Пока Асгрим  говорил, Торбранд подошел к сыновьям и тихо сказал Хельги:

– Не знаю, как ты сможешь выстоять против Торгиля с мечом в руке, а платить серебром человеку, оскорбившему моего сына – не в моих привычках. Слыхал я, что в земле англов так принято, и каждый год тамошние вожди собирают серебро, чтобы отдать его морским конунгам, пришедшим грабить и разорять их земли. Но там они веруют в Белого Христа, который велел им, как я слышал, не мстить обидчикам. Наши боги не одобряют подобную глупость, и если я один раз заплачу виру человеку, ударившему ножом моего сына, то недолго и остальное серебро останется в моих руках, ибо желающих таким образом добыть себе богатство будет немало. Посему и позвал я Асгрима и пообещал ему добрую награду. Но сейчас уже все зависит не от него, а от Кабана и его сына.

И действительно видно было, как колеблется Торвинд Кабан. Ясно было, что не имелось у него желания еще раз услышать нид про свою семью. Но и ожог на лице Торгиля требовал мщения. И долго бы он переминался с ноги на ногу и качал головой, если бы Харальд Тордсон не поторопил его:

– Так каково же было оскорбление, нанесенное сыну твоему? Или оно было такое незначительное, что ты уже и позабыл о нем?

– Память у меня хорошая, – ответил Кабан, – но слов тех я произносить не буду. Достаточно моей клятвы. И клятвы моего сына. Однако вижу я, что не хорошо относятся к чужакам в здешних местах. Что ж, я снимаю обвинение с Хельги сына Торбранда. А дальше судите, как знаете.

И суд присудил, что за нарушение мира заплатит Торгиль сын Торвинда виру в четверть марки серебра Хельги сыну Торбранда и четверть марки Харальду Тордсону, чьему дому и было нанесено оскорбление. Однако Харальд Тордсон от своей части виры отказался, сказав, что возвращает ее, чтобы лучше закрепить мир.

Кабан, проходя мимо Хельги, швырнул к его ногам кошель и тут же с сыновьями ушёл к кораблям. И еще до наступления темноты корабль Кабана отчалил.

– Дорого обойдутся тебе эти четверть марки серебра, – сказал тогда Торбранд Хельги.

Еще два дня, пока шел тинг, Торбранд с сыновьями оставались в усадьбе Харальда Тордсона. И Бьёрн каждый день разговаривал с Сигрун и брал её за руку. По всему было видно, что придется Торбранду сговариваться о свадьбе с Оддом Одноногим. Ведь хотя и прослыл он жадным, но понимал, что против такой девушки, как Сигрун, даже приданое в пять коров выглядит жалким.

А Хельги купил на серебро Кабана серьги саксонской работы и подарил их Ингрид за то, что она врачевала его рану. Ингрид, увидев подарок, рассмеялась и сказала:

– Хоть и не довелось Торгилю ко мне посвататься, а помнить его я буду долго, пока ты не подаришь мне серьги получше. Но знай, память об этой ярмарке осталась и у Поросят. Многие бы сказали, что тебе не следует теперь даже по нужде выходить без доброго ножа. И кажется мне, что еще придется тебе сразиться с Торгилем на мечах.

Хельги, однако, из всего, что она сказала, услышал только одно. Он покраснел и переспросил:

– Ослышался ли я, что будешь ты ждать меня и будешь рада моим подаркам? Вышла бы ты за меня замуж?

– Рано нам еще говорить про свадьбу. Да ведь и ты пока не стал настоящим скальдом. А отец не выдаст меня за того, у кого в поясе нет серебра, чтобы купить хорошую усадьбу. – Ингрид говорила с насмешкой, но потом стала серьезной. – В этом году рано мне замуж. И в следующем тоже будет рано, но потом я выйду за того, кто покажет себя богатым и удачливым. И я, возможно, буду рада, если этим человеком будешь ты.

– Скальды сидят в Валхалле[15] по правую руку самого Одина. Я добуду и серебра, и золота. Только жди меня.

– Не хвастай лучше сейчас, предо мной, а покажи на деле, так ли ты хочешь стать моим мужем. Какими бы хорошими ни были твои висы, бывает, что умелый удар меча стоит гораздо больше. – И с этими словами она ушла.

А Хельги пошел искать брата и, встретив того, долго добивался совета в своем деле. Но Бьёрн сказал, что не знает, что можно ему посоветовать. И обещал, что будет учить его биться на мечах, хотя и не особо верит в толк от того. Но пообещал привезти серебра и на долю Хельги, вернувшись из первого похода. Только Хельги такое обещание не сильно порадовало, и долго еще он пытался придумать, как ему показать Ингрид, что не последний он человек в их краях.

На дворе у Торвинда Кабана из Хиллестада жил человек, которого звали Туранд. Роста он был небольшого, с черными вьющимися волосами и длинным носом. Но хотя статью он не вышел, мало кто отваживался вызвать его на поединок, ибо искусен и быстр был он с мечом. Однако знали его не за ратную доблесть, а известен он был как самый хитрый и изворотливый человек во всей округе, под стать самому Локи. Когда  Торвинд Кабан, обиженный судом, велел поднимать парус, Туранд остался на ярмарке, чтобы довершить торговые дела. Старался он, однако, не попадаться на глаза ни Торбранду, ни Харальду Тордсону, а тем же вечером поджидал дочерей Одда у колодца, где в то время собиралась вся молодежь с ярмарки. Когда вышла Ингрид, он попросил ее отойти с ним в сторону и сказал:

– Ты ведь знаешь меня, я человек Торвинда из Хиллестада. Но послал меня не он, а сын его, Торгиль.

– Не знаю, что надобно Торгилю от меня, но надеюсь, он оставил мысли о сватовстве? – спросила Ингрид. – Не думаю я, что сможет он теперь найти жену в нашей округе.

– Не знаю я, что заставляет тебя так относиться к бедному Торгилю, но мне он сказал, что по нраву ты ему, как и прежде. Однако понимает он, что сейчас твои мысли заняты другим. И ведомо ему, кто этот другой, – продолжал Туранд. – А ты знаешь, что в семье Торвинда не принято отказываться от своего без боя. Но, как я сказал, ты нравишься Торгилю, и ради тебя готов он на время отказаться от мести Хельги сыну Торбранда, однако при одном условии...

– Никогда не слышала  о том, чтобы люди из Хиллестада отказались бы от мести без виры в две марки серебра, – не поверила Ингрид.

– Теперь  не удивляюсь я, что ты понравилась Торгилю. В уме тебе не откажешь. Но Торгиль не думает отказываться от мести. Он просто может ее отложить на один год. Ведь за год ты можешь и забыть про Хельги. Или он забудет про тебя, хотя забыть такую девушку сложно, – заглядывая ей в глаза, сказал Туранд.

Ингрид отвернулась, чтобы скрыть румянец.

– И что же хочет Торгиль за то, что на год забудет о мести, несмотря на то, что каждый раз, глядя в свое отражение в воде, он будет вспоминать эту ярмарку?

– В этом‑то и дело. Хочет он, чтоб у него перед глазами всегда было бы что‑то, что напоминало бы о его клятве. Например, твой платок. Думаешь, платок – это большая цена за то, что на время твой Хельги останется в покое?

– Я тебе не верю, Туранд, ибо вся округа знает цену твоему змеиному языку, – с вызовом сказала Ингрид. – Я тебе не верю. Скажи мне, зачем тебе мой платок?

– Я вижу, твой ум далеко превосходит все, что я раньше о тебе слышал, – сдался Туранд. – Хорошо, я расскажу тебе о настоящей причине, а ты сама решай, как тебе поступить. Ты знаешь, какой народ живет у нас в Хиллестаде. Если Торгиль вернется с ожогом во все лицо, то его засмеют и заставят мстить немедленно. Сам он не хочет этого делать, так как не много чести ему убить мальчишку, который и постоять за себя не может. А, вернее всего, струсит и будет пытаться бежать. Но если вернется Торгиль с твоим платком, и скажет, что ты ждешь его сватов в следующем году, то тогда сможет он вернуться сюда следующей осенью без позора, вызвать на бой Хельги и убить его, приобретя почет. Поразмысли также и о себе. Если Торгиль отомстит сейчас, ни ты, ни твой отец не пожелаете его видеть. А что станется через год? Кто знает?

Туранд запахнул плащ, показывая, что собирается уходить.

– Так сделаешь ли ты так, чтобы Торгиль отложил свою месть на год, или...?

– Возьми платок, Туранд,– просто сказала Ингрид, снимая ткань с плеч.

– Ты решила правильно. Я буду молчать о нашем уговоре, сказал Туранд, оглядываясь, чтобы убедиться, что на них никто не смотрит. – Молчи и ты!