Гид некоторое время подемонстрировал осиротевшим братьям достопримечательности императорской резиденции, но как-то ненавязчиво сделал свое присутствие излишним и предоставил ребят самим себе. Они еще раз внимательно оглядели многооконное снаружи и многозеркальное внутри голубое с золотым трехэтажное творение Растрелли, как бы приподнятое воздушными волнами в сине-солнечное небо. К дворцу поднимались ярусами клумбы цветов и шпалеры кустарников. Каждый уровень подводящей к среднему входу Екатерининского дворца Эрмитажной аллеи акцентировался мраморными статуями. Исключительно из мрамора были исполнены лестничные ступени, фонтан и бассейн при нем. Многовековая тень деревьев и свежесть травы навевали прохладу в непривычно жаркий для Петербурга день. В правом углу дворца сверкали золотые головки императорской часовенки, не вызвавшей, впрочем, интереса братьев. Они дружно, наперегонки, рванули вверх по лестнице Камероновой галереи, перескакивая на ходу ступеньки. Как и следовало ожидать, первым финишировал Василий. Луций отыгрался на колоннаде у бюстов римских императоров и знатных граждан. Нельзя сказать, что лекция прошла с большим успехом у слушателя. Прямо с галереи они сошли в глубь парка широким плавным спуском, пригодным для проезда машин, притом Василий в полной мере воспользовался возможностью поскакать по ступенчатому бордюру.

Луций сочувственно задержался у статуи римского оратора, без всякого сомнения, репетирующего контрверсию. И тут братья услышали за спиной негромкое покашливание. Обернувшись, они удивленно поприветствовали своего недавнего попутчика господина Цяня. Луций украдкой осмотрелся в поисках спутниц китайца, не решаясь поинтересоваться напрямую о сестрице Ли. Выручил юношу его беззаботный братец, бесцеремонно задавший вопрос о девочках.

—Нет девочка, — ответил Василию господин Цянь. — Девочка работать, а я приехать к регента. Он не принимать сегодня. А вы, я вижу, смотреть, коллега? — улыбнулся китаец Луцию. — Всегда учись есть очень хорошо!

Отбегавший в сторонку Василий выяснил, что в соседнем Александровском парке устроены аттракционы, и отпросившись у Луция бросился туда по пешеходному виадуку. Пока Луций раздумывал, не последовать ли примеру братца, терраса Руска подвела их с господином Цянем к китайской пагоде. Поставленная в тихом уголке парка, открытая во все стороны многочисленными окнами, дверями, беседками, награжденная, как и положено, именем собственным и осененная тремя знаменами пагода как будто сдвинула время. Расположившись напротив "Скрипучей беседки", недавние железнодорожные попутчики погрузились в двадцатидвухвековую глубь.

—Китайца первый историк Сыма Цянь две тысячи и еще сто лет назад писал: "Путь трех царств кончился и снова начался". Царство Ся правил "чжун" — прямодушие, — испытывая нехватку слов, китаец схватил прутик и, помогая себе, принялся рисовать на земле иероглиф. — Прямодушие — в дело, в любовь, всегда и во всем, тогда человек дикая, как дикая поле. Прямодушие править, человек — дикарь. Прямодушие — вред царства Ся. Нет закон, нет культура, империя умирать. Царство Инь не делала вред, ошибка Ся, — тут китаец крепче сжал прутик, — там правила "цзин" — почитать. Почитать власть, закон, правитель — как почитать родитель. Получилось, что если слишком много воздавать властям — выходит служить дьявола. Власть, которой служат все как отцу родная, ведет дьявол шина. Русский нет слова "дьявол"? — спросил китаец.

—Дьявол, черт, сатана, демон... — стал перечислять Луций.

—Демон, — закивал радостно господин Цянь. — Демоншина. Культ власти несет демоншина! Поклонение — вред царства Ся. Поклонение власть — империя умирать! Третий царство нет вред, ошибка Ся — прямодушие; нет вред, ошибка Инь — поклонение. Царство Чжоу — "вэнь" — культура. Иероглиф, — вновь принялся рисовать китаец, — значит узор на человеческая натура, что нарисовать на дикарь или еще значит знак письма, то, что писать на чистый лист для других...

—Литература, — догадался Луций, и господин Цянь порадовался взаимопониманию.

—Все вместе: рисовать, писать... получилось культура. В царстве Чжоу "вэнь" — культура убить "чжун" — прямодушие. Человека нет искренность, ненастоящая. Культура — вред царства Чжоу. Фальшивая человека — смерть империя!

Вот так путь трех царств оказался подобен "сюньхуань" — круговороту: он кончился и снова начался.

—Еще до рождения Сыма Цяня в Риме жил грек Полибий, — взял инициативу Луций. — Так этот Полибий различал три формы государственного устройства: царство, аристократию и демократию. Он утверждал, что, когда царское управление переходит в соответствующую ему извращенную форму — монархию, тогда в свою очередь на развалинах этой последней вырастает аристократия. Когда затем и аристократия выродится по закону в олигархию и разгневанный народ выместит обиды, нанесенные правителями, тогда нарождается демократия. Необузданность народной массы и пренебрежение ее к законам порождают с течением времени господство силы. Толпа, привыкшая кормиться чужим, выбирает себе вождя и, собравшись вокруг него, совершает убийства, изгнания, передел земли, пока не одичает совершенно и снова не обретет себе властителя и самодержца. Таков круговорот государственного общежития, таков порядок природы, согласно которому формы правления меняются, переходят друг в друга и снова возвращаются.

—Всякий правление идет упадок два пути: порча, вред проникать снаружи или исходить изнутри, — заключил господин Цянь, занося золотым карандашиком изречения Полибия в книжечку из крокодиловой кожи.

Дослушав юношу, он аккуратно спрятал книжечку и карандашик в нагрудный карман френча и заговорил.

—Гармония из "чжун" — прямодушие, "цзин" — почитание, вэнь" — культура — правильный путь управления Поднебесная, неизменность порядок вещей. Управлять государством следует, почитая пять прекрасных и искореняя четыре отвратительных.

"Не иначе он спятил и теперь возомнил себя Конфуцием", — подумал Луций и тупо ткнулся взглядом в ступеньки "Скрипучей беседки", уходящие в воду пруда. — Искупаться бы", — помечтал он.

Господин Цянь принял до несуразности серьезный вид и продолжал наставлять, но юноша уже был не в состоянии слушать его.

"Теперь мне понятны истоки "культурной революции" в Китае, — прозрел Луций. — Если тебя постоянно пичкают конфуцианскими штучками трехтысячелетней давности, то невольно взвоешь, откроешь огонь по штабам и пойдешь громить авторитеты". Но тут вдруг юношу всерьез заинтересовало происходящее в Китае пятьдесят лет назад и он засыпал вопросами господина Цяня.

—Великая пролетарская культурная революция был политический кампания. "Вэнь" — культура тысяча девятьсот сорок девятый год решили менять на новый социалистический "вэнь" — культура. Ошибка история. Был пора "чжэн" — прямодушие. Подъем тысяча девятьсот девяностый год площадь Тяньомынь — "цзин" — почитание. Сейчас и еще долго процветание. Скоро "вэнь" — культура. Россия нет "цзин" — почитание, потому — разруха, крах.

—Как же премудрый Великий кормчий мог совершить историческую ошибку в шестидесятые годы? — чувствуя, что китаец уходит от его вопросов, Луций решил зацепить его.

—Подвел "цзюньцзы", новый малообразованный — хотел забрать власть народный герой Мао. "Цзюньцзы" не смог пойти на "чжун" — прямодушие, раскрыть планы свержения сына народа, обманул Мао и китайца, — с этими словами господин Цянь зачем-то достал из кармана платиновые часы с бриллиантами и стал внимательно рассматривать циферблат.

Как раз вовремя подоспел наигравшийся Василий, и господин Цянь и Луций расстались ко всеобщему удовольствию.

7. ЕКАТЕРИНИНСКИЙ ДВОРЕЦ

В то время как Луций беседовал с господином Цянем, регент принимал Пузанского в своем кабинете, обставленном мебелью эпохи Людовика XIV. Вероятно, он не представлял масштабов изменений, произошедших в Пузанском с времен горбачево-ельциновской демократии, выбирая место встречи, и теперь находился в определенном недоумении. Давний приятель, мгновенно поняв затруднения регента, к большому облегчению того отказался садиться. В результате они разгуливали по навощенному наборному паркету, и Пузанский со всей имеющейся у него ловкостью лавировал между банкеточками, бюро и столиками на резных ножках.