Он вышел в соседнюю комнату и вынес сгтуда большой портрет. Из массивной черной рамы пристально смотрел бородатый старик в пышном облачении. Филатов и Галкина тотчас узнали епископа Филиппа – руководителя белогвардейской организации донского и кубанского духовенства.

– Моя матушка, – сказал Борис, – была очень дружна с его преосвященством. – Он заметил, как мадемуазель Галкина тонко улыбнулась.

– А вы? – спросила Анна Семеновна.

– Что – я? – спокойно спросил Борис.

– Вы были знакомы с епископом?

– О, конечно, хотя, как я вам уже говорил, в силу ряда обстоятельств я почти не жил в Ростове. Меня воспитывали родственники матушки… – Бахарев подергал портрет в руках, затем добавил: – Он сейчас далеко, вы, должно быть, знаете, что большевики сослали его в Архангельскую губернию. Главное мое желание – это связаться каким‑нибудь образом с ним. – Борис в упор посмотрел на Филатова. Тот молча постукивал пальцами по столу.

– Ну, пусть уж хоть сегодня, пока я здесь, этот портрет повисит на своем месте, – сказал Борис. Он водворил черную раму на место невыгоревшего четырехугольника и едва не чертыхнулся. Пятно было намного больше рамы. Но гостям, захваченным своими мыслями, было, видимо, не до этого.

– Я понимаю ваше стремление, Борис Александрович, – сказал, наконец, Филатов. – Может быть, мне удастся что‑нибудь для вас сделать.

В комнату вошла Вера. Она принесла самовар. Есаул замолчал. Вера расставила чашки и снова вышла.

– Ей вполне можно доверять, – тихо сказал Борис, – преданный человек.

– А мне больше нечего сказать, – ответил есаул, – мне надо посоветоваться. Во всяком случае, я думаю, что через месяц–два все изменится.

Гости засиделись до позднего вечера. Бахарев рассказывал им о себе, о своей матушке. Вера почти все время молчала. Только в ответ на благодарность гостей за чай она произнесла:

– Во славу божию!

Наконец гости ушли.

Вера сняла черный платок и… сразу помолодела.

– Ну, – сказал Борис, – как будто все получается, все идет как надо, как ты считаешь?

– Трудно мне, – она вздохнула.

– Ничего, получается у тебя.

Вера молчала, задумчиво разглаживая рукой на колене черный монашеский платок.

– Смотрю я вот на тебя, Борис, – тихо сказала она, – и удивляюсь. Что ты за человек? Искренний ты или нет?

– Ну, ты уж спроси чего‑нибудь попроще.

– Очень уж сильно ты меняешься, когда говоришь с ними, и лице у тебя становится другое. Вот я иной раз смотрю, и хоть знаю, что эго ты, а хочется подойти и треснуть тебя чем‑нибудь.

Борис засмеялся.

– А ты возьми да тресни, – сказал он, – только не очень сильно.

– Сейчас ты свой, – улыбнулась Вера.

Через два дня под вечер к Борису пришел Филатов.

– Поздравляю вас, Борис Александрович! – торжественно начал он. – Мои старания за вас не прошли даром. Вы имеете честь получить первое задание от нашей организации.

– Какой организации? Присядьте, Иван Егорович, – он указал гостю на кресло.

– Я не имею права пока сообщить вам подробности, – сказал есаул. – Ну, словом, есть организация, которая ставит перед собой цели, созвучные вашим убеждениям. Поверьте, подробнее пока не могу…

– Ас чего вы взяли, уважаемый Иван Егорович, что я собираюсь выполнять задания какой‑то организации? То, что я помог вам, не дает вам права… Я сделал это из чувства товарищества.

– Но ваши убеждения…

– Мои убеждения – это мое личное дело.

Наступила пауза. Филатов, явно не ожидавший такого оборота разговора, не знал, что сказать.

– Видите ли, – заговорил Борис, – я теперь привык во всем полагаться на самого себя. Иначе в наше жестокое время нельзя. Вам я верю. Но… Ведь здесь замешаны третьи лица. Согласитесь, я не могу лезть в компанию неизвестно к кому.

Филатов встал. Лицо его было торжественно.

– Даю вам честное слово русского офицера и дворянина, что речь идет о вашем участии в организации, призванной спасти нашу родину. Во главе ее стоит известный генерал, – есаул замолчал на минуту, – князь, имя которого вы, без сомнения, знаете… Борис Александрович, ради вас я нарушил клятву.

Борис сосредоточенно рассматривал половицу.

– У меня на этот счет свое мнение, – сказал Борис. – Без помощи извне в настоящее время власть большевиков не может быть свергнута.

– У нас есть связь с бароном Врангелем в Софии, – ответил есаул.

– Барон Врангель? Вы считаете его фигурой?

– Но за ним иностранцы.

– Ну, вот это другое дело. – Борис встал и сделал несколько шагов по комнате. – Да, конечно, я понимаю, что мои единоличные действия тщетны. Ну, вот я помог вам, может быть, мне удастся спасти Жоржа Попова, но Россия, Россия…

Филатов подошел к нему.

– У вас нет другого пути, поймите. Кроме того, я уже столько открыл вам, что…

– Пугаете? – Бахарев резко обернулся.

– Я знаю, что вы не из робкого десятка.

– Ну хорошо, а в чем заключается задание?

Филатов облегченно вздохнул.

– Завтра нам нужно будет выехать в станицу Гниловскую для установления связи с отрядом хорунжего Говорухина. Лошадей нам обеспечат. Вы согласны?

– А если там вас опять кто‑нибудь узнает? – спросил Борис.

– Ну, это не Кубань, – криво усмехнулся есаул, – там у Говорухина полторы тысячи сабель… Итак?

– Ладно, – вздохнул Бахарев.

Филатов вскоре ушел, а Борис принялся за письмо. Уже совсем поздно вечером Вера появилась около палатки Кости на базаре, а ночью у Николаева состоялось экстренное совещание.

– Князь? – задумчиво сказал Федор Михайлович. – А ведь я кое‑что слышал.

Совещание затянулось надолго. И только под конец Зявкин вспомнил:

– Семен Михайлович Буденный – вот кто говорил мне. Князь Ухтомский!

11. Шутить изволите, господин поручик!

Борис прекрасно понимал, что филатовское начальство неспроста поручило им поездку в станицу. В этом, без сомнения, кроется какая‑то опасность. Там белогвардейское подполье хозяин.

В станицу Гниловскую они приехали на парной пролетке, которую добыл где‑то сам есаул. Около станицы на дороге их остановила группа казаков. Потребовали документы. Есаул охотно предъявил их и назвал пароль: “Тридцать девять”. “Тридцать четыре”, – последовал ответ.

Старший разъезда, мельком просмотрев бумаги, скомандовал:

– Выходьте, господа, из пролетки, дальше пешком дойдете.

– Приказываю доставить нас к хорунжему Говорухину, – сказал есаул.

– Куда надо – туда доставим, – сухо ответил казак.

По пустынной в этот поздний утренний час станичной улице казаки провели их к большой хате, стоявшей несколько на отшибе. В сенях толпилось еще несколько человек, кто‑то грубо подтолкнул приезжих к двери.

Борис шагнул за порог. Первое, что он увидел, был большой портрет Карла Маркса на стене. Под ним, положив на стол могучие руки, сидел краснолицый человек в расстегнутой гимнастерке, открывавшей волосатую грудь. По описанию Филатова Борис понял: вот этот – Говорухин. Рядом с ним у стола стоял щуплый человечек с тонкими чертами лица, в кожаной тужурке. На столе перед ним лежал маузер и фуражка с красной звездой.

– Здорово, гости дорогие, – сказал Говорухин, вставая из‑за стола. – Иван Егорович! Рад вас приветствовать!

Он пошел навстречу Филатову. Борис быстро взглянул на есаула, тот был совершенно обескуражен.

– Слава богу, добрались благополучно? – спросил хорунжий.

– Что… что это за маскарад? – выдавил, наконец, есаул.

– Зачем маскарад? – сказал Говорухин. – Я теперь, дорогой мой, начальник волостной милиции, перешел на сторону Советской власти. Представьте себе, сначала, когда пришло сообщение о вашем прибытии, мы решили было вас арестовать, а потом вот приехал сотрудник из Екатеринодарского чека, – Говорухин указал на человека, стоявшего у стола, – и псе выяснилось! Рад сердечно!

“Провоцируют, сволочи”, – мелькнуло у Бориса. Быстро смерив глазами комнату, он толкнул есаула вперед на Говорухина и в один прыжок вскочил на невысокий подоконник.