Его блуждающий взгляд вызывал сомнения, но Анри не стал настаивать. Если юноша лгал, на то были свои причины. Вместо этого он подолгу беседовал с Аравиндой и понемногу овладевал душой юного индийца.

Анри говорил, что на свете существует нечто такое, что называют смыслом жизни, когда думаешь не только о еде и питье, а о том, какой ты оставишь след на бесконечном полотнище Вечности. О том, что блага мира, подвластные немногим, нельзя поменять на что-то подлинное, уникальное, пусть не дающее богатства, но принадлежащее только тебе.

— Ты говоришь, что владеешь искусством. Но если ты будешь только есть, пить и бездельничать, то вскоре разжиреешь, отупеешь, утратишь свою красоту и растеряешь умения.

— Рано или поздно я все равно утрачу свою красоту и не смогу танцевать. А потом и вовсе умру, — с улыбкой ответил Аравинда.

— И что дальше?

— Быть может, в следующей жизни мне повезет больше, — серьезно произнес юноша, — и я буду раджей.

— И точно так же разжиреешь, отупеешь, а потом умрешь! — со смехом закончил Анри и добавил: — Не важно, кем ты родился, важно то, что ты сумел сделать за свою жизнь. Судьба, конечно, имеет большое значение, как и воля богов, и все же очень многое зависит от твоего выбора. Чтобы сохранить свой дар, ты должен прикладывать собственные усилия. Зачем ты начал учиться танцам?

— Хотел остаться у раджи.

— Ради бесплатной еды?

— Да, наверное.

— Тебе нравилось то, что ты делаешь?

— Очень!

— Почему?

— Я знал, что раджа любит искусных танцоров, а учитель утверждал, будто у меня есть большие способности.

— Что ты чувствовал, когда танцевал?

Аравинда задумался. На самом деле мир не исчерпывался тем, что он видел, и тем, что ему внушали другие люди. Было еще что-то в нем самом, то, о чем знал и что чувствовал один только он. Его новый господин был прав. Еще учитель танцев когда-то обмолвился, что настоящая жизнь измеряется не количеством прожитых лет и приобретенных богатств, а глубиной познания мира.

Аравинда ответил так кратко и правдиво, как только мог:

— Я чувствовал себя цветком лотоса, раскрывающимся навстречу солнцу, а иногда… богом. Я был над всеми, сам по себе, один во всем мире, я был свободнее ветра и светлее, чем солнечный луч.

— Ты был счастлив?

— О да! — выдохнул юноша и тут же спросил: — Что мне делать с этим теперь? Кому может служить мое искусство?

— Богам. Тебе самому. Ты можешь делать то же, что и я: учить других тому, что умеешь сам. Твое искусство волшебно. Кто знает, вдруг когда-нибудь тебе удастся сделать счастливым человека, который заблудился и отчаялся в жизни? Воистину достойное бога стремление!

— Ты думаешь, если я сделаю счастливым другого, то, как и он, буду счастлив? — недоверчиво произнес юноша.

— Еще как!

Аравинда ничего не ответил, но через несколько дней признался Анри:

— Господин, из Киледара можно бежать. Только это очень опасно. Если поймают, убьют на месте.

Анри смотрел внимательно и серьезно, и юноша продолжил:

— Есть тайный ход, им пользуются служащие радже мусульманские воины, когда делают свои вылазки. Это содержится в секрете. Обычно они выезжают глубокой ночью и с большими предосторожностями, потому до сих пор этот проход не обнаружен ни одной разведкой.

— Откуда ты знаешь?

Аравинда смущенно улыбнулся.

— Подслушал. Я ведь жил во дворце! Я не хотел говорить об этом, потому что боюсь за твою жизнь.

— Ты мне поможешь?

— Да, господин!

— Пойдешь со мной?

Юный индиец решительно покачал головой.

— Нет. Пожалуйста, не приказывай, не проси. Я остаюсь в крепости.

— Хорошо. Скажи, тебя ни в чем не обвинят?

Аравинда пожал плечами и сделал наивное лицо.

— Я скажу, что ничего не знал и не знаю. Кто я такой? Шудра, глупый слуга…

Анри вспомнил, как оговорил себя под пытками, но промолчал. Соблазн был велик. Он стоил риска, а возможно, даже жизни, сытой, беспечной и недолговечной. Как только терпение англичан или французов лопнет и они всерьез решат взять крепость, Киледар не выдержит натиска или долгой осады.

В воздухе витал аромат трав и нагретой солнцем листвы. В недосягаемой вышине мерцали огненные точки, вспыхивали и на секунду гасли в ритме, едином для всех земель, для всей необъятной Вселенной. Анри прислушался. Никаких посторонних звуков, лишь едва слышимое колыхание зарослей и сонный шелест ветра в деревьях.

Неужели — свобода?! Анри хотелось погрузиться в нее до головокружения, до дна! Слегка пригнувшись, он пошел вперед.

Долгие дни и ночи они с Аравиндой выслеживали и высматривали, когда лучше бежать из крепости. Анри был предельно осторожен. Аравинда предупредил, что мусульманские воины не знают пощады. Как и в прежние времена, они использовали стрелы и пускали их в каждую тень.

Сожженная безжалостным солнцем трава колыхалась с таким звуком, точно во тьме кто-то тяжело и тревожно дышал, Под деревьями расползались густые тени, длинные и мрачные, похожие на щупальца неведомого чудовища.

Молодой человек почти добрался до густых зарослей, когда услышал позади какой-то шум и едва различимый возглас. Анри оглянулся и увидел, как со стороны крепости мчится легкая черная тень. В ту же секунду послышался свист, а затем короткий сдавленный крик. До спасительной границы, за которой начинались джунгли, оставалось несколько шагов. Если броситься к ним что есть сил, он успеет скрыться!

Сердце билось как бешеное, ритм его ударов был похож на движения неистово раскачивающегося маятника. Что делать? Как быть? Убежать, укрыться в темноте? Или… Кто бежал следом за ним, кого могли сразить стрелой?!

Анри остановился, потом повернул назад. На потрескавшейся, горячей, дышащей зноем земле, скорчившись, лежал Аравинда и еле слышно стонал. Анри наклонился и увидел искаженное от боли лицо и закатившиеся глаза.

— Я решил пойти с тобой, — из последних сил прошептал юноша.

— Не разговаривай! Молчи!

Анри осторожно повернул скованное судорогой тело и увидел торчавшую из спины стрелу. В тот же миг его окружили люди; они говорили на непонятном языке, а Анри яростно кричал по-французски и на хинди:

— Не убивайте! Позвольте вернуться в крепость! Этот человек ранен, его нужно спасти!

Странно, но его вид и слова возымели действие. Анри поднял Аравинду на руки и понес, умоляя всех известных и неизвестных богов пощадить жизнь юноши.

Войдя в крепость, он вел себя подобно безумцу; уверял, что не произнесет ни слова в свое оправдание, пока к Аравинде не позовут врача. В результате раджа прислал лекаря, и тот, осмотрев раненого, сказал, что, хотя стрела задела легкое, надежда на выздоровление есть. Стрелу извлекли, рану забинтовали; Аравинду напоили опием и уложили в постель. Анри всю ночь просидел рядом, а наутро к нему пришел Викрам.

Выражение его лица было мрачным и суровым. Он не стал садиться и с ходу произнес:

— Никто не ожидал от вас такого, Анри!

Анри медленно поднял взгляд, хранивший след недавней ярости.

— А что вы ожидали? — произнес он холодно и резко, без налета прежней вежливости. — Что я буду жить, наслаждаясь беззаботным существованием и роскошью, которые кто-то принимает за свободу и счастье? Задумывались ли вы над тем, каково мне было присутствовать на допросах пленных англичан? Прежде я жил в их лагере — за кого они могли принять меня теперь?! За пределами крепости осталась моя жена, которая, возможно, считает меня погибшим, ютится неизвестно где и голодает! Так чего стоит ваша свобода?

— Я никогда не называл это свободой. Я говорил, что такова необходимость.

— Это ваша точка зрения, — отрезал Анри.

— Вам повезло, что вы остались живы, — заметил Викрам. — Кто рассказал вам о проходе? Ваш слуга?

— Он здесь ни при чем.

— Тогда откуда такие сведения?

— Об этом вы никогда не узнаете. Когда-то я проявил слабость под пытками, но больше этого не будет.

Викрам пожал плечами.