— Что это меняет? — говорит он. — Люди могут думать все, что им угодно. Я не жажду их одобрения.

— То есть, ты не имеешь ничего против того, — спрашиваю я, — что люди так сурово тебя судят?

— Мне не нужно никого впечатлять, — говорит он. — Всем плевать на то, что со мной происходит. Я не друзей завожу, милая. Моя задача — возглавлять армию, и это — единственное, в чем я хорош. Никто, — говорит он, — и не подумает гордиться моими достижениями.

— Моя мать меня больше даже не узнает. Мой отец считает меня слабым и жалким. Мои солдаты желают мне смерти. Мир катится в ад. И беседы с тобой — самые длинные из тех, что у меня когда—либо были.

— Что... на самом деле? — спрашиваю я, широко распахнув глаза.

— На самом деле.

— И ты доверяешь мне, делясь со мной всем этим? — спрашиваю я. — Почему ты посвящаешь меня в свои секреты?

Внезапно его глаза темнеют, тускнеют. Он смотрит в стену.

— Перестань, — говорит он. — Не задавай мне те вопросы, на которые ты уже знаешь ответы. Я уже дважды открывался тебе, и получил взамен только лишь пулевое ранение и разбитое сердце. Не мучай меня, — говорит он, снова встречаясь со мной взглядом. — Это жестоко, даже по отношению к кому—то вроде меня.

— Уорнер...

— Я не понимаю! — срывается он, лишаясь, наконец, своего самообладания, его голос становится выше. — Что такого Кент, — говорит он, выплевывая его имя, — мог для тебя сделать?

Я настолько шокирована, настолько не готова отвечать на этот вопрос, что на мгновение лишаюсь дара речи.

Я даже не знаю, что случилось с Адамом, где он может находиться или что готовит для нас будущее. В данный момент я цепляюсь за надежду на то, что ему удалось выжить. Что он где-то существует, выживает, несмотря ни на что.

На данный момент мне хватило бы и подобной определенности. Поэтому я делаю глубокий вдох и пытаюсь подобрать правильные слова, правильный способ объяснить то, что существуют гораздо более серьезные, более тяжелые проблемы, с которыми необходимо справиться, но, подняв голову, я вижу, что Уорнер по-прежнему смотрит на меня, ожидая ответа на свой вопрос. На вопрос, который он изо всех сил старался не задавать. Должно быть, это разъедало его изнутри.

И, полагаю, он заслуживает получить ответ. Особенно после того, что я с ним сделала.

Я делаю глубокий вдох.

— Я не знаю, как это объяснить, — говорю я. — Он... Я не знаю, — я смотрю на свои руки. — Он стал моим первым другом. Первым человеком, который отнесся ко мне с уважением... который полюбил меня, — я на мгновение затихаю. — Он всегда был очень добр ко мне.

Уорнер вздрагивает. Его глаза расширяются от шока.

— Он всегда был очень добр к тебе?

— Да, — шепчу я.

Уорнер смеется резким, сухим смехом.

— Это невообразимо, — говорит он, смотря на дверь и запустив одну руку в свои волосы. — Я не мог отделаться от этого вопроса на протяжении трех минувших дней, отчаянно пытаясь понять, почему ты сначала так охотно сдалась, а затем в последний момент попросту вырвала мое сердце из-за какого-то... какого-то безликого, без проблем заменяемого робота. Я думал, что на то была какая—то грандиозная причина, Что-то такое, что я упустил из виду.

— Такое, что я был не в состоянии постичь.

— И я был готов принять это, — говорит он. — Я заставил себя смириться с этим, потому что подумал, что твои причины были очень глубинными, находящимися за пределами моего понимания. Я был готов отпустить тебя, раз уж ты нашла нечто экстраординарное. Раз ты нашла такого человека, который мог понять тебя так, как никогда не смог бы я.

— Потому что ты заслуживаешь этого, — говорит он. — Я сказал себе, что ты заслужила большего, что я и мои жалкие предложения тебя не заслуживали, — он качает головой. — Но это? — говорит он потрясенно. — Эти слова? Это объяснение? Ты выбрала его из-за того, что он добр к тебе? Из-за того, что он, по сути, выступил по отношению к тебе в качестве благотворителя?

Внезапно меня охватывает гнев.

Внезапно меня охватывает чувство обиды.

Я оскорблена тем, что Уорнер позволил себе судить мою жизнь... что он подумал бы, что проявил великодушие, отступив в сторону. Я прищуриваюсь, сжимая руки в кулаки.

— Это не благотворительность, — я выхожу из себя. — Он беспокоится обо мне... а я беспокоюсь о нем!

Уорнер кивает, мои слова его не впечатлили.

— Тебе стоит завести собаку, милая.

— Я слышал, что они обладают практически теми же самыми качествами.

— Уму непостижимо! — я вскакиваю, вставая на ноги и тут же жалею об этом.

Мне приходится ухватиться за кроватную раму для того, чтобы сохранить баланс. — Мои отношения с Адамом тебя совершенно не касаются!

— Твои отношения? — Уорнер громко смеется. Он быстро приближается ко мне с противоположной стороны кровати, оставляя между нами всего лишь несколько футов. — Какие отношения? Он знает о тебе вообще хоть что-нибудь? Он понимает тебя? Знает ли он твои желания, твои страхи, ту правду, которую ты скрываешь в своем сердце?

— Ох, и что дальше? А ты знаешь?

— Тебе чертовски хорошо известно, что я знаю! — кричит он, с укором указывая на меня пальцем. — И я готов поставить на кон свою жизнь и поспорить на то, что он понятия не имеет о том, что тебе нравится на самом деле. Ты осторожничаешь с его чувствами, притворяясь милой, маленькой девочкой, не так ли? Ты боишься отпугнуть его. Боишься слишком многое ему рассказать...

— Ты ничего не знаешь!

— О, я знаю, — говорит он, придвигаясь ближе. — Я все прекрасно понимаю. Его очаровал твой спокойный, робкий внешний вид. Его очаровала та девушка, которой ты привыкла быть. Он понятия не имеет о том, на что ты способна. О том, что ты можешь сделать, если слишком сильно пересечешь черту, — его рука проскальзывает за мою шею; он наклоняется вперед до тех пор, пока наши губы не оказываются в нескольких дюймах друг от друга.

Что творится с моими легкими.

— Ты — трусиха, — шепчет он. — Ты хочешь быть со мной, и это ужасает тебя. И тебе стыдно, — говорит он. — Ты стыдишься того, что ты когда—либо могла захотеть кого-то вроде меня. Не правда ли? — он опускает взгляд и его нос задевает мой, и я могу практически сосчитать оставшиеся между нашими губами миллиметры.

Я изо всех сил пытаюсь сосредоточиться, стараюсь вспомнить о том, что я зла на него, зла по какой-то причине, но его губы находятся в непосредственной близости от моих, и мой разум никак не может перестать снабжать меня мыслями о том, как бы мне избавиться от разделяющего нас пространства.

— Ты хочешь меня, — говорит он тихо, проводя рукой вверх по моей спине, — и это убивает тебя.

Я отодвигаюсь назад, отшатываясь, и ненавидя свое тело за то, что оно так реагирует на него, за то, что так быстро разлетается на части. Мои суставы становятся хрупкими, мои ноги лишились костей. Мне необходим кислород, и мозг, мне необходимо найти свои легкие...

— Ты заслуживаешь гораздо большего, чем благотворительность, — говорит он, тяжело дыша. — Ты заслуживаешь жить. Заслуживаешь быть живой, — он смотрит на меня, не моргая.

— Возвращайся к жизни, милая. Я буду рядом, когда ты проснешься.

Глава 10

Я просыпаюсь, лежа на животе.

Я зарылась лицом в подушки, обвив руками их мягкие контуры. Я моргаю, обводя сонным взглядом окружающую обстановку, и силясь вспомнить, где я нахожусь. Яркий дневной свет заставляет меня щуриться. Волосы падают мне на лицо, когда я поднимаю голову для того, чтобы осмотреться по сторонам.

— Доброе утро.

Я вздрагиваю без видимой на то причины, слишком быстро садясь на кровати и прижимая к груди подушку по столь же необъяснимой причине. На нем черные брюки и серо—зеленый свитер, облегающий его фигуру, рукава свитера собраны вверх по предплечьям. Его волосы безупречны. В его глазах читается беспокойство, бдительность, зеленый оттенок его свитера придает им блеска. И он держит в руках дымящуюся чашку. Улыбается мне.