— Какая форма рапорта, так я и писал.

— Боло, хочешь учиться?

— Куда мне, жена, дети.

— Сколько людей оставляют на год жен, детей — едут учиться на курсы. Ты не хочешь?

— Нет, не хочу. Я бы ушел из сельсовета, охотиться люблю.

«Здесь все любят охотиться и никто не хочет учиться, — с горечью подумал Богдан. — Джуен единственное село, откуда никто не поехал учиться, если не считать Гэнгиэ. Надо расшевелить молодежь, заставить учиться».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Деревянный дом слева давно разобрали и переправили на тот берег. Теперь разобрали дом справа, и большой дом Полокто остался в одиночестве, как оставался он сам в одиночестве в родном стойбище, среди родственников и сородичей. С тоской глядел старый Полокто на таежный берег, где прямыми рядами выстраивались новые дома, а его дом оставался в старом Нярги. В начале переселения он с усмешкой наблюдал за сородичами и крепко надеялся на детей и внуков — помогут разобрать и переправить его дом. Пригласил он Ойту и Гару, спросил:

— Поможете переправить дом?

Помолчали сыновья, подумали.

— Это как колхоз скажет, — ответил наконец Ойта.

— Мне привезли бревна, начинаю дом себе строить, — сказал Гара.

— Я тоже начинаю строить, — вставил слово Ойта.

— Будто на неделю не можете задержаться со своим строительством?

— Нет, не можем, — ответил Ойта, — мы в колхозе, отец, нам в помощь выделены люди, а потом мы будем помогать другим.

Полокто ничего больше не сказал сыновьям, он уже понял, что бесполезно говорить с ними. «Колхоз отобрал у меня детей и внуков», — с горечью подумал он и обратился к Улуске, может, этот поможет, родственник ведь, зять.

— Эх, отец Ойты, — улыбнулся Улуска. — Меня все считают тупоголовым, а ты, вижу, тупее меня. Я мог бы тебе помочь, но я теперь колхозник, а колхозное наше братство — это больше чем родственное. Понял? Мои друзья Оненка, Кирилл помогают мне строить дом, а потом я пойду им помогать. Вот это наше колхозное братство. А ты кто? Единоличник…

Не рассердился Полокто на Улуску, которого всегда считал глупым, только подумал: «Может, он и прав, колхозник колхознику теперь больше помогает, чем родственники. И впрямь, братство, выходит».

Одиноким человеком уже несколько лет жил Полокто среди людей. Отказавшись вступить в колхоз, он занимался своим хозяйством. Был у него невод, да как одному рыбачить? Зимой он гонял почту на своих лошадях или вывозил лес в леспромхозе. Вот и весь его заработок на весь год. Заработок неплохой, хватило бы на двоих, если бы молодая жена не требовала обновы. Полокто любил жену и потакал ей во всем, боясь ее потерять. Внучкой называли в стойбище молодую жену Полокто, и это была правда, она была ровесницей его внуков. Очень боялся Полокто за нее, оберегал ее, как умел, услаждал, лишь бы не ушла она от него, старого. Когда Хорхой попросил его поселить русскую учительницу, он с радостью согласился. «Она будет не в одиночестве, будет с учительницей», — думал он. Очень надеялся Полокто на русскую и, когда встретился с ней, обрадовался — учительница оказалась такой, какой он и представлял — общительной, веселой, умной. Но прошло совсем немного времени, и пришлось Полокто разочароваться — учительница вовлекла молодую женщину в комсомол, стала по вечерам водить на ликбез, на репетиции. Полокто не мог при учительнице ругать жену, запрещать ей ходить в школу; даже не будь учительницы, навряд ли стал он бы ее ругать, потому что все время жил в страхе, что она бросит его и уйдет к молодому.

Молодая жена скоро поняла свое положение в семье, стала верховодить, понукать мужем. Когда построили новую школу и там же большую комнату для учительницы, русская девушка с матерью перешла в свое жилье. Тогда Полокто совсем испугался, бросил ямщицкую работу, превратился в сторожа своей собственной жены.

— Чего не работаешь? — наседала жена. — Все работают, а ты сидишь дома. Откуда у нас будут деньги? Все мужья покупают женам всякие материи, а ты купил мне? Я хочу русское платье сшить, а где достану материал, на какие деньги?

Полокто махнул рукой и уехал на лесозаготовки. Приезжал он домой редко и каждый раз замечал изменения в жене. Краем vxa слышал он о ее проделках, говорили в стойбище, что внук при живом деде продолжил его. Старый Полокто гадал, который из внуков оказался таким ретивым, так рано похоронил его и живет с его женой — старший сын Ойты или Гары, который из них?

«Хоть бы скорее умереть, избавиться от этого позора», — думал Полокто. Жена совсем отбилась от рук, никакие уговоры не действовали на нее. Лежа в постели, он говорил ей:

— Не позорь меня, подожди немного, я скоро умру, тогда ты будешь сама себе хозяйка. Я тебе оставлю дом, лошадей, денег.

— Буду ждать, как бы не так! Ты еще не скоро умрешь. Я за это время постарею, — отвечала она. — А дом твой мне не нужен, лошади; тоже. Прошлым летом жена забеременела, и все в стойбище знали — не от Полокто будет ребенок. И пошли толки-перетолки по Амуру, издевались люди над Полокто.

— Поделом ему, так ему!

— Каких жен избивал, а молодая за старших отомстила.

— Чего он не изобьет ее? Почему не убьет?

Слушал Полокто эти разговоры и думал: «Сыновей отнял колхоз, жену отнял комсомол». Он бесконечно устал от этой непонятной жизни, закружила его жизнь, как щепку в амурской крутоверти, а он сам не делал никаких усилий, чтобы выплыть. Однажды явилась Гэйе. Она давно не заходила в большой дом, с тех пор как покинула его. «Теперь твой черед, дождалась своего времени», — подумал Полокто.

Гэйе подсела к нему, закурила.

— Чего молчишь? Ну, добивай, мсти! — закричал Полокто.

Гэйе курила и молчала. Это было так необычно, неожиданно. Полокто тоже молчал, ждал.

— Хотела я мстить тебе, отец Ойты, — наконец промолвила Гэйе, — бежать уже собралась, плюнуть в твое лицо собралась. Так забилось мое сердце, что даже помолодела от мысли, как я тебе отомщу. И прямо тряслась. Потом вдруг что-то меня остановило. Знаешь что? Мать Ойты остановила меня, как при жизни ее не раз бывало. Я подумала, что бы она сделала, будь жива. Неужели стала бы плевать тебе в лицо и издеваться? Нет, никогда бы она этого не сделала, она пришла бы к тебе и сказала: «Отец Ойты, успокойся, возьми себя в руки, пусть говорят люди, что хотят. Мы с тобой оба опозорены». Я пришла к тебе, отец Ойты, сказать это же. Успокойся, мы оба опозорены…

Полокто, не ожидавший ничего подобного, вдруг прижался к Гэйе и заплакал; плакал он по-старчески тихо, только плечи его вздрагивали. Гэйе обняла его за шею и всхлипнула.

— Вернись, доживем вдвоем, а ее я выгоню, — предложил Полокто успокоившись.

Гэйе вытерла глаза, лицо и сказала:

— Нет, отец Ойты, не вернусь.

— Зачем тогда все это наговорила?

— Так сделала бы мать Ойты. А я по-другому… Нет, я не вернусь, мне с тобой нечего делать. Буду жить у Гары, внуков нянчить буду…

Жена Полокто родила дочь, но девочка прожила всего три дня и умерла, как ни бился над ней Бурнакин, принимавший роды. Не выгнал Полокто жену, не мог он этого сделать, не мог остаться один-одинешенек в своем большом доме. Смирился он и глядел теперь сквозь пальцы на любовные похождения жены.

— Переезжать думаешь? — спрашивала жена. — Или один здесь останешься? Ну и оставайся! Я перееду одна, ты живи тут.

Вспомнил Полокто про Хорхоя, которого все время считал щенком, не признавал его председательской власти. На этот раз пришлось к нему обратиться.

— Как я могу перевезти твой дом, дед? — удивился Хорхой.

— Ты сельсовет, должен.

— Колхоз перевозит, все силы в колхозе. Мне самому дом он строит. У сельсовета нет на это ни денег, ни сил.

«Сельсовет не может, только колхоз может», — думал Полокто, сидя возле своего дома и наблюдая, как вывозят на берег стены только что разобранного дома. Колхозники дружно связали из бревен плот, сверху нагрузили доски, рамы со сверкавшими стеклами, и катер Калпе повел плот на противоположный берег.