Теперь уже трудно сказать, сколь бы упрочилось русское присутствие в Новом Свете вообще и в Калифорнии в частности, продолжи свою деятельность на благо государства Российского Н. П. Резанов, вступи он в брак с дочерью испанского коменданта де Аргуэльо. Однако ж Судьбе его, увы, угодно было распорядиться по‑иному... 24 сентября 1806 года кортеж Резанова отправился из Охотска. Камергер спешил в Санкт‑Петербург получить от императора Александра и Священного Синода дозволение на брак с католичкой. Лошади стремительно мчали Николая Петровича через заснеженные сибирские земли. Не раз приходилось ему замерзать в ледяной пустыне, ночевать в дремучем лесу, отбиваться от волчьих стай... Не доезжая шестидесяти верст до реки Алдан, его сбросила в шугу лошадь. Резанов смертельно занемог. Лангсдорф определил сильнейшую горячку и антонов огонь левой ноги. Два дня пролежал действительный камергер на земляном промерзшем полу одинокой якутской юрты и, не поправившись как следует, приказал скакать дальше. В Красноярске его путь окончился... 4 марта, на третий день после смерти, тело мальтийского командора Николая Резанова было предано на вечное хранение сибирской земле. Трех месяцев и восьми дней не хватило ему, чтоб дожить до своего 42‑летия. Над могилой поставили тогда чудной работы российских умельцев коринфскую вазу на кубе уральского гранита. Но нынче ее и следа не сыскать, как не сыскать и самой могилы славного сына Земли Русской...

Часть первая

На Севере Диком

I

Жестокий шторм у берегов Аляксы. "Преподобный Нил Столобенский" покидает Охотск. Нет ничего печальней похорон на корабле. Клабаутерманн ‑ сотоварищ беды.

Корабль несло на скалы. Римма с ужасом взирал на громады пенистых волн, что готовы были в любую минуту пожрать 30‑пушечный корвет, казавшийся теперь ничтожным суденышком, жалкой щепой посреди разъяренной стихии. Наверное, одному господу известно, как он, позабыв про панический страх, всегда внушаемый ему одним видом выбленок, в мгновение ока оказался едва не у самого клотика, неведомо почему отыскивая спасения в подобном месте. Проскочив спасительное воронье гнездо, он сидел посредине ничтожной площадки марса, свесив ноги в собачью дыру и крепко‑накрепко обхватив руками мачтовый ствол. Теперь, сотворив в душе молитву, готовился он к неминуемой смерти, ибо с каждой минутой гигантские темные валы становились все страшнее и страшнее, то стремительно поднимая судно едва не к самым звездам, то бросая его в распахнутые объятия зиявшей преисподней. Оборванный кусок парусины нещадно хлестал Римму по лицу, обвивался вокруг хрупкого его тела, явно желая сбросить в пучину несчастного. Но сам Римма уже не чувствовал ни боли ударов, ни ужаса и только, повинуясь инстинкту самосохранения, заложенному от природы в каждом из смертных, все сильнее прижимался к осклизлому дереву...

Внезапно по курсу корабля – если теперь можно было говорить о каком‑либо курсе – возникло исполинское чудовище. Громадных размеров кит выпрыгнул выше гребня самой высокой волны и, взмахнув гигантским хвостом, метнулся в сторону обреченного корвета. Страшный удар потряс судно. Но прежде, нежели в образовавшуюся в корпусе корабля рваную пробоину хлынули мощные потоки воды, надломившись, повалилась за борт единственная уцелевшая до того времени мачта, унося за собой в пучину и нашего героя. Черная бездна сомкнула над ним свою жадную пасть. Но прежде чем разуму покинуть бренное тело, странные видения пронеслись перед мысленным взором послушника валаамского...

Он совершенно явственно узрел поначалу заваленный дикими и величественными каменными глыбами валаамский дремучий бор – все больше сосны да ели,– и такой густой, что кажется, ни одна человеческая нога не ступала здесь со времен Ноева Потопа. Тишь. Покой. Вроде даже и птиц и зверя лесного не слышно. Угрюмые, но вместе с тем до боли в сердце родные места... Промелькнула сирая деревушка средь страны Тысячи озер, потом – старенький погост с покосившимися крестами и ушедшими глубоко в землю замшелыми могильными плитами... Еще выплыл вдруг крутояр красного с черными и серебристыми прожилками гранита. А на берегу том, подле светлых ладожских вод, расположились монастырские насельники. Пыхтит пузатый самовар с петушиной маковкой кранца да курьими же лапками у поддона. По соседству – полные корзины лесных гостинцев. И видит Римма, будто со стороны, себя же самого, вытаскивающего на берег утлый челн с крутым носом, да с уловом, кстати сказать, немалым.

Невдалеке попыхивает огоньками костер, потрескивает хвоя, потягивает сладким дымком – не дурно братии и ушицы доброй отведать. Ширкают прошку охальники‑иноки да потягивают благостный липец, поскидав с себя кто клобук, кто скуфейку – благо настоятеля‑архимандрита не видать... За высокой монастырской оградой лает и подвывает собака...

Шел 182... год. Охоцкий, как его тогда называли, порт поразил Римму обилием и необычайностью кораблей и судов. Одни из них поднимали якоря и уходили в открытое море, другие мирно стояли у причалов под выгрузкой или погрузкой, третьи, взяв рифы, неспешно входили в гавань, становились на рейд. Уже после того, как гребной полубаркас доставил послушника вместе с другими отъезжающими на борт готового к отплытию компанейского судна «Преподобный Нил Столобенский», он и оттуда продолжал с неподдельным любопытством взирать на бесчисленные боты и барки, бригантины и шнявы. Широко раскрыв глаза, глядел он на величественный российский фрегат, который в сопровождении трехмачтового шлюпа с открытой батареей в восемнадцать отливавших солнечной медью до блеска надраенных орудий, уходил теперь, как объяснил Римме вахтенный кондуктор, в кругосветное плавание. Среди сновавших со всех сторон маленьких, юрких суденышек его внимание привлекли лодки со сплетенными из циновок парусами. Римму немало забавляли желтолицые люди с узкими прорезами глаз и смешными косичками, торчавшими из‑под широкополых соломенных шляп. Они громко перекрикивались на непонятном, чудном языке и смешно размахивали руками. Это были китайцы с далекого Желтого моря, приплывшие на своих джонках и сампанах торговать с россиянами.

Отрок, верно, долго еще простоял бы как завороженный, не окликни его кают‑юнга, приглашая в командирский салон, где теперь восседали за длинным, крепко приделанным к полу столом красного дерева все члены православной духовной миссии, направлявшейся по повелению Священного Синода в Русскую Америку для обозрения духовной паствы и церковного благоустройства. Миссия везла с собой множество атрибутов церковной символики, богатую утварь, ризы, облачения, витые церковные свечи для разного рода торжественных служб, а также немало книг как духовного, так и светского содержания – пожертвования богатых вельмож и ученых мужей.

На баке дернули рынду‑булинь. Прозвучала команда: «Отдать якоря», а вслед за ней послышался певучий скрип вымбовки, сопровождаемый глухим грохотом выхаживаемых якорных цепей, пролезающих сквозь узкие оконца клюзов. Спустя совсем немного времени оставшиеся на берегу городские начальники да местный батюшка с немногочисленным причтом, провожающие миссию после торжественной литургии святого Иоанна Златоустаго, стали свидетелями того, как судно, поставив паруса бабочкой, почти бесшумно двинулось навстречу своей неведомой судьбе.

Сильный норд‑ост без устали надувал полотнища парусов; на бизань‑мачте развевался архимандричий брейд‑вымпел с изображением Георгия Победоносца, поражающего дракона; на гроте гордо реял трехцветный флаг Российско‑Американской компании с золотым двуглавым орлом посредине.

Попутный ветер гнал «Преподобного Нила» по Великому океану к Аляксе – как называли в ту пору северо‑западную часть Американского Континента российские мореходы. Под водорезом весело рассыпались искристыми брызгами пенистые волны. Вокруг кружились чайки, добывали себе пропитание альбатросы, изредка попадались навстречу морские бобры.

Спустя несколько дней плавания повстречали стадо китов. Животные размеренно пускали высокие, искрящиеся фейерверки сжатых водяных паров и не обращали ровным счетом никакого внимания на судно. Когда стадо подошло поближе, с палубы корабля отчетливо можно было различить странные звуки, похожие на тяжелые вздохи; время от времени кто‑то из исполинов потрясал выплеснутым из воды хвостом и шумно ударял им о морскую волну, порождая тем самым гулкое эхо, разносящееся на многие мили вокруг. Прерывисто урча, в сетчатую пасть левиафанов струилась соленая морская вода, вместе с которой просачивались мириады рачков, креветок, целые cf аи медуз и мелкой рыбешки.