Поэма "Кому на Руси…" была напечатана по предыдущему изданию (1873 —1874). "Пир на весь мир", вырезанный по требованию цензуры из ноябрьской книжки "Отечественных записок" за 1876 год[329], не был помещен и в посмертном издании; более того, переписав для Пономарева "Пир…", Буткевич предупреждает корреспондента: "Я дарю Вам поэму, которая есть только у очень избранных друзей брата, которым он дал сам. Помните, что мы переживаем трудное время, не подведите меня"[330]. Ни Буткевич, вообще склонная преувеличивать цензурную неприемлемость произведений брата[331], ни "редакционный комитет", хорошо осведомленный о последних мытарствах поэта, не решились предпринять новую попытку напечатать "Пир…" (была напечатана только "Песня Гришина").

Среди откликов на четырехтомник отметим рецензию "Одесского вестника" (1879. № 58), содержавшую упрек в неполноте — в частности, отмечалось отсутствие "четвертой части поэмы "Кому на Руси жить хорошо"" (т. е. "Пира…"). Между тем в том же 1879 году "Пир…" был издан Петербургской вольной типографией. Кто знает, повлияло ли это на петербургских цензоров или нет, но только в февральском номере "Отечественных записок" за 1881 год "Пир…" — искаженный, "с урезками и приставками"[332] — был наконец напечатан.

1889. В двух номерах газеты "Новое время" (14 и 15 ноября) помещена большая статья Сергея Аркадьевича Андреевского "О Некрасове" (Б. Эйхенбаум назовет эту статью "одной из самых умных в некрасовской литературе"[333]. Юрист и литератор, Андреевский напечатал свой первый стихотворный опыт (перевод "Ночей" А. Мюссе) в том самом январском номере "Вестника Европы", где был помещен некролог Некрасова. Главная мысль статьи — прозаичность Некрасова. "…Добрых две трети его произведений могут быть превращены в прозу и не только ничуть от этого не пострадают, но даже выиграют в ясности и полноте". Эту же мысль встречаем в более поздней статье "Вырождение рифмы": Некрасов, пишет Андреевский, "царствовал в самый характерный период "обмена веществ" между стихами и прозой", работая над тем, чтобы "опрозаить стих"[334].

В газетной статье Андреевского много тонких и верных замечаний — назовем хотя бы проницательное сближение демократизма Достоевского и Некрасова или сравнение автора "Кому на Руси…" с поэтами-самородками Кольцовым и Никитиным. По мнению Андреевского, Некрасов "является истинным поэтом в тех случаях, когда он излагает народные темы народным говором". "Некоторый пуризм, которого держались в отношении народной речи Кольцов и Никитин, был совершенно отброшен Некрасовым: он пустил ее всю целиком в поэзию. С этим, подчас весьма жестким, материалом он умел делать чудеса. В "Кому на Руси жить хорошо" певучесть этой совсем неочищенной народной речи иногда разливается у Некрасова с такой силой, что в стремительном потоке напева совершенно исчезают щепки и мусор". О рифмах Некрасова Андреевский говорит в превосходной степени ("виртуозность"). Это стоит заметить особенно, так как поэзия Некрасова для Андреевского не только объект исследования, но и веский довод в общей концепции русской поэзии. Эта концепция ясна из заглавия уже упомянутой статьи 1901 года. "Рифмованные стихи, — пишет критик и бывший поэт (Андреевский перестал писать стихи после выхода единственного своего поэтического сборника 1886 года), — положительно доживают свой век"[335]. В контексте современной поэзии прозаизация стиха у Некрасова и поэтизация прозы у Тургенева ("Стихотворения в прозе") подтверждали, по мысли Андреевского, исчерпанность традиционного рифмованного стиха.

Эта идея вызвала резкие возражения.

1901. Возражал Андреевскому Брюсов в том же пятом номере "Мира искусства" за 1901 год, в котором была напечатана статья "Вырождение рифмы". Важнейший пункт спора — мысль о преобладании материализма и позитивизма в духовной жизни той поры; именно с этим утверждением спорит Брюсов, доказывая все возрастающее влияние идеализма во всех европейских культурах. А непопулярность поэзии, замеченная критиком, вовсе не убеждает поэта: масса читающих увеличилась, но масса "чуждается вообще поэзии"[336] —так было во все времена.

И вот что интересно: именно в эти годы, утверждая торжество идеального, Брюсов одновременно вступает в борьбу за "кодификацию". Обращаясь к брюсовскому осмыслению творчества Некрасова, мы следуем С. И. Гиндину: он в большой глубокой и интересной работе показал основные моменты восприятия некрасовского наследия Брюсовым. Там же содержатся ценные суждения об общих особенностях кодификации литературных явлений, то есть включения их в число классических. [337] поэзии Некрасова, за "утверждение ее в пантеоне русской литературы, среди незыблемых культурных ценностей"[338].

Отвечая газете "Новости дня" (предложившей высказаться о поэте в связи с 25–летием со дня его смерти нескольким известным писателям), Брюсов писал: "Поэзия Некрасова до сих пор не оценена справедливо, и, конечно, первая причина тому — его "гражданское служение". Оно сделало из его стихов предмет партийных споров и лишило их спокойных читателей и критиков" (27 декабря 1902 года). Во всех своих работах о Некрасове Брюсов восстанавливал справедливость в отношении к поэту, причем в ранних заметках — с восторгом, с нажимом, с полемическим подтекстом (как убедительно показал С. Гиндин, адресат полемики — С. Андреевский)[339].

О "Кому на Руси…" Брюсов выскажется дважды — в 1898—1899 годах (датировка С. Гиндина) и в 1919 году. В первом наброске (из материалов к "Истории русской лирики") поэма сравнивается с "Россиадой" Хераскова; при этом любопытно тонкое замечание (чувствуется поэт–символист): "Она не кончена, но есть какое‑то обаяние и в этой неоконченности"[340].

Во второй заметке (конспекте "Десять лекций по истории новой русской литературы") поэма "Кому на Руси…" названа высшим созданием поэта: "В поэме ряд типов: мужиков, помещиков, попа, разбойника и мн. др.; высокопоэтические картины (напр., в Прологе— ночи, обращение к теням, к эхо), много метких слов и выражений, частью ставших поговорками, тот же прекрасный язык, своеобразие размера"[341]. Интерес к поэме углубляется — отмечена не только эпичность; да и незаконченность уже не заключает обаяния ("не вполне законченная автором и до сих пор печатающаяся с грубыми цензурными искажениями и пропусками" — это уже речь не поэта, но исследователя). Специально отмечен язык — здесь же Брюсов скажет, что "Некра-1 сов создавал новую народную поэзию"[342].

1903—1909. Кажется, К. Чукрвский был прав, когда i писал о "декадентах" и "символистах", что они Некрасова "воскресили" и "благоговейно пред ним преклонялись"[343]. В 1903 году в журнале "Новый путь" (№ 3) К. Бальмонт писал о "красоте трагического" в поэзии Некрасова. Далеко не близкий Бальмонту автор "Кому на Руси…" (как известно, символисты начинали с преодоления некрасовской традиции прозаического слова) поставлен в этой статье в ряд великих русских поэтов: кодификация Некрасова еще актуальна. Поэты < рубежа веков (и прежде всего "младшие символисты") испытывают заметное влияние некрасовской поэтики — влияние, ими самими осознанное и порой подчеркнутое. А. Белый посвящает книгу "Пепел" памяти Некрасова и эпиграфом к ней берет некрасовское "Что ни год — уменьшаются силы…". Стихотворение "Веселье на Руси" и "Песенка Комаринская" (примерно в то же время Блок пишет свою "Гармонику…", предвосхищающую ритмы "Двенадцати") из сборника "Пепел" ориентированы на многоголосье "Пьяной ночи" и "Пира на весь мир" с его "Соленой", "Солдатской" и другими песнями; а "Горе" и "Русь" прорастают из Руси некрасовской с ее знаменитыми антитезами ("Ты и могучая, ты и бессильная…")[344].