– Что с вами? – осведомился лейтенант, – вам нехорошо?

– Да. Я всегда чуть волнуюсь, когда читаю свои стихи. Это стихотворение было издано в Бухаресте. 1996 год. Издательство «Конштиинца». Хорошие стихи?

– Отличные, – мягко согласился Петреску, – только вы слезьте со стула, пожалуйста.

– Ах, лейтенант, – расчувствовался Балан, – вы даже не подозреваете, в эпицентре каких событий находитесь. Вы – агнец на заклание. Все вас предали. Глядя на вас, я чувствую себя Иудой…

Танасе сжал кулаки. Неужели чертов болтун проговорится? К счастью, Петреску не отнесся к словам Балана серьезно.

– Вам лучше пойти домой и поспать, – выпроводил он Дана, – а то вы начинаете заговариваться. И последнее: никого в доме не бить, ладушки?

Диктофон замолк. Танасе протянул руку, чтобы выключить машинку, как послышались новые звуки. Константин закусил губу. Предчувствия его не обманули.

– Так вот где работает мой лейтенант, мой мужчина, мой мачо в кителе, – замурлыкал с пленки голос Натальи.

– Гм. Тебе сюда нельзя приходить, – негромко сказал Петреску, – это же грязный полицейский участок.

– Так вот где он служит, вот где не спит ночами, – не обращала на него внимания Наталья, – вот где я сейчас отдамся ему…

– С ума сошла? И вообще, ты вся какая-то искусственная. Ненатурально получается.

В этот момент Танасе даже почувствовал по отношению к лейтенанту некоторую симпатию. Но против Натальи не устоять, это Константин знал.

– Это я-то?! – Наталья улыбалась, это Танасе знал наверняка, как и знал, что в тот момент она прижималась к спине Петреску, – я-то, мой лейтенант… а-хм.. как раз настоящая. Это все остальные ненастоящие какие-то. Все придуманное, все искусственное. И мы, если не будем откровенными, тоже куклами станем…

– Как это?

– А вот поверим, что вся эта ложь, – подушка на двоих, завтрак, беседы, – «что на работе было», «ах, какие родственники засранцы», «заведем детей? или лучше пока диван купим» – правда. Давай лучше просто трахаться… лейтенант…

Судя по звукам, Петреску почти сдался. Замок на двери кабинета щелкнул. Запираются, с ненавистью подумал Танасе.

– Значит, – голос Петреску дрогнул, – просто трахаться.

– Совершенно… верно… до чего дурацкий узел у тебя на галстуке…

– Дай сниму.

– Умница, лейтенант… зашевелился, мой страж порядка… так… ох.

– Где здесь застежка?

– Просто закатай… да… так.

– Мы, – лейтенант уже шумно дышал, – сходим с ума из-за твоих прихотей.

– Нет, лейтенант. Нет. Сегодня мы трахаемся. Просто трахаемся, и причем грязно ругаемся. Очень грязно трахаемся. Да, милый?

– Снимай юбку, сука!

Пленка зашипела и запись закончилась. Танасе, пошатываясь, встал,

Привычно оперевшись о край стола, и, не видя перед собой ничего, подошел к портьере. Вытащив оттуда шнур, он сделал на одном его конце петлю, и полез на стол.

– Братья, сегодня мы собрались здесь, чтобы побыть среди земляков и единоверцев, – вдохновенно начал читать по бумажке речь Саид.

Оратор, – высокий грузный мужчина, сириец, – жил в Кишиневе вот уже четырнадцать лет. Сюда он приехал учиться в Медицинском университете, и собирался, после выпуска, уехать обратно на родину. Но потом, из-за одного, довольно трагического происшествия, остался в Молдавии.

– Это случилось, – едва не плача, рассказывал Саид своему приятелю-молдаванину, – под самое утро выпускного бала. Мы все, выпускники, студенты последнего курса, смешались. Молдаване, арабы, было даже пару вьетнамцев. На национальности мы не делились, были просто медиками. Выпито было немало, что уже самом по себе для меня, мусульманина, грех. И вот, перед тем, как снова выпить вина, мой коллега, с которым мы много лет сидели за одним столом в аудиториях, протянул мне бутерброд на закуску. Кусок хлеба, на котором лежало мясо…

– Это была свинина? – спрашивал догадливый молдаванин. – И ты не заметил, конечно…

– Конечно, – трагически округлял глаза Саид, – я заметил. Но в тот момент меня словно шайтан попутал. Я решил взять в руку бутерброд, но не кусать его. Мы выпили, и вдруг меня что-то словно подтолкнуло, и я укусил бутерброд…

– Ты осквернил себя по законам вашей религии?

– Ну, – задумывался Саид, – как бы тебе объяснить. Когда ты в окружении неверных, и у тебя нет выхода, можно и свинины съесть. Так что, если бы дело закончилось этим вот кусочком бутерброда, ничего страшного бы не произошло.

– Тогда в чем же дело?

– Понимаешь, – опускал глаза Саид, – я понял, что ничего вкуснее в жизни своей не ел. Это меня поразило настолько, что я сразу же протрезвел, и остаток вечера только и думал, что прожил тридцать лет, и ни разу за это время не ел самой вкусной на свете еды – свиного копченого мяса. И, твердо решил, что отныне буду есть ее, сколько вздумается. И, конечно, уже и речи быть не могло о возвращении. Ведь на родине меня за это по голове бы не погладили.

– Можно сказать, – не без гордости размышлял приятель Саида, – что Молдавия опутала тебя своими коварными сетями.

– Немного не так, – поправлял Саид. – Это свинина окутала меня своими коварными сетями…

И с аппетитом налегал на свиную вырезку, обжаренную в сухарях.

В этот день Саид приветствовал более сотни своих единоверцев в аудитории Молдавского Государственного Университета. Вечер назывался «День арабского братства в Молдавии». Собрались студенты Медицинского института, уроженцы Среднего Востока, обосновавшиеся в Молдавии, и их местные жены. Дочитав речь (которую он заказал студенту третьего курса факультета журналистики) Саид переждал вежливые, но редкие аплодисменты, и сказал:

– Братья и сестры! В программе вечера: чай, наши сладости, и фильм «Полковник Каддафи: вчера, сегодня и завтра». Но это после торжественной части. А сейчас я приглашаю на эту сцену нашего уважаемого земляка Омара, который хочет поприветствовать вас, своих единоверцев, словами, прекрасными, как глаза самых прекрасных женщин на свете: ваших матерей, дочерей и любимых жен.

Женщины в зале одобрительно заулыбались. Саид, чувствуя, что роль оратора ему сегодня оказалась по плечу, с самодовольной улыбкой пошел в зал. На сцену поднялся Омар: владелец автомастерской, худощавый брюнет в сюртуке, и с тремя перстнями на левой руке. Задумчиво покрутив один из них, Омар начал:

– Братья, мы – мирные арабы, живущие в мирном городе Кишиневе, да благословит его Аллах, жители которого настолько добры, что не препятствуют нам оседать на их землях. Мы купцы, ремесленники, врачи, инженеры… И пусть многие из нас приехали сюда из мест, где бушует война, никто из нас лично не держал в руках оружия.

Один из тех, кто сидел в первом ряду, фыркнул. Замолчав на мгновение, Омар узнал Абдуллу, студента из Палестины. Абдулла явно держал в руках оружие. Омар широко улыбнулся.

– Братья, вот я сказал, что никто из нас не держал в руках оружия, и наш брат Абдулла решил, что это смешно… Что ж, судя по его смеху, я понял, что Абдулла явно держал в руках оружие.

Зал одобрительно засмеялся. Абдулла был доволен.

– Не знаю, что за оружие держал в руках Абдулла, – продолжал Омар, – может, это скальпель, которым его учат орудовать в Медицинском Институте, где Абдулла учится второй год?

Зал засмеялся сильнее, чем в предыдущий раз. Студент из Палестины негодующе замахал руками.

– А может, – улыбался Омар, – Абдулла имеет в виду булыжник, который кто-то из этих неверных, то ли Маркс, то ли Ленин, называли оружием пролетариата? Может, Абдулла хочет сказать нам именно о булыжнике, который он, может быть, бросил когда-то в израильский танк? Если это так, я рад, что мы, приезжие с Востока, осваиваем здесь не только бизнес, услуги, и науку, но еще и крепим связи с местным пролетариатом…

Зал засопел. Никто не смеялся. Никто не понимал, куда клонит Омар. Палестинский студент покраснел.

– Наверное, – уже кричал, зло и раздраженно, Омар, – вы считаете себя великими воинами за правое дело?! Ну, еще бы! Абдулла в детстве, мы это выяснили, бросил камень в израильский танк. О, наверное, Абдуллу после этого зачислили во враги сионистов номер один. Наверное, он, этот танк, взорвался после того, как Абдулла бросил в него камень. Вот какой великий воин сидит рядом с нами сегодня!