Недавно на вечере поэтов[49] Ахматова читала такие стихи (привожу по памяти, если что будет нескладно, вина моя):

Нравится? мне нет. Лизанька, стоит ли брать альбом и ноты? какие Вам книги привезти? Хотите стихи? Какие?

Лизанька, не смею сказать „до свидания“ — оно в Вашей власти.

Лиля».

Переходя к другой литературной теме (условно говоря, цветаевской) из жизни Л. М. Сегаль-Бродской, упомянем сначала о ее первой встрече с Мариной Цветаевой в Петербурге (замечу, что в удивительно полном архиве Полонской эта встреча не оставила следа). Именно тогда, в январе 1916 года, Л. Сегаль, по ее собственному позднему признанию цветаистке И. В. Кудровой, познакомилась, а точнее будет сказать, увиделась, с М. И. Цветаевой. Это было в Петрограде на поэтическом чтении, описанном в 1936 году в очерке Цветаевой «Нездешний вечер» (стихи на нем читали приезжие М. Цветаева, С. Есенин, Р. Ивнев и петроградские поэты М. Кузмин, О. Мандельштам, Г. Адамович, Н. Оцуп и Л. Канегиссер)…

С именем М. И. Цветаевой так или иначе связаны все последние сведения о художнице и переводчице Лидии Максимовне Сегаль-Бродской, давно переселившейся из Петрограда в Москву. Поздним встречам с Цветаевой Л. М. Бродская была обязана подруге своих петербургских гимназических лет Нине (Антонине) Насоновой, оказавшейся сначала в эмиграции, а потом, в 1937 году, вывезенной советской разведкой из Франции в СССР вместе с ее вторым мужем Н. А. Клепининым и мужем Цветаевой Сергеем Яковлевичем Эфроном и вскоре разделившей их трагическую судьбу. Неизвестно, как именно Сегаль-Бродская встретилась со своей гимназической подругой, поддерживала ли она какую-либо связь с ней до 1937 года или нет, но зато точно известно, что Лидия Максимовна появилась в подмосковном Болшеве, где Клепинины и Эфроны жили под фамилиями Львовы и Андреевы соответственно; там же в Болшеве Лидией Максимовной были написаны портреты Клепинина и Эфрона. А в июне 1939 года в Болшеве поселились и прибывшие из Франции Марина Цветаева и ее сын Георгий Эфрон, которого дома все звали Мур.

Однако в самом скором времени на семьи Клепининых и Эфронов обрушился удар со стороны того самого ведомства, которое помогло им приехать в СССР и которому они оказывали во Франции определенные услуги. 27 августа 1939 года в Болшеве была арестована дочь Цветаевой Ариадна Эфрон, 10 октября — Сергей Яковлевич Эфрон, 7 ноября — муж и жена Клепинины. После их ареста Л. М. Сегаль-Бродская продолжала навещать (уже в Москве) мать и младшего сына своей гимназической подруги.

Главным документальным источником в общем-то скудной информации о Л. М. Сегаль-Бродской сегодня являются дневники Мура — Георгия Эфрона. Это был в высшей степени одаренный, прекрасно образованный и незаурядный юноша с отменным вкусом и с широкими гуманитарными интересами. Он родился весной 1925 года в Праге и уже осенью того же года был перевезен в Париж, где прожил четырнадцать лет. В июне 1939 года вместе с матерью Мур вернулся в СССР, пережил там аресты сестры и отца, а затем и самоубийство матери в чистопольской эвакуации в августе 1941 года, одинокую жизнь в Ташкенте и Москве и в марте 1944-го был призван на фронт, где в том же году погиб…

Потрясающие дневники, которые он вел в 1939–1943 годах, сохранили его родственники; со временем они оказались на хранении в РГАЛИ и стараниями Е. Б. Коркиной и В. К. Лосской были расшифрованы и подготовлены к печати, в этом веке их наконец-то издали.

Имя Л. М. Бродской в первый раз возникает в дневниках Мура 9 ноября 1940 года — разумеется, в связи с ее подругой, Н. Н. Клепининой, жившей в СССР под фамилией Львова и к тому времени уже арестованной. Тут следует сказать, что Мур — Георгий Эфрон — был приятелем Дмитрия Сеземана, сына Н. Н. Клепининой от первого брака. (Еще 9 апреля 1940 года Мур записал в дневнике: «Написал записку Митьке (младшему сыну Львовых), с которым, несмотря на мое отрицательное отношение к остальным членам его семьи, я в хороших товарищеских отношениях»). Так вот, рассказывая о встрече с Митей Сеземаном в Москве, где он жил у бабушки — матери Н. Н. Клепининой, Мур записал: «Была также Лидия Максимовна Бродская». А 1 января 1941 года Мур узнает от Мити Сеземана, что арестован муж Л. М. Бродской («Но арестован не в связи с „делом“, а, очевидно, по личным причинам»). 13 июня 1941 года в дневнике записано: «Очень интересная новость: муж одной знакомой семьи Львовых-Клепининых, Лидии Максимовны, который был арестован некоторое время назад, химик, получил 5 лет. Он видел жену; оказывается, он вроде не поедет в концентрационный лагерь, а будет жить в „зоне“». Острый интерес Мура к этой информации связан с ожиданием вестей о том, к какому сроку приговорят его отца — С. Я. Эфрона.

Поразительно, что в 1943-м Мур снова встретил Л. М. Бродскую (Сегаль), на сей раз — в Ташкенте… Вот впечатляющая запись от 31 мая 1943 года: «Позавчера же совершенно неожиданно встретил Лидию Максимовну Бродскую, приятельницу Нины Николаевны. Мы с ней пошли гулять и болтать; и я ее поразил известием об освобождении Алеши[51]. Она меня угостила двумя стаканами вкуснейшего кислого молока с хлебом, потом пили чай с конфетами и бубликами в чайхане. В заключение она мне подарила макинтош своего мужа, но т. к. он не был сортабельным, то я его продал на базарчике за 200 р., чем обеспечил себе пропитание на 2 дня. Удивительно повезло…»…

Сколько понимаю, после войны Л. М. Сегаль-Бродская вернулась в Москву; продолжала заниматься живописью, встречалась с историками литературы. Есть сведения, что последней ее живописной работой был портрет А. И. Цветаевой…

Скончалась Л. М. Сегаль-Бродская в 1977 году.

Письмо Л. Сегаль в Фастов Е. Г. Полонской. 23 апреля 1915 г.

Иосиф Ефимович Путерман родился в Бессарабии примерно в 1885 году. Говорю «примерно», потому что точно неизвестно — наверное это можно поискать в архивах парижской полиции, но такой возможности у меня сейчас нет. Когда я спросил о возрасте Путермана у А. Я. Савич (жены, а тогда уже вдовы самого близкого друга Эренбурга Овадия Герцовича Савича), она задумалась и проговорила: он был лет на пять старше Эренбурга. Спрашивать у Любови Михайловны Козинцевой-Эренбург в те две, пусть и протяженные, беседы, которые у нас были, мне не пришлось, а потом я и не жалел об этом — неизвестно, как она отреагировала бы на вопрос о Путермане, но это я понял много позже…

Как это говорится — в биографии Путермана много темных пятен. Начну с того, что имя-отчество его случайно всплыло в одном из цветаевских писем к философу Льву Шестову. (В этом письме, кстати сказать, речь идет о званом обеде у Путермана в субботу, 2 июля 1927 года в 7 часов, на который были приглашены Цветаева и Шестов — «немножко раньше заезжаю за Вами и вместе едем к Путерману», — предлагает Цветаева Льву Исааковичу в письме.) Если б не это письмо, пришлось бы довольствоваться тем, что на французских своих изданиях Путерман ставил инициалы I.E. или I.-E., так что не вполне было даже ясно — инициалы это или двойное имя. Свой рассказ о Путермане А. Я. Савич начала так: «Как звали Путермана, никто не знал. В письмах к нам он всегда подписывался „Отец“[52], а мы его звали „Папаня“»[53]. Эренбург звал его Путером (вообще в том парижском кругу клички были в ходу; мужчин в лучшем случае звали по фамилиям, женщин — по именам). Словом, спасибо Цветаевой и Шестову…