— Не верила во что?
— В то, что они хотели тебя обидеть.
— Иногда мне казалось, что они сами обижены…
— Кем обижены? Тобой?
— Богом.
— Не любишь бывшую родину?
— Знаете, Паулина, я что-то совсем запуталась в последнее время в этих своих родинах… То ни одной не была нужна, то вдруг — сразу трем.
— Но по разным причинам, — уточнила Паулина и сурово нацелила мне в грудь указательный палец.
— Простите за непарламентское выражение, Паулина, а не один хрен?
— Не кощунствуй, Валентина!
— Да Бог с вами!.. — Меня аж передернуло от вопиющей несправедливости и толстокожести моей опекунши. — В конце концов, я ведь не выбросилась из окна, не устроила истерики, а послушно возвращаюсь на родину! Причем, обратите внимание, без каких-либо личных просьб о защите в адрес правительства США. Я возвращаюсь в строгом соответствии с традициями моего несчастного и гонимого народа…
— То есть, как это?
— Кружным путем, с подложными документами, в рубище хронической неудачницы и посыпав голову пеплом.
— А последнее ты когда успела?
— Когда подписывала обязательство работать на Моссад…
— И все-таки на родину, — примирительно пробормотала Паулина, аккуратно поправляя ресницу ногтем указательного пальца.
— Неужели завидуете? — усмехнулась я.
— А что, заметно?
— А чему тут завидовать, Паулина?
— В этом вся ты, Валечка, — вздохнула Паулина, укоризненно покачав идеально уложенной прической. — Всего одним вопросом ты умудрилась влезть в самую суть неразрешимых противоречий славянской души!
— Вы в самом деле считаете себя славянкой?..
Погасив скандал, я подсознательно прибегала к отчаянным мерам, лишь бы оттянуть неизбежный финал этого никчемного препирательства. К тому моменту я уже отчетливо понимала, что НЕ ХОЧУ лететь в Израиль. Даже не сомневаясь в том, что ритуал посыпания головы пеплом официально аннулирован представителем ЦРУ. Я просто не хотела туда лететь. Без всяких причин. Как грязнуля, который отказывается от мыла и мочалки не потому, что ему не нравится быть чистым — просто мысль, что отныне его станут ПРИНУЖДАТЬ регулярно принимать душ, кажется ему невыносимой…
— Мы еще вернемся к вопросу о моей национальной самоидентификации, — негромко обронила Паулина и шагнула к двери. — Возможно, даже в самолете. Если, конечно, он не улетит без нас, милая Валечка…
Я еще раз вздохнула и, преодолевая внутреннее сопротивление, взялась за кожаные ручки саквояжа.
Родина настоятельно звала меня к себе. И при этом просила мраморными устами Паулины на свидание не опаздывать…
По мере того, как произвольно, время от времени и без какой-либо системы пополнялся мой опыт ВЫНУЖДЕННОГО общения со шпионами разных национальностей, вероисповеданий и политических убеждений, я, по всем законам этого бессмертного жанра, должна была постепенно превратиться хоть в какое-то подобие профессионала. Впрочем, вывод этот, во-первых, поверхностный, а, во-вторых — сугубо теоретический. Поскольку на практике ничего подобного со мной не происходило и произойти не могло. Конечно, чему-то меня учили. Мало того, я даже извлекла для себя кое-какие уроки. Но их примитивность была настолько очевидной, что особенно гордиться мне было нечем и не перед кем. С таким же успехом, человек, который едва не утонул на диком пляже, дает себе слово плавать впредь только в специально отведенных для этого местах. Из чего, кстати, вовсе не вытекает, что на этом самом специально отведенном месте его не подстерегает угроза угодить в воронку или вследствие тривиальной судороги превратиться в рыбий корм.
Короче, если и был один стоящий вывод, извлеченный мною из теневой стороны жизни, то заключался он в следующем: никогда не стремись преуспеть в деле, для которого ты НЕ РОЖДЕНА! Естественно, если отвязаться от этого дела тебе не дают. Мысль самая что ни на есть заурядная, претендовать на включение в сборник избранных фраз и афоризмов, естественно, не может. Зато она моя и, главное, ВЫСТРАДАННАЯ. Только, пожалуйста, без этих глупых подозрений в намерении мифологизировать профессию шпиона! Ничуть не бывало! С равным успехом можно заподозрить женщину в любви к абортам. Просто, шпионское ремесло — слишком уж объемное и многомерное понятие, оно как бы на стыке сразу нескольких профессий и увлечений. Нечто вроде занятий шахматами, которое с одинаковым успехом можно отнести и к спорту, и к искусству, и к науке. Но ведь никто же не ставит под сомнение тот очевидный факт, что профессиональным шахматистом надо родиться. В шпионаже, очевидно, происходит то же самое. Так что, передо мной, волею обстоятельств попавшей в компанию одаренных от природы и умудренных опытом гроссмейстеров и международных мастеров шпионажа, открывалось две возможности: либо возомнить о себе черт те что, увлечься этим ремеслом и практически сразу же остаться без головы, либо понять свою профессиональную КОПЕЕЧНОСТЬ и внимательно — опять-таки, во имя сохранения все той же головы — приглядываться к ходам профессионалов. При этом, презирая шпионов за цинизм, судьбу — за коварство, а себя — за неспособность справиться с собственными проблемами без их помощи. Впрочем, моя любимая подруга выразила эту мысль задолго до описываемых событий, а, главное, намного проще. Рассказывая о своем очередном ухажере, она как-то обронила: «Гвоздя в стену вбить не может, деньги зарабатывать не способен, для карьеры — вообще конченый человек… Но как трахаться — золотые руки!..»
…В международном аэропорту Фьюмичино, как и в его парижском брате Орли, был такой же, расположенный в стороне от основного терминала, флигель-отсек для частных пассажиров, очень похожий на парижский длинный коридор, освещенный ровным матовым сиянием вмурованных в стены плафонов, и даже выражение лица встречавшего нас роскошного итальянца ростом под два метра с длинными по плечи блестящими волосами напоминало реакцию длинноусого приятеля моей наставницы в Орли: он улыбался Паулине с неподдельной душевной теплотой профессионального сутенера, нежданно-негаданно встретившего в Риме единственную на земле женщину, безграничным щедротам которой обязан всем на свете — от умопомрачительно дорогого, с таинственным темно-фиолетовым свечением, костюма-тройки от Гуччи до сытого выражения черных, оливкообразных глаз, удлиненных к косым бакенбардам, подбритым с вызывающей некоторые подозрения девичьей тщательностью…
Подхватив сумку Паулины (на мой саквояж, не говоря уже о его хозяйке, красавчик в костюме от Гуччи даже не отреагировал), итальянец поспешил к двери, над которой висел рекламный щит с порядком надоевшим мне белым крестом авиакомпании Swiss air, и распахнул ее перед нами:
— Прошу, сеньорины!..
На матово мерцавшем плиточном полу ангара стояла все та же серебристая «Сессна» со швейцарской атрибутикой на хвосте.
— Ты все еще не в духе, Валечка? — не оборачиваясь, обронила Паулина, величественным шагом королевы направляясь к откинутому трапу-двери.
— А что, появился повод?
— Неужели, так и не появился?
— Паулина, а мою сумку этот длиноногий козел взять не мог?
— Валечка, ты несправедлива, он совсем не похож на козла, — по-голубиному сыто проворковала Паулина, с нескрываемым удовольствием разглядывая атлетическую спину итальянца, по которой волнами перекатывались длинные, блестящие пряди. — Просто мальчик профессионально разбирается в вопросах субординации, вот и все…