— Алло, — говорю я спокойно.

— Привет, Лиззи Би, — говорит Шон так тихо, что я с трудом слышу его.

— Почему ты шепчешь? — спрашиваю я, садясь на диване, потому что мне кажется, что мой голос звучит странно, когда я лежу.

— Я просто… Я не хочу, чтобы кто-нибудь услышал меня.

— Где ты? — с любопытством спрашиваю я.

— На крыльце.

Одновременно в панике и вне себя от счастья, я бросаю телефон и спрыгиваю с дивана.

— Что происходит? — спрашивает Бетси, глядя на меня с весельем.

— Шон здесь, — говорю я, выбегая из комнаты. Я сбегаю вниз по лестнице, скользя на середине спуска, и мчусь к парадной двери. Когда я бросаюсь её открывать, на крыльце никого нет.

— Эй! — шепчу я в темноту. — Шон?

— Привет, — шепчет он откуда-то слева. — Твоя мама здесь?

— И ты сейчасспрашиваешь меня об этом? — говорю я, выходя на крыльцо и глядя в сторону, откуда слышится его голос. Шон стоит в кустах и улыбается. Его волосы не просто торчат во все стороны, как обычно бывает; вместо этого они выглядят так, будто он резко тряхнул головой, и волосы остались в том же сумасшедшем положении. Блестящие космы, сплетающиеся на лбу, грозят скрыть глаза. Но, к счастью, у них не получается. В лунном свете Шон просто великолепен.

— Сюрприз, — говорит он.

— Ты сумасшедший! — Закатываю глаза, несмотря на то, что вне себя от радости от его прихода. — Иди сюда. — Он тихо выбирается из кустов и осторожно вытирает ноги о коврик, потом шагает внутрь. Шон снимает обувь, не спрашивая меня. Он одет в подходящие к праздникам носки в оранжево-черную полоску, которые на нем я считаю очаровательными. Он стоит там, держа в одной руке обувь, в другой — сумку, и смотрит на меня.

— Привет, — говорит он серьезно. На лестнице не горит свет, а мы как тени.

— Привет, — говорю я.

— Я правда сожалею, что вел себя как идиот на этой неделе, — шепчет Шон. — Я пришел, чтобы сказать тебе об этом.

— Не как идиот. Ты был просто… расстроен. Могу представить, каково тебе, и знаю, что терпеть Дейва нелегко.

Шон так близко ко мне, что я могу коснуться его носа своим.

— Я был идиотом. И сожалею об этом.

Волна эмоций захлестывает меня; я киваю, чтобы не разреветься или сделать еще что-нибудь неловкое. Я поворачиваюсь к лестнице.

— Давай поднимемся, — киваю, чтобы он последовал за мной. Его нежное извинение все еще висит в воздухе, как мыльные пузырьки, и я тихонько иду к краю лестницы, опасаясь, что звук моих шагов разрушит их. Возможно, чувствуя то же самое, Шон так же тихо идет за мной. Но когда мы достигаем верхних ступенек, Бетси громко здоровается.

Хлоп.

Мы направляемся в комнату отдыха.

— Смотри, что я нашла в кустах, — улыбаясь, говорю я. Бет хохочет.

— Ты сегодня, случайно, таблеток для смелости не употреблял? — спрашивает она.

Шон смеется и садится на диван напротив Бетси, а сумку кладет рядом. Я хочу спросить, что в ней, но решаю подождать, пока мы не останемся одни.

— Я решил, что, раз я не могу взять Лиззи на танцы, я принесу их к ней.

— Это до тошнотиков мило. До скорого, голубки. — Бет встает и уходит. Я заливаюсь краской от слова «голубки», но Шону, кажется, все равно.

Я сижу на диване рядом с ним, и, как только открываю рот, чтобы спросить о сумке, он спрашивает:

— Твоя мама скоро будет?

— Нет. По крайней мере, я думаю, нет. — Я непроизвольно кошусь на дверь.

— Пойдем к тебе в спальню?

— Что? — спрашиваю я, краснея, что заставляет Шона смутиться.

— Я не то имел в виду! Я просто ищу место, где мы можем поговорить и при этом не будем немедленно замечены твоей мамой, когда она вернется.

— В доме есть лишь одна комната, куда она никогда не заглянет.

— Какая?

— Ванная.

Шон сидит на моей кровати, пока я бросаю косметику, воск для бровей и тампоны в корзину под раковиной. Спрятав все мое барахло, беру с кровати две подушки и бросаю их к стене под сушилкой для полотенец, между туалетным столиком и стеклянной душевой кабиной.

Я действительно благодарна маме за вечную долбежку о чистоте — на полу ни пятнышка. Я зажигаю свечку вместо верхнего света, затем разрешаю Шону зайти. Как только я удостоверяюсь, что дверь в спальню заперта, запираю дверь в ванную и сажусь рядом с Шоном, ближе к душу.

— Мне кажется, это самое странное свидание, которое у меня когда-либо было, — говорит Шон, ерзая, чтобы усесться удобнее на кафельном полу.

— У меня уж точно. — Хотя, если подумать, большинство моих свиданий были немного диковинными.

— Ну, сейчас оно станет еще более странным, — говорит Шон, открывая сумку и доставая оттуда маленькую коробочку, которую передает мне. — Необыкновенные Ванные Хэллоуинские Танцы не могут обойтись без букета, — поясняет он, видя мое сконфуженное лицо. Я открываю коробочку, и сперва мне кажется, что там лежат черные розы, но потом я понимаю, что это темный шоколад.

— Можешь съесть его. — Он тихонько смеется, как будто не может поверить, что дарит мне шоколадный букет.

— Это лучший из всех миров. — Я вынимаю шоколад из коробочки и кладу в руку. Щеки дрожат, стараясь побороть самую большую улыбку в истории — я пытаюсь сохранять спокойствие. Потом наклоняюсь и кусаю. — Он такой же вкусный, как и красивый! — Жуя шоколадный лепесток, спрашиваю: — Хочешь?

Я поднимаю левое запястье; Шон аккуратно берет мою руку, подносит букет к губам и откусывает, глядя на меня, и по мне будто ток проносится. Мы смотрим друг на друга так долго, что я чувствую это в каждом дюйме меня.

Я уверена, что он собирается поцеловать меня, но вместо этого он достает из своей Сумки-Для-Свиданий нескольких других предметов: длинный черный парик для меня, парик в стиле семидесятых для него, несколько колец-пауков из черного пластика, два набора клыков вампира, шляпы Валдо и Венды, АйПод и мини-динамик.

Он включает динамик и поднимает меня на ноги. Мы оба преобразились, а затем он нежно обнимает меня. Там, в моей освещенной свечой ванной, в пространстве между туалетом и туалетным столиком, я, выглядящая как Венда в пижаме, и он, одетый как смешной вампир-подросток Ринго Старр, танцуем вместе.

И насколько этот танец странен, настолько он прекрасен.

Глава 20

— Как прошли танцы? — спрашивает мама во время завтрака на следующий день.