На следующий день приехал Виктор Круг. Павлу бросилось в глаза, что старший брат выглядит сегодня как будто моложе младшего. И голос вроде бы помолодел, стал как-то бодрее, громче.

Как обычно, оставил братьев вдвоем. Спускаясь вниз, он подумал, что, может быть, Виктор привез какие-нибудь вести о результатах вчерашнего допроса. Конечно, наивно было бы рассчитывать, что расшифрованные показания детектора станут достоянием большого количества людей, но Виктор-то должен был поинтересоваться, тем более что часть показаний имеет прямое отношение к его родному брату.

Виктор пробыл недолго. Когда его машина отъехала, Павел заставил себя побродить по саду еще немного, а потом поднялся на второй этаж.

Леонид, можно сказать, сиял и светился. Должно быть, старший брат передал ему свое бодрое настроение, как эстафетную палочку. Павел подумал, что было бы неплохо, если б братья и его включили в свою команду.

В последние дни Леонид частенько жаловался, что у него сильно чешется левая нога, и эти жалобы звучали жизнерадостно — раз чешется, значит, дело пошло на поправку. Но Павел про себя отметил, что гораздо больше у Леонида стал чесаться язык. Он сделался болтливым. И не мудрено: тринадцать лет вынужденного скрытничанья когда-нибудь должны же вызвать реакцию. Самое важное известие, услышанное Павлом, касалось Себастьяна. Леонид под большим секретом сообщил, что Себастьян и еще два сотрудника этого разведцентра — американцы. Себастьян здесь в качестве советника, но фактически второй хозяин…

Можно было не сомневаться, что Круг и сейчас выложит все, что узнал от брата. И даже не понадобится вызывать его на откровенность.

Едва Павел вошел, Леонид начал рассказывать новости.

Как стало известно Виктору, показания Павла в части, касающейся их обоих, признаны правдивыми. Насчет остального Виктор ничего не сказал. Но и это уже много. Значит, детектор можно одурачить. И вообще, кажется, этот аппарат бывает не мудрее обыкновенной кофейной мельницы, когда натыкается на твердого человека.

Еще Леонид сообщил, что от парня, который организовал его переправу, больше не было ни одной вести. У Виктора из-за этого возникли неприятности, потому что отец того парня, упрямый старик, считает Виктора виновным в провале сына. Но теперь все в полном порядке. Старика поставили на место, и он утихомирился.

Павел, за неимением других занятий, давно начал изучать Леонида.. Ему доставляло удовольствие предугадывать реакцию своего подопытного на те или иные явления их не слишком-то богатой событиями жизни. Когда Павел ошибался, он склонен был считать Круга личностью не совсем пошлой. В таких случаях Кругу нельзя было отказать ни в уме, ни в душевной оригинальности. Но бывали моменты, когда он выглядел примитивным, как тумбочка возле его постели. И Павлу становилось тоскливо и противно от мысли, что приходится делить судьбу, хотя и поневоле и, конечно, временно, с подобной скотиной. Так было сейчас.

А Леонид как на грех жаждал братского общения.

— Знаешь, — сказал он, — давай побреемся. Давно ты меня не брил.

Обычно они брились электрической бритвой, которую подарил им на двоих Виктор, но иногда Леониду приходила охота, как он говорил, используя флотское выражение, «срубить» бороду, то есть побриться старомодной опасной бритвой, — это напоминало ему времена лесной жизни. В таких случаях Павел брал у садовника Франца его бритвенные принадлежности и «срубал» Леониду бороду.

Едва Павел намылил ему одну щеку, как на лестнице послышались незнакомые шаги, и в дверях появился плечистый молодой человек. Он был выше Павла на целую голову. Посторонившись, он пропустил в комнату Клару.

— Вы поедете с ним, — сказала она Павлу.

Павел показал бритвой на намыленную физиономию Леонида, но гость покачал головой и постучал пальцем по часам.

— Придется тебе самому, — сказал Павел Леониду. — Не обрежься без зеркала. Или подожди меня.

Он вышел следом за Кларой и молодым человеком на улицу, они спустились по лестнице. Клара осталась на крыльце.

Когда Павел шагнул за ворота и увидел машину, которую за ним прислали, он подумал, что Леонид, пожалуй, долго будет ждать его на сей раз. Машина напоминала те малоуютные экипажи, в которых там, на родине, перевозят преступников.

Его провожатый открыл заднюю дверцу, выдвинул ступеньку и пригласил Павла садиться. В кузове по бокам тянулись узкие мягкие диванчики. Павел опустился на диванчик справа. Провожатый закрыл дверцу, щелкнул выключателем — на потолке зажегся свет — и сел слева, напротив Павла. Затем нажал кнопку на передней стенке, и машина тронулась.

Павел уже научился определять время без часов, так как его часы стояли с той самой ночи, а новых ему не дали. Но это было легко в нормальных условиях, особенно если день солнечный, а жизнь течет размеренно. В глухой коробке, мчащейся на шуршащих колесах неизвестно куда, течение времени изменяется, за ним очень трудно уследить.

Они ехали, может, час, может, два, а то и все три. И ехали быстро, хотя ощущение скорости тоже очень обманчиво, если едешь с закрытыми глазами.

Павел испытывал голод, — значит, время обеда уже давно прошло. А машина и не думала сбавлять ход.

Когда они остановились и провожатый распахнул дверцу, Павел убедился, что завезли его гораздо дальше, чем в прошлый раз. Солнце, казавшееся после сумрака камеры на колесах нестерпимо резким, уже висело низко над горизонтом.

Кирпичное приземистое одноэтажное здание, возле которого остановилась машина, было явно нежилым. Оно больше походило на казарму или на больничный барак. Часть окон по фасаду белела матовым стеклом. Рядом с домом были гаражи и еще какие-то строения. Вся территория, вплоть до окружающей ее высокой кирпичной ограды, залита асфальтом. Вокруг за оградой редкие сосны.

По сравнению с уже знакомыми Павлу местами это местечко выглядело крайне неприветливо.

Провожатый показал на входную дверь. Вошли в нее.

По коридору прямо, потом направо.

Лестница, ведущая вниз. Ступени железные и узкие, как в машинном отделении корабля.

Один марш, другой, третий, четвертый…

Под первым этажом дома, оказывается, есть еще три. А может, гораздо больше. Они сошли с лестницы в коридор на третьем, но лестница опускалась глубже.

Стены бетонные, сухие. Пол покрыт мягкой, пружинящей под ногами дорожкой. С потолка льет белый люминесцентный свет.

Тихо так, что слышишь дыхание идущего впереди.

Справа двери, странные для дома, даже если он и подземный. Они были овальной формы. Ручки, как у холодильника. Поверхность — гладкая голубоватая эмаль.

Молодой человек, шагавший, как автомат, остановился у двери, на которой черной краской была выведена римская пятерка. Потянув за ручку, как за рычаг, он открыл дверь, и Павел удивился: она была толстая, будто служила входом в барокамеру, с резиновой прокладкой.

За дверью оказался просторный тамбур, а за тамбуром другая дверь, обычной формы, но узкая и с вырезом на уровне лица, прикрытым козырьком из пластмассы.

Провожатый нажал одну из многих кнопок справа от двери, она беззвучно ушла в стену.

Не дожидаясь специального приглашения, Павел ступил в открывшееся перед ним замкнутое пространство, а когда оглянулся, дверь была уже наглухо закрыта.

Не сразу можно было сообразить, что находишься в комнате.

Пол, стены и потолок были неопределенного мутно-белесого цвета. Такое впечатление, будто попал в густой туман или в облако.

В длину — десять шагов, в ширину — шесть.

На короткой стене прямо против двери на высоте пояса — полка, которая, по всей вероятности, должна служить кроватью. На ней резиновая надувная подушка.

В углу, слева от двери, в пол вделана белая изразцовая раковина. Из стены торчит черная эбонитовая пуговка, — вероятно, для спуска воды.

Больше ничего нет.

Свет — белесый, как стены, — исходит из круглого иллюминатора на потолке.