— Охотник он, охотником и хочу его видеть. Он будет меня и мать кормить, скоро мы совсем старые станем.

— Учителем будет, тоже прокормит.

— Нет. Ему надо жениться, детей растить…

— Это он еще успеет…

— Нет, нынче надо ему жениться, жена не ждет… Боло смутился. Произошла заминка, потом заговорил Котов.

— Товарищ охотник, совесть надо иметь, для тебя же мы стараемся…

Пачи даже не взглянул на него, он не понимал русскую речь.

— Отец Онаги, тебя просят люди, — сказал Пота, хотя давно понял, что Пачи им не удастся уговорить.

— Отец Богдана, тори пропадет, если он уедет на учебу и вовремя не возьмем девочку обратно.

— А ты пожени и отпусти.

— А жена без мужа как будет жить? С молодыми людьми будет… ребенка принесет…

Пачи называл вещи своими именами, это никогда не осуждалось, принималось всеми как обычная норма разговора. Нина сперва не поняла слов, сказанных Пачи, потому что Богдан не объяснял им такие термины, но когда до нее дошел смысл, она опустила голову и медленно вышла из землянки.

Пота поглядел вслед ей и сказал:

— Ты и жена будете рядом с ней, чего боишься?

— Рядом, говоришь? — зло усмехнулся Пачи. — Ты забыл, как Онага мне принесла внука, где я тогда был, за горами, за лесами? Рядом был, а дочь принесла. Не хочу, чтобы невестка то же повторила. Хватит с меня позора.

Пота попрощался и вышел. Вслед за ним шел Котов. Зашли в другую землянку. И в этой семье отец не отпускал сына, а когда Нина напомнила про Богдана, то охотник совсем примолк.

— Не говори им о Богдане, — сказал Пота, когда вышли на улицу. — Богдан ушел от нас, ушел навсегда.

— Он вернется, вы знаете.

— Мы-то знаем, а все считают, что он не вернется. Пять лет мы ничего не знали о нем. Кто из родителей захочет такого? Потому про Богдана не говори.

Заглянули к охотнику, у которого подросла дочь-невеста, но он даже слушать не стал, сказал твердо: не отпустит, потому что не хочет, чтобы она принесла ему зайчонка, не хочет, чтобы она вышла замуж без его ведома.

— Он не хочет потерять тори за дочь, — объяснил Пота.

Так Котову и не удалось в Джуене завербовать студентов. Нина же окончательно решила, что возвратится в Джуен, будет здесь работать.

«Вот это первобытность, — думала она, — сказал такое грязное слово и даже не поперхнулся. Все просто у них».

Ей хотелось посидеть одной, подумать. Села на корме лодки, опустила ноги в теплую воду. Что она станет делать в Джуене? Как что? Работать. Лингвистическая работа будет побочной работой — это она теперь поняла. Она будет здесь устанавливать новую жизнь…

— Нина, ты опять думаешь?

Как это так бесшумно подошла Гэнгиэ! Напугала даже.

— Думаю, Гэнгиэ. Сколько я нового узнала здесь.

— Нового? У нас? Смеешься ты, у нас все старое, древнее-древнее, у нас ничего не меняется.

— Изменится. Придут сюда новые люди, грамотные люди, и изменится.

— Грамотных людей нет.

— А ты не хочешь учиться?

— Хочу. Ты будешь меня учить?

— Буду. Я думаю вернуться сюда, хочу здесь работать. Тогда и буду тебя учить грамоте.

— А трудно это?

— Трудно, не буду обманывать. Но если у тебя есть большое желание научиться, ты выучишься.

— Я очень хочу научиться, он ведь очень грамотный…

— Кто?

Гэнгиэ замолчала. Нина поняла, что у нее есть тайна, которую хранит она и не хочет, чтобы о ней знали другие.

— Рыбу всю уже разделали? — спросила она.

— Да, долго ли, столько рук.

— Много же рыбы было.

— Это не много, весной бывает больше. Кеты осенью бывает еще больше.

Опять замолчали. Нина мысленно представила женскую работу в нанайской семье — у нанайки, кроме зимнего времени, не находится сколько-нибудь свободных дней. Все хозяйство на ее плечах.

— Ты счастливая, — сказала Гэнгиэ.

— А в чем мое счастье?

— Много знаешь, по-нанайски и по-своему говоришь.

— Я еще два языка знаю.

— Да ты что, как так можно? У нас в Болони был торговец, он знал китайский, русский язык и наш. Он был мужчина. А ты знаешь четыре языка?

— И женщина, да? — засмеялась Нина. — Что, женщина не может знать больше мужчины?

— Да, мужчины всегда больше нас знают.

— Нет, Гэнгиэ, если бы ты выучилась, ты знала бы больше всех мужчин, вместе взятых, потому что они неграмотные, а ты грамотная.

— А Богдан грамотный?

— Да, он очень грамотный, умный, потому что всегда хотел учиться и выучился. Он хороший.

— Ты счастливая, — повторила Гэнгиэ.

— В чем еще мое счастье?

— Ты рядом с ним всегда бываешь.

— Рядом с Богданом?

— Да.

И тут только Нина поняла, что весь этот их разговор ведется вокруг Богдана, что они вдвоем с Гэнгиэ плетут словесную сеть вокруг него. «Она любит его», — подумала Нина.

— Мы с Богданом делаем одно дело, письменность нанайскую создаем, потому вместе бываем.

— Он не женился?

— Что ты, Гэнгиэ, ему даже думчть об этом некогда, — как можно беззаботнее ответила она.

— Это правда, Нина, это правда? — Гэнгиэ схватила руку Нины и прижала к груди.

— Ты любишь его? — почему-то шепотом спросила Нина.

— Да. Давно. Он даже не знает. Позвал бы он, когда жил в Нярги, сбежала бы к нему. Противно мне жить с Гидой. Ты мне помоги, Нина, помоги уйти от него…

Нина прижала к себе голову Гэнгиэ, волосы женщины пахли тайгой и озерной водой.

— Как тебе помочь, Гэнгиэ?

— Ты русская, ты грамотная, ты все можешь…

— Послушай, что сегодня рассказал приезжий русский… — Нина рассказала об Анне Опенка. Гэнгиэ ничего не ответила, она подошла к воде и стала мыть лицо. Потом спросила:

— Когда уезжаешь?

— Зачем тебе? — в свою очередь спросила Нина.

— Хочу в гости к родителям в Болонь съездить. Давно я не была у них. Соскучилась. Ну, сиди, я пошла отпрашиваться у мужа.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Не один Полокто сомневался, сомневались еще несколько охотников. «Неужели советская власть такая жестокая, что не позволит нам ни рыбачить, ни охотиться», — спрашивали они друг у друга и не находили ответа.

— Это Пиапон сам выдумал, — предположил кто-то.

После этих слов Полокто уже не мог найти себе места. Он вернулся домой, собрал сыновей, внуков, устроил, как бывало в большом доме, совет.

— Решил я переехать в Мэнгэн, — заявил он.

— Почему раньше не посоветовался с нами? — спросил второй сын Гара.

— Сегодня только решил, сейчас советуюсь.

— Я не перееду, — сказал Ойта.

— Мне и тут хорошо, — поддержал брата Гара.

Полокто в бешенстве сжал кулаки. Но что он мог поделать с сыновьями, у которых дети уже двадцатилетние охотники? Как он мог поднять на них руки? Он еще имел разум и иногда мог удержать свой норов. А отец его, Баоса, в таких случаях не раздумывал, его, сорокалетнего, таскал за косы… То был настоящий хозяин большого дома.

— Где будете жить? Я разбираю дом и перевожу в Мэнгэн, — произнес Полокто.

— Колхоз поможет, — ответил Ойта. — Вон как быстро построили склад, закончили уже половину конюшни. Разве долго всем вместе нам фанзу построить?

«Как они быстро приспособились к этому колхозу? — со злостью подумал Полокто. — Может, на самом деле это хорошее дело? Все вместе, как одна семья… Тьфу! Нет, не хочу такую семью!!»

— Стройте фанзу, переезжайте!

Полокто соскочил с нар, выбежал на улицу и потребовал у жен поесть. Старшие его жены Майда и Гэйе с приходом третьей, молодой жены, сами собой отстранились от дел. Майда стала стара, нянчилась с правнуками, тачала обувь, шила одежду, а Гэйе возненавидела еще пуще мужа и делала вид, что не замечает его присутствия. За Полокто присматривала одна молоденькая жена, которую в стойбище прозвали «внучкой Полокто», потому что она была ровесницей детям Ойты и Гары.

— Мы переезжаем в Мэнгэн, — объявил Полокто.

— Кто это мы? — с вызовом спросила Гэйе. — Этот дом строили русские, а мы помогали им, лес валили, сюда привезли. Нашим потом пропитан дом, потому он и наш. Правда, мать Ойты?