А ведь тридцать-сорок лет назад хозяйка дома наверняка спала на этом этаже в просторной светлой комнате с видом на море, на гортензии, на сад, которого теперь не существовало. Комнаты детей, конечно же, располагались на последнем этаже, под оранжевой черепичной крышей. Большой дом, в котором живет семья и устраиваются праздники, отмечаются дни рождения, проводятся балы-маскарады… Все это – исчезнувшее прошлое. Забытый блеск. Интересно, возвращался ли кто-то из членов той семьи в этот дом после его преображения? Что сказали бы они об этих навесных потолках, о дешевом напольном покрытии цвета ржавчины, о саде, превращенном в паркинг? Если бы я, как он или она, выросла здесь, я бы расплакалась.
В конце коридора я обнаружила квартиру Эвы Марвиль. На табличке под звонком – образчик того же округлого почерка. Я включила свет в коридоре. Мне хотелось, чтобы она меня увидела. Чтобы она увидела мать Малькольма. Я одернула джинсовую курточку, пригладила волосы и без лишних колебаний позвонила. Короткая трель звонка. Я подождала. Никто не открыл. Я позвонила еще, на этот раз подольше.
Тишина. Ее не было дома. Как такое возможно? Я пришла, а ее нет дома! Я предусмотрела все, но только не это. Моя смелость вдруг куда-то улетучилась, словно воздух из лопнувшего шарика. Я сползла по стене, да так и осталась сидеть на корточках, как раненое животное. Куда она ушла? Ужинать? В кино? С мужем и сыном? Ее жизнь, должно быть, течет беззаботно и легко. Ее жизнь легка. Ее жизнь далека от нас, от меня. Далека от моего сына, пленника бесконечной ночи, – по ее вине.
Я могла подождать. Оставаться там до ее возвращения. Да, я могла это сделать. Свет погас. Темнота вернула мне силы. Я ощущала себя невидимой, защищенной. Время от времени до меня доносился раскат смеха или хлопанье двери.
Наступила ночь. Свет маяка пронзал темноту с частотой, к которой я уже успела привыкнуть: длинная вспышка, затем две коротких. Я поняла, что больше не могу здесь находиться. Ноги свело судорогой, поясницу ломило. Однако мысль о возвращении к Кандиде была мне невыносима. Мне казалось, что я хожу по кругу, теряю время…
Почему бы мне не прогуляться по Берегу Басков и не вернуться сюда через час или два? Она наверняка будет уже дома. Мальчик еще маленький, ему не следует ложиться спать поздно. Я должна уйти и вернуться позже… Я вскочила на ноги, в голове у меня загудело.
Когда я уже развернулась к лестнице, меня охватило сомнение. Я вернулась, присела и машинально протянула руку к дверному коврику. Приподняла его. По наитию.
Ключ был там – маленький, серебристый и тонкий. Я схватила его и поспешно вставила в замочную скважину.
Скрежет, потом щелчок: дверь Эвы Марвиль распахнулась, открывая моим глазам узкую прихожую с бежевым ковровым покрытием. Я замерла на пороге. Есть ли кто-то в квартире? Могу ли я вот так врываться в чужой дом? Не лучше ли повернуться и убежать?
Я снова нажала на кнопку дверного звонка, позвала дрожащим голосом: «Мадам Марвиль?» Мне никто не ответил. Я вошла в квартиру тихо – как самозванка, как воровка. Сердце гулко стучало в груди. Я вернула ключ на прежнее место, под коврик, и бесшумно закрыла за собой дверь.
Я – у нее в доме.
Аромат женских духов – насыщенный, цветочный, прославленный. «Shalimar» или «Chanel № 5». Слева от входной двери – большая вешалка с множеством парок, курток, шапочек и шарфов. Напротив вешалки – высокий маленький столик из матового стекла. Почта. После секундного колебания я дрожащей рукой взяла конверты. Мадам Эва Марвиль. Мсье Даниэль Боннар. Счета, рекламные брошюры. Лампа с коническим абажуром. Ключи в квадратной белой фарфоровой пепельнице. Дверь налево и дверь направо. Все в пределах моей досягаемости, вот оно, передо мной! И все же я сомневалась. Что, если она вернется? И обнаружит меня в своей квартире? С моей стороны это сумасшествие. Нужно повернуться и уйти. Сейчас же! Уйти, пока еще не поздно!
Невозможно… Мои ноги словно вросли в пол. Так ребенок, делая что-то запретное, знает, что поступает плохо, холодеет от страха и волнения, но все же продолжает начатое. Дверь направо. Гостиная. Я ничего не вижу. Включаю свет. Что ж, красивая комната, чуть перегруженная декором, дорого оформленная. На полу – ковер с современным рисунком. На окнах – портьеры цвета слоновой кости, на стенах – акварели. Большой шкаф с книгами. Что же читает Эва Марвиль? Я подошла к библиотеке. Много классики: Золя, Мопассан, Виктор Гюго. Произведения современных писателей – Саган, Шандернагора, Панколь. «Ребекка» Дафны дю Морье. Изумление. Мой любимый роман. Он стоял на полке – то самое старенькое издание карманного формата с плохим переводом. Вот он, на полке у женщины, которая сбила моего сына. Я схватила книгу и перелистала ее. На титульной странице крупным округлым почерком написано: «Эва Марвиль, лето 1978». Надо же, она читала его одновременно со мной! Некоторые пассажи подчеркнуты. Я дрожащими от волнения руками поставила книгу обратно.
Тут же, на полках, десятки фотографий белокурого мальчика с темными глазами. И ни одной – Эвы Марвиль или ее мужа. На низком столике – телепрограмма, «l'Equipe», полная окурков пепельница. Ряд компакт-дисков. Что же слушает Эва Марвиль? Что слушает женщина, которую я ненавижу? Моцарт. Шопен. Мишель Сарду. Элвис Пресли. Барбара. Несколько дисков английских групп восьмидесятых: «Dépêche Mode», «The Cure», «Tears for Fears». Любимые группы Эндрю. Невозможно, чтобы Эва Марвиль слушала такую музыку. Наверняка это диски ее мужа.
Справа от гостиной – современная кухня, безукоризненно чистая. Большой восьмиугольный стол. Бытовая техника. Я открыла холодильник. Овощи, фрукты, колбаса, курица. Розовое вино. Пронзительный звонок телефона заставил меня вздрогнуть. Включился автоответчик. Молодой женский голос заполнил собой комнату: «Это я, Лиза, кто-нибудь дома? Алло! Значит, никого. Вы все куда-то ушли, и мобильные у вас отключены. Ну и ладно! Пока!»
Она повесила трубку. Я попыталась восстановить дыхание. Трудно. Сердце стучало как сумасшедшее. Наверное, мне все же надо уйти. Этот телефонный звонок – это знак. Сумасшествие – оставаться здесь. Я – сумасшедшая. Безответственная. Что, если она вернется, найдет меня в своей квартире и она или ее муж вызовут полицию? Я представила вопросы полицейских, свои неправдоподобные ответы. Мне пришлось бы рассказать правду. Зачем я сюда пришла. Жалость в глазах фликов. Мой стыд. Быстрым шагом я направилась к входной двери. Уйти, пока она не вернулась, пока еще не слишком поздно… Уйти, быстрее… И все же дверь слева, которую я так и не открыла, неотвратимо влекла меня к себе.
Я замерла в сомнении. Это не займет много времени! Еще пять минут, не больше. Коридор и еще несколько дверей. Спальни. Вот комната мальчика. Игрушки, плюшевые медведи и зайцы, незастеленная кровать – радостный беспорядок, в каком обычно живут восьмилетние мальчишки. У Малькольма в этом возрасте в комнате творилось то же самое. Что ж, малыш, хоть мне и не известно твое имя, знаешь ли ты, что твоя мама сбила на машине моего большого малыша, моего сына? А потом уехала. Знаешь ли ты, что мой сын сейчас находится в глубоком сне и, возможно, никогда не проснется? Ты это знаешь, скажи? Ты знаешь, что твоя ласковая мамочка способна на такое?
Я ощутила, как ненависть к этой женщине пронзает мое тело, словно удар током. Тотальная, жестокая ненависть к этому маленькому мирку – спокойному, деликатному, женственному, этой спокойной и безмятежной жизни, которой она жила несмотря ни на что, невзирая на свой отвратительный поступок. Тотальная, бесконечная ненависть к ее безразличию, к трусости, помешавшей ей выйти из машины и подбежать к моему сыну.
Мне вдруг захотелось все здесь разворотить, разрушить – медленно, методично. Выпотрошить подушки, порвать картины, перебить посуду. Но ничего такого я не сделала. Я изо всех сил сжала кулаки. Еще пара минут, и я уйду отсюда. Еще пара минут – и это закончится… Что будет потом – посмотрим. Посмотрим, когда я найду в себе силы вернуться. Встретиться с ней лицом к лицу.