– Мы нашли его несколько лет назад в расщелине скалы над рекой, – месквоки Серый Волк вздохнул, – засыпанного снегом, замерзшего, онемевшего от страха или от воспоминаний о том, что с ним произошло. На многие километры кругом не было никаких следов его родителей. Охранял мальчика прирученный волк.

– Несколько месяцев мальчик молчал, а когда заговорил, заговорил на языке месквоки. – Серый Волк замолк, увидев, что рыжеволосый мальчик внимательно слушает его, пристально наблюдая за «мужчиной Джорджи Вест» и словно ища на его лице ответа на вопрос, который мучает его уже несколько лет: кто он такой и кто его родители? Месквоки не могли ему ответить. Судя по всему, мать была из индейцев. Отец же, наверняка, нет. «Петр? Может быть, речь идет о Петре?» – как от удара электричеством содрогнулось сердце Данилы. В свое время Гарача упоминал о каком-то Светловолосом откуда-то из восточной Европы, ставшем членом индейского племени. Но скорее всего это не то! По своим последним встречам с Петром в Ясенаке Данило хорошо запомнил его лицо. Мальчик не был похож на Петра, да он и не помнил его, а, может быть, почему-то не хотел вспоминать.

Сведения, которые Джорджи Вест на месквокском языке удалось выудить из парнишки, были крайне странными. Он помнил заговоры, скороговорки, легенды, но не помнил имен своих родителей.

Однако слово «абуш» постоянно преследовало его, и во сне, и наяву. К кому оно имело отношение (к отцу, к матери, к белому волку), он не знал, и тем более не знал смысла этого слова, пока не понял, что это могло быть его собственное имя, значение которого оставалось для него загадкой.

Данило Арацки изводил себя вопросами: Почему? Какую тайну скрывает в себе это имя? Чье оно? Абуш! Абуш! Абуш! Даже во сне, всю ночь, отзывалось оно эхом в ушах Данилы. Из своего опыта психоанализа он знал, что любое слово, которое часто повторяется во сне, должно иметь какое-то особое значение. Какое? Во сне, который из ночи в ночь возвращался к нему, в жужжании голосов слышалось: абуш, абуш… А потом жужжание ослабло, существа, которые его производили, начали уменьшаться в размере, точно так же как начал уменьшаться и он сам, переходя из одного облика в другой, в то время как помещение, в котором он находился, расширялось.

«Запомни, кем ты был в начале!» – предупредил его чей-то голос. «Затем следи за цепью изменений до самого конца, чтобы иметь возможность тем же путем вернуться обратно, туда, где твои задачи еще не доведены до конца…» – «Какие задачи?» – спросил он. С кем он разговаривает? И чего от него хочет этот голос, сила звучания которого достигает громовой? Чей он? Арацких уже некоторое время нет, хотя вряд ли они просто потеряли его след: от Хикори Хилл до поселения месквоки расстояние не так уж велико. В глубине души он чувствовал, что ему их не хватает, что без них он как бы неполон, может быть, даже не существует… Так он чувствовал себя только тогда, когда Вета исчезла подо льдом, а он днями и ночами часами плакал, пытаясь разыскать ее и там, где она могла бы быть, и там, где никогда не бывала, бегая в поисках сестры, пока ноги его держали.

Может быть, поэтому именно Вета являлась ему чаще всех остальных, напоминая, что ему нужно запомнить, кем он был в начале. В начале чего? Сна? Жизни? Скорее всего, сна.

Данило Арацки почувствовал, что все мышцы его тела напряглись. Кем он был? Медведем? Человеком? Лисицей? Белым волком? Чепуха! Белых волков скорее всего вообще нет в природе. Индейцы часто дают детям имена животных, растений, гор, рек, звезд.

Сны, которые возвращаются, обычно имеют особое значение. К нему, однако, возвращается не один, а целая цепь снов, в которых он всегда находится в каком-то помещении, которое увеличивается в размерах в то время как он уменьшается. В центре помещения кровать, на стенах изображены человеческие лица: разгневанные, спокойные, угрожающие, улыбающиеся, всякий раз новые, потому что чья-то огромная рука их постоянно стирает, правда, без окончательного успеха, поскольку они, хоть и с некоторыми изменениями, вновь возвращаются. Среди них и лица Арацких с одной из семейных фотографий, сделанной перед самой войной. Какой войной? На его родине войны возникают и множатся как грибы. Как быть уверенным, какая именно это война и когда она вспыхнула? Арацких с этой фотографии больше нет среди живых. Что они теперь? Звездная пыль в небе? Голоса на ветру? Что?

Кому принадлежит голос, который его предупреждает: «Запомни, кем ты был в начале!» Действительно, кем он был, когда начал меняться и уменьшаться в размерах? Помещение, в котором он находился, слишком мало для того, чтобы по нему мог двигаться медведь. Тем не менее, возвращаясь по цепи воспоминаний звено за звеном назад, он понял, что прежде действительно был медведем, оленем, кабаном, барсуком, волком, лисицей, белкой, ящерицей, лягушкой, головастиком, а до этого кем-то еще более мелким: мушкой, муравьем в толпе других муравьев, на которых кто-то льет горячую воду, грозя всех их уничтожить. Всех до одного! Какая польза на этом свете от муравьев? Их нужно растоптать. Всех!

«Ну, прекрасно! Теперь я муравей!» – Данило во сне улыбнулся самому себе, понимая, что это всего лишь сон, что он в конце концов проснется, проснется человеком, хотя все-таки он в этом был не вполне уверен. А вдруг он не вспомнит, кем был в начале? Абуш! Абуш!

Данило Арацки почувствовал, как холодеет у него в животе от вопроса, кем он был в начале. Ангелом? Дьяволом? Богом? Только Бог создает себя заново.

Он начал понемногу вспоминать, обезумев от страха, как бы в чем-то не ошибиться и не остаться на вечные времена ящерицей или муравьем. Вот бы ему сейчас зеркало, чтобы увидеть, кто он, подумал Данило, но быстро, как муху, отогнал эту мысль. Что увидеть? Себя, остановленного в дне, чья продолжительность увеличивается до бесконечности? Что-то чудесное? Что-то ужасное?

– Рыжик, ты преувеличиваешь! Все не так страшно! – голос Веты послышался из роя снежинок в тот самый момент, когда он готов был поверить, что Арацкие его забыли. – Ты не муравей, и ты не одинок, запомни! – в рассеивающейся темноте белел свет нового дня, слышался звук капающей воды и чей-то голос, который звал: Абуш, Абуш!

«Что происходило с ним во снах об уменьшении, Данило так никогда до конца и не понял!» – записал на 167 странице «Карановской летописи» Шепчущий из Божьего сна. «В последний день, проведенный у индейцев месквоки, он обнаружил, что его страх перед «болезнью забвения» начал ослабевать, уступая место надежде на то, что утрату слов и действительности можно хотя бы до некоторой степени приостановить, а то и устранить вовсе!»

Притаившись в углу, рыжеволосый малыш с хвостом енота на шапке внимательно наблюдал за ним, вслушивался в то, что Данило говорил днем по-английски, а ночью на том странном языке, некоторые слова из которого казались ему знакомыми, хотя их смысл был непонятен. Бодрствуя, «мужчина Джорджи» пользовался исключительно английским и расспрашивал, есть ли у рыжеволосого мальчика еще какое-нибудь имя. Мать называла его Маленькое Облако, понятно. Она была из индейцев. А как называл его отец? Под каким именем он зарегистрирован в книге записи родившихся?

– Если предположить, что паренек принадлежал к племени месквоки, то таких книг у них нет, – сказала Джорджи, обеспокоенная ночными кошмарами Данилы, во время которых он лишь изредка употреблял английские слова, а, просыпаясь, буквально плавал в поту. – Ты знаешь, что во сне ты кричал? И даже плакал!

Конечно, знаю, улыбнулся он. А каково это – быть муравьем, которого может раздавить любой идиот. Хорошо еще, что Джорджи не знает его родного языка, ведь он наверняка известно куда посылал все на свете, начиная от «солнца жаркого» и далее по списку…

Тут Данило вздрогнул и замолчал, он заметил, что Маленькое облако побледнел и прошептал: – Say it again! Say it once more…[19]