Численное преимущество принесло успех команде Молотова‑Вознесенского, и сталинский гнев, помимо Ворошилова, обрушился на Кагановича. Сверхпреданный Вождю, обросший легендами Климент Ефремович ещё требовался Хозяину в качестве «пролетарской вывески», поэтому его голова уцелела на плечах, хотя из наркомов Ворошилова попёрли, лишив и права голоса на Политбюро. Каганович тоже увернулся – ему удалось расплатиться с Кобой по своим счетам жизнью старшего брата.
Вместе с Михаилом Кагановичем крайними оказались около 130 тысяч ни в чём не повинных бессловесных бойцов Красной армии, сложивших головы при захвате Карельского перешейка.
А Пётр Иванович Кирпичников, как член команды‑победительницы этой подковёрной войны, получил весомое повышение – его назначили зампредом Госплана (ранг наркома) и поручили заниматься сугубо мирными вопросами несводимого баланса экономики СССР. В этой должности он встретил войну, но уже вскоре был утверждён одновременно и заместителем члена ГКО по вооружениям.
* * *
На утро 8 числа были назначены похороны Володи Шахурина. Ещё накануне Тёмка заволновался, можно ли ему туда идти. Он обратился к матери, но Вера Ивановна переадресовала его к отцу. Дождавшись возвращения Рафаила Павловича с работы и перетерпев, пока отец поужинает, он спросил, тяжело вздохнув:
– Папа, я слышал – завтра похороны Володи Шахурина. Мне можно туда пойти?
В ответ генерал‑лейтенант Хмельницкий заявил с солдатской прямотой:
– Е…сь – смеялись, а разъ…ся – плакать. Иди. Только хорошим это не кончится. Вы ещё вспомните Софью Мироновну. Деньги на цветы возьмёшь у матери.
Тёмка ошарашено переваривал услышанное. Он так и не понял – или отец что‑то знал о тайне мальчишек, или просто почувствовал неладное. Однако было не до анализа – предстояло собрать друзей, но сначала требовалось выяснить, когда точно состоятся похороны. Без энтузиазма Артём набрал номер Шахуриных. К аппарату подошла Володина мама.
– Здравствуйте, это Хмельницкий.
– Здравствуй.
– Софья Мироновна, можно нам прийти попрощаться с Володей?
– На похороны не приглашают. Они состоятся завтра в 11 часов, в крематории.
– Спасибо, Софья Мироновна. До свидания.
Закончив разговор, он обзвонил товарищей. На следующее утро одноклассники собрались вместе, и к 11.00 уже стояли у ворот крематория. Подъехал автобус с табличкой «Авиапром». Из него вышли многочисленные родственники погибшего. Увидев ребят с большим букетом белых пионов, Софья Шахурина сдержанно поздоровалась. Все потихоньку двинулись к траурному залу. На кладбище въехала машина с Лубянскими номерами. В ней сидели двое, о чьей профессии гадать не приходилось. Покинув автомобиль, они приступили к оргмероприятиям – занялись фильтрацией публики, безошибочно отсекая зевак.
Чёрно‑красный гроб стоял на постаменте закрытым – восстановить облик покойного, видимо, не представлялось возможным. Церемония прощания была непродолжительной. Когда она закончилась, все потянулись на выход. Парни остановились около Володиной мамы.
– Софья Мироновна. Примите наши самые глубокие соболезнования, – грустно сказал Артём.
– Вам должно быть стыдно. Вы тоже виноваты в его смерти!
– Мы ни в чём не виноваты, но нам очень жаль, что Володя так поступил.
– Еще посмотрим, кто виноват – дальше разберутся.
Ребята отошли в сторону, совершенно обескураженные – они считали, что им не в чем винить себя.
Авиационный нарком на похороны не пришёл. Позже друзья узнали, что Алексей Иванович попрощался с сыном в морге кремлёвской больницы.
Урну с прахом Володи похоронили на Ново‑Девичьем кладбище, невдалеке от могилы жены Сталина – Надежды Сергеевны Аллилуевой.
* * *
В тот же вечер, в 21.55, Анастас Микоян вошёл в приёмную Вождя. Через пять минут в его кабинете начиналось оперативное совещание ГКО, посвящённое технической подготовке к летней кампании в районе Курска.
Поскрёбышев пригласил собравшихся занять места. Чиновники заходили к Сталину в соответствии с негласной табели о рангах – по нисходящей – сначала члены ГКО и Политбюро, за ними Жуков с Василевским, потом наркомы, заместители членов ГКО, командующие фронтами, а уж вслед остальные приглашённые. Микоян вошёл третьим и сел за стол рядом с Маленковым. Участники рангом ниже заняли места на стульях, расставленных вдоль стен огромного кабинета.
Совещание длилось более трёх часов. Хозяин выслушивал доклады, почти не перебивая. По окончании он придирчиво, зная дело, задавал вопросы и, получив ответы, иногда обращался к тому или иному специалисту за комментарием. Потом – коротко резюмировал каждое выступление, очерчивая круг мероприятий, которые считал необходимым осуществить.
Разговор шёл о Резервном фронте, который формировал Микоян, сделавший основной доклад. К концу совещания Анастас Иванович с удивлением заметил, что пару раз на секунду упускал нить дискуссии – из головы не выходила история с Ваней. Когда Сталин подводил итоги, член ГКО вынул из папки заранее подготовленную записку:
Дорогой Иосиф,
заранее прошу извинить, но семейные обстоятельства вынуждают меня обратиться с просьбой о короткой личной встрече.
Анастас Микоян
Сложив листок вдвое, он жестом попросил Маленкова передать его Хозяину. Закончив выступление, Сталин прочёл обращение и отложил его в сторону. Участники совещания поднялись с мест и начали покидать кабинет в обратном порядке – последними выходили члены ГКО. Анастас Иванович уже направился к двери, но его догнал негромкий голос Вождя:
– Товарищ Микоян, задержитесь, пожалуйста.
Согласие Сталина сразу же принять его наедине показалось Анастасу Ивановичу не худшим предзнаменованием.
Когда Поскрёбышев закрыл двери опустевшего кабинета, Верховный указал Микояну на стул и – пока тот настраивался на разговор – распотрошил две папиросы «Герцеговина Флор», набив табаком трубку.
– Ну, чего там у тебя? – не поднимая глаз, спросил Сталин и глубоко затянулся.
– Иосиф, мой сын Иван совершил серьёзный проступок. Да и сам я допустил непростительную оплошность.
– А конкретнее?
– Начну с себя. Ты знаешь, что Степан и Алексей воюют. На побывку они навезли в дом много трофейного оружия. Мои младшие – Ваня и Серёжа – от его вида просто с ума посходили. Короче, я разрешил им взять себе по пистолету. Чекисты учили их стрелять в тире, объясняли правила обращения… Став взрослее, мальчики попросили избавить их от постоянного сопровождения. Я согласовал это с генералом Власиком, и им разрешили носить оружие для самообороны. А делать этого было нельзя… В итоге Ванин друг, сын товарища Шахурина, упросил Ваню дать ему на один день «вальтер» якобы попугать свою «любовь» – дочь посла Уманского. Тот не хотел отпускать её с отцом в Мексику. Иван по дурости дал. А дальше ты, наверное, знаешь. Сын Шахурина и Уманскую застрелил, и с собой покончил… Ваня, конечно, уже не маленький, но я считаю, что вся вина лежит на мне – нельзя разрешать детям иметь оружие.
– Это всё?
– Да вроде бы и этого хватает.
– Что тебе сказать, Анастас, – в растяжку произнёс Сталин. – Дело и впрямь нехорошее.
В огромном кабинете тучей повисла гнетущая пауза. Сталин снова раскурил потухшую было трубку и посмотрел на Микояна тяжёлым, немигающим взглядом своих жёлтых глаз.
– В отношении оружия ты поступил даже не халатно. Ты поступил преступно. И в результате – погибли дети. Выводы пока делай сам. А что касается твоего сына… – После небольшой паузы Вождь продолжил: – Пусть компетентная организация определит степень его вины. Нечего нам в это вмешиваться.
На какое‑то время опять воцарилась давящая тишина, прерванная зловеще спокойным голосом Вождя:
– И тебе я тоже советую поговорить с Вано, чтобы он всемерно помогал следствию. Думаю, мы и твой поступок разберём, когда придёт время… а пока иди и работай. Дел у тебя – невпроворот. По службе к тебе претензий нет. Ты хорошо трудишься. Сейчас главное – Резервный фронт. Не забывай – его обеспечение на тебе.