<Из действующей армии в Москву; 1942>

Уважаемый Илья Григорьевич!

Мне несколько совестно отнимать у Вас время, но я все-таки решился написать это письмо. Возможно, моя фамилия Вам знакома: меня очень много ругали до войны за лирику. Ругали и моих друзей — молодых ленинградских поэтов, объединенных вокруг журнала «Литературный современник». Теперь большинство тех, кто нас ругал, живут кто в Алма-Ате, кто в Молотове, кто в Омске. А трое из нас, «лириков», — погибли в боях за Ленинград — один был штурманом подводной лодки, другой минометчиком, третий сапером. И все были добровольцами, впрочем, как и остальные, оставшиеся в живых.

Это я пишу Вам не для того, чтобы сводить с кем-то старые литературные счеты, а просто так — во имя правды.

В той армии, где я работаю сейчас, меня довольно хорошо знают. Поэтому красноармейцы и командиры, встречаясь со мной, всегда спрашивают, знаком ли я с Вами. Когда я отвечаю, что нет, не знаком — они говорят: все-таки у Вас больше шансов увидеть товарища Эренбурга, так что если увидите, то передайте ему наш привет и благодарность.

Конечно, мне очень хотелось бы исполнить их просьбу, но так как война есть война, то на всякий случай я решил написать это в письме. Я хотел бы еще присоединить от себя и от своих друзей глубокую благодарность Вам, написавшему самые правдивые, самые горькие и ободряющие слова из всех написанных кем-либо во время войны.

Мне, уважаемый Илья Григорьевич, никогда раньше не приходило в голову, что я еврей, — я и говорить-то по-еврейски не умею. Сейчас — дело иное. Мне очень совестно, если кто-либо из евреев трусит. А трусов, к сожалению, больше, чем полагалось бы на такой войне. И когда я читаю списки награжденных, я всегда ищу нет ли там еврейской фамилии, и мне очень приятно, что один, еврей по национальности, награжден медалью «За отвагу», причем не только за стихи, а за то, что убил немца, и бомбил немцев с самолета, и причинил им еще кое-какие неприятности. Все это я пишу потому, что знаю — Вы не сочтете это хвастовством.

Если Вы найдете время ответить мне — я буду Вам очень благодарен.

Впервые — ВЛ, 1993, №1. С.272 (публикация Б.Фрезинского). Подлинник — собрание составителя. За годы войны поэт Александр Ильич Гитович (1909–1966) отправил ИЭ несколько писем.

Отвечая Гитовичу, ИЭ написал: «Прекрасно помню стихи Ваши, Шефнера и еще одного поэта, если угодно, архаика (забыл его фамилию, стихи помню). Судьба поэтов и „критиков“ закономерна. Дополню: об одном писателе говорили, что он „оторвался“, „чужой“, „гнилой парижанин“ и т. д. Нужно ли говорить, где хулители?» (см.: Д.Хренков. «Александр Гитович». Л., 1969. С.95).

1943

Лондон, 20 января 1943

Тов. Эренбургу

Дорогой тов. Эренбург, посылаю Вам

1) Пять экземпляров английского издания Вашего романа[204].

2) Ряд выдержек из писем ко мне по поводу Вашей книги. В объяснение я должен сказать, что я разослал около сотни экземпляров первого издания книги различным моим знакомым — членам правительства, депутатам, писателям, артистам и т. д. В ответ я получил письма, которые полностью или частично были посвящены оценке Вашей книги[205].

3) Ряд вырезок из газет и журналов с отзывами о Вашей книге.

Поскольку могу судить, общая реакция на Вашу книгу хорошая. Это не значит, конечно, что все рецензии или отзывы благоприятные. Конечно, нет. Да иначе и не может быть: слишком многие из англичан увидали себя (хотя бы частично) в нарисованной Вами французской картине. В частности, Ваша книга не поправилась Г.Уэллсу[206]. Весьма характерно также, что наиболее отрицательный отзыв о книге дан на страницах «социалистического» еженедельника «Нью Стейтсмен». Но во всяком случае не подлежит сомнению одно: книга читается и жадно читается и около нее идет много споров и дискуссий. Об успехе книги свидетельствует также тот факт, что первое издание в количестве 25 тыс<яч> экземпляров разошлось за два дня.

Кстати, согласно контракту, Вам полагается за первое издание около 2¹/₂ тыс<яч> фунтов. Royalties. Что с этими деньгами делать?

Я с большим интересом и сочувствием слежу за всеми Вашими писаниями, поскольку они доходят до меня.

Всего лучшего. Всяких Вам успехов. Крепко жму Вашу руку.

Посол СССР в Великобритании И.Майский.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1857. Л.1. На бланке посольства СССР в Великобритании. Дипломат и историк Иван Михайлович Майский (1884–1975) был знаком с ИЭ с 1924 г.; в пору оттепели их отношения стали особенно дружественными.

Москва, 21 марта 1943

Уважаемый Илья Григорьевич!

Вот уже месяц я живу в номере гостиницы, расположенном прямо против Вашего номера.

Всю войну я пробыл в Ленинграде и на Ленинградском фронте. Я — писатель, которого Вы, должно быть, не знаете, но у которого есть двадцатилетний стаж литературной работы.

Обращаюсь к вам, как к человеку больших дум и большой нравственной чистоты. Мне нужно поделиться с Вами моими мыслями, моими сомнениями. Мне хотелось бы беседовать с Вами наедине[207].

Я дам Вам прочитать четыре страницы моего дневника. Прочитав их, Вы сами решите, нужно ли Вам со мной побеседовать или не нужно.

Не без больших колебаний я решаюсь просить Вас помочь мне советом. Ибо не уверен, что могу рассчитывать на Ваше искреннее внимание.

Если Вы захотите оказать мне его, — позвоните мне по номеру К-2024-08. Это телефон моей — 408-й — комнаты.

Впервые. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1840. Л.1. Павел Николаевич Лукницкий (1900–1973) — писатель, собиратель материалов о поэте Н.Гумилеве.

<Москва, 22 марта 1943>

Уважаемый Илья Григорьевич,

Всекохудожник[208] предлагал мне заключить договор на выполнение Вашего портрета.

А так как я могу это сделать только с натуры, то очень просил бы Вас позировать мне 5–6 сеансов.

Буде Ваше на то согласие, то сообщите мне, когда это можно будет осуществить и в какое время дня? (лучше утром).

Впервые (без комментариев и с ошибкой) — ЭВ. Подлинник — ФЭ. Ед.хр.1917. Л.1. Петр Васильевич Митурич (1887–1956) — художник-график. Продолжение сюжета см. №67.

Ленинград 3/IV 1943

Привет!

Благодарю за книгу «Стихи о войне». Читал ее с внимательной душой… Испанские стихи чем-то свежее, раскрытее («Как жизнь не дожита! Добро какое!.. Расцеловать бы всех!»), чеканнее… Потом через Парижский цикл к циклу 1941-1942-го все горше, сумрачнее — при внутреннем единстве книги.

Солнце Арагона меркнет. Светят только ракеты или коптилки в землянках — в снегах России… И верно, — и досадно…

Книга прямая, горькая. Душевная.

Что написать Вам о Ленинграде?

Ограничусь символической заметкой. В госпиталь на днях доставили раненную осколками молодую женщину. Она на последнем месяце беременности. Тяжелые повреждения ног и боль в животе. Проникающая ранка. Сделали операцию. Больная тут же родила. У новорожденного из крестца был извлечен осколок бомбы.

Готовимся к летним делам. Братски встретили сталинградцев[209]. У нас много тем, встреч. Глядим вперед!